Василий помог ей подняться. Он не мог вымолвить ни слова. Его точеное лицо с желваками и горькой складкой от губ к бровям выдавало глубокое чувство.
— У вас на родине, — сказала астронавтка с милым шепелявым акцентом, подбирая слова и выбирая выражения, — кажется, есть поговорка: «Взялся за грудь — говори что-нибудь»?
Василий сдержанно ухмыльнулся.
— Точно, — скупо сказал он. — Как вас величать?
— Ыэюя, — отвечала она женственно.
— А я Вася, — мужественно сказал Василий.
— Скоро мы расстанемся, — печально прошепелявила она, и к двум глазам ее на лбу прибавился третий — на затылке. — Ты на «Авось», а я в свою тарелку.
— Она же того, — сказал Василий негромко, — к счастью.
— Склею, — сказала Ыэюя.
— Склеишь? — спросил он, робко наступив ей на ботфорт. — А как же счастье-то?
Тут на небе возникло большое Всевидящее Око и громовый голос произнес:
— Чем любезничать, ты бы лучше, дура, делом занялась.
Око немигающе глядело с высоты. Ыэюя выскользнула из дрожащих рук Василия, лепеча что-то вроде «фата-моргана» или «фатум моргает». Как утверждал Василий впоследствии, «фат» и «морг» фигурировали. Помухлевав с блюдцем, астронавтка и впрямь его склеила, прижалась, трепеща и лебезя, к могучему торсу моряка, обдала его ниспадающими распущенными волосами, облобызала, втиснула свое роскошное тело богини в блюдце и вознеслась восвояси. Око тут же аннулировалось.
Василий рассказывал о происшедшем неоднократно, но понимания не встретил.
— Одни бабы у тебя на уме, — мрачно сказал капитан, как раз поссорившийся с Окассеном.
Президент созвал подчиненных и закатил им разнос в форме истерики с рукоприкладством:
— Месяц, сволочи, миражей ждали, и не дождались, удрали, а человек на полчаса высадился — и тут ему и мираж!
Подчиненные лизали сердечные таблетки и терпели.
А Перси Китс сочинил экспромт про то, что у Белозубой Конфетки на ляжке родинка.
За архипелагом, как водится, путешественников ожидал континент.
Первой ласточкой с континента оказался небритый оборванец в утлой лодчонке, которого подняли на борт и привели в надлежащий вид.
Оборванец назвался вождем повстанцев и поведал, что континент поделен на три части тремя государствами трех стран с тремя различными правительствами разных направлений. Дома, в которых заседали правительства, назывались в соответствии с окраскою фасадов Белый Дом, Серый Дом и Желтый Дом.
Недовольные первой страны хотели бы жить во второй, недовольные третьей страны хотели бы жить в первой, что касается недовольных второй страны, то они считали, что все страны необходимо уничтожить, границы отменить и образовать новое континентальное государство, прикончив предварительно всех недовольных, кроме них. На вопрос капитана — к каким недовольным относится лично он, оборванец ответил, что ни к каким, он представитель неприсоединившихся, а поскольку всех неприсоединившихся намедни повесили, он представляет бывшую организацию единолично. Капитан позволил оборванцу влиться в команду, но долго объяснял: то, что на суше, — политическая борьба, на корабле — бунт, и то, что можно на земле, на море исключается. В конце беседы капитан показал неофиту пистолет. В знак полного доверия новый член команды подарил капитану гранату, бомбу, маузер и полпинты яду, после чего пошел вливаться в коллектив и разучивать любимую корабельную песню:
Как раз там, где на подмоченной во время шторма карте имелось белое пятно, находился знаменитый Удмуртский отрезок, состоящий из трех одинаковых островов, расположенных на одной линии. Время и пространство в отрезке вели себя непристойно и что хотели, то и делали. Часы, в том числе песочные, попеременно спешили, отставали, останавливались, а в некоторых случаях ходили против часовой стрелки. Регулярно в чародейском отрезке исчезали люди; особенно часто это случалось с людьми поприличнее; некоторые из них таинственным образом переносились на Северный Полюс, а отдельно взятые не находились вообще. Вещи в отрезке пропадали постоянно. Календарь приходилось реформировать каждый год, а иногда и чаще. Сутки все время меняли длину, дни недели менялись местами, а как-то раз и солнце взошло на западе. Эпохи, эры и периоды так и мелькали. Только что было рабство, а вот уже и цивилизация полным ходом. Местные жители то молодели, то старели, то претерпевали метаморфозы всевозможного сорта: водовоз становился писателем, мальчик — девочкой, юноша — глубоким стариком. Летающие тарелки на данной неблагословенной широте сновали сервизами.
Первый и второй остров заселены были по образу и подобию всех островов мира; что касается третьего острова, то островитяне в какой-то момент под действием неопознанных полей и непроходимых энергетических уровней сломались и зажили наобум святых. Они открещивались друг от друга, а также от всего человечества и существовали на особицу. Именовались сии островитяне чурянами, потому что, чуть что не по ним, плевали через плечо, под ноги и прямо перед собой и злобно говорили: «Чур меня, чур!»
Бравые моряки высадились на острове в полдень после очередной порции склянок незадолго до рынды.
На берегу океана стоял высокий замок с зубчатыми башнями и подъемным мостом на ржавых цепях. Мост лежал на песке. Босой стражник в рыцарских доспехах и мотоциклетной каске молча преградил Василию, Перси, Джеймсу, Джойсу и Окассену путь, выразительно покрутив перед ними автоматом, и сказал:
— Барыня почивает и посетителей видала в гробу.
— Так то посетителей, — сказал Перси Китс.
После серии выразительных бросков и приемов карадо, дзютэ, самбо и румбо стражник уже без автомата сидел на мосту, вытирал кровь под носом и хныкал:
— Сволочи, пятеро на одного.
— Что же ты оружием балуешься, салажка? — спросил Перси.
— Автомат-то отдайте, он, чай, казенный, — сказал стражник, — мне графиня за него уши будет завивать.
Василий собрался было разрядить автомат, но стражник сказал — не заряжен, заряжать давно нечем, а получив оружие обратно, сообщил храбрецам: графиня опять всю ночь с алхимиком в башне что-то добывала, а теперь в блудуаре отсыпается.
— Дрыхнет красавица-то наша, — сказал стражник.
Графиня встретила первопроходцев в холле у камина. Ее небесноголубые глаза гармонировали. Лазоревый дортуаровый муар неглиже шуршал. От графини разило ароматом. Огромный сенбернар выступал рядом с хозяйкою.
— Садитесь, придурки, — сказал сенбернар.
Моряки попадали в кожаные кресла.
— Не бойтесь, мальчики, — сказала графиня, — он у меня мутант на местной почве. Николетта!
Пухленькая маленькая служаночка в чепчике выкатила бар на колесиках, при этом не преминула ненароком задеть локотком Окассена.
— Я наслышана о ваших стихах, — сказала графиня Перси Китсу.
Тот очень растрогался и прочитал экспромт о родинке на ляжке.
— Пойдемте ко мне, — сказала графиня, — слова перепишете.
Во время отсутствия графини Николетта покатила бар обратно и снова задела Окассена, на сей раз коленкою; Окассен, как ни странно, не протестовал.