- Пьеро! Как ты можешь?!
- Все правильно. - Он спустил ноги наружу. - Привет.
- Если вы захотите меня найти…
- Зачем? - сказал он, вылезая на тротуар. Дверца захлопнулась. Автомобиль тронулся, отъехал на двадцать метров, развернулся и понесся обратно, в горы. Прощальный взгляд синих глаз, взмах руки… И вот уже образ белокурых локонов, коричневой блузки и стройных ног переселился туда, где ему положено быть - в память.
Ибо лишь память отличает нас от всего неразумного. Обломки горных пород, переплавляясь в горниле вулкана, становятся новыми минералами; испарения океана, обрушившись где-то дождем, образуют новые водоемы; листья деревьев, погружаясь в почву, овеществляются затем в новых живых созданиях; точно так слова и поступки людей, откладываясь в нашей памяти, сливаются в то, что принято называть душой, и вызывают к жизни новые слова и поступки. Фразы, жесты, взгляды. Книги, картины, мелодии. Все, что создано внутренним миром других, становится нашим внутренним миром. Ни одна улыбка не умирает. Души обогащают души, и потому человечья душа бессмертна…
Так должно быть. Но когда человек окружен автоматами; когда он почти ни с кем не общается; когда писатели и художники в своих творениях не осмысливают то, с чем встретились в жизни, а лишь без конца переписывают других; когда общение идет по одним и тем же рецептам (дорожное происшествие, незнакомец, обед где-нибудь на обочине), человеческая душа умирает. Она умирает от голода и, умирая, не служит кому-либо пищей. И люди становятся роботами, подобными тем автоматам, которые так облегчают их быт. Заботливым, услужливым, действующим лишь по инерции.
А инерция - это самое нечеловеческое свойство материи. Есть живая вода, и есть мертвая. Мертвая инертна, а живой остается все меньше. Она иногда умирает; мертвой это никак не грозит.
Он медленно шагал по пустому тротуару. Никого. Зачем ходить, когда есть автомобиль? Зачем ходить в магазин, когда робот принесет все необходимое? Зачем ходить на работу, когда можно работать дома, наедине со столом и дисплеем? Зачем общаться с людьми, которые могут обидеть или обидеться, тогда как автоматы не умеют ни того, ни другого?..
Раньше машина была лишь коробкой, стенки и скорость которой отделяли человека от других; сегодня она ограждает его и ласковым голосом, создающим иллюзию общения. Сегодня это машина в машине, машина в квадрате; если ты сел в нее, ты конченый человек.
Он медленно шагал по пустынному тротуару. Мимо неслась река металла и пластика, бесконечная стая, поток, разбитый на клеточки, в центре каждой из которых сидит человек - одна грудная клетка и много нервных, - не сознающий, что сидит в одиночке…
Повернувшись лицом к потоку, он остановился у края мостовой. У тротуара тут же затормозила машина. Кофейного цвета, обтекаемая, похожая на каплю. Дверца услужливо распахнулась.
Он опустился в кресло.
- Центр.
Машина резво вышла на скорость и стала частью потока. Капли неразличимы. Когда ты ее покидаешь, она исчезает; но стоит тебе встать на краю мостовой, вновь она тут как тут…
Общественные машины большей частью молчат; но голос есть и у них. Иногда нужно спросить, какой маршрут предпочтительнее.
- Как тебя звать, приятель? Или у тебя номер?
- Номер у меня, естественно, есть, - прозвучал в ответ нежный девичий (где они такие берут?) голосок, - но лучше Эми.
- А я Виктор, - он усмехнулся от неожиданности. - Ты часто разговариваешь с клиентами, Эми?
- Зависит не от меня. Разные попадаются люди.
- И о чем ты говоришь с ними? О дороге, о происшествиях?
- Иногда и об этом. Я ведь машина, Виктор, не человек. Я только поддерживаю разговор. Тему выбираю не я.
- И потом… - Он не поверил. - Разговор о политике, о философии, об искусстве?
- О чем угодно.
Они неслись в плотной, монолитной стае других.
- Но что ты знаешь о политике или морали?
- Не так мало.
- О любви…
- Почему бы и нет, Виктор?
- Но ты машина! - крикнул он. - Ты запрограммированный автомат! Твое дело - следить за дорогой и поворачивать руль! Что ты можешь знать о любви?..
Вместе с плотным потоком металла и пластика они повернули. В глаза брызнуло солнце; ветровое стекло тут же потемнело.
- Ты никогда не читал книг, Виктор? Никогда не советовался с книгой? Чем книга лучше машины? Ты никогда не признавался в любви по телефону? Почему ты забываешь, что телефон тоже машина? Причем машина несовершенная. Телефон лишь повторяет то, что произносит кто-то в тот же момент. Но ты можешь смеяться и плакать у телефона, быть счастливым или несчастным. Я тоже машина, Виктор, причем у меня есть память.
- Но… - возразил он.
- Нет, - возразила она. - Ты ведь не первый, Виктор. Все слова, которые кто-то здесь произнес, остались во мне насовсем. Все улыбки, песни и слезы. Не я говорю с тобой, но люди, что были во мне до тебя. Почему бы им не поговорить о любви?
- Но их нет, - сказал он.
- Тебя тоже скоро не будет. Ты говорил мало, но все сказанное тобою осталось во мне. Твое желание поболтать с автоматом о погоде и о дороге, твой гнев и твоя растерянность. И твое удивление. Моя память - это слепок с человеческих душ, Виктор. Любая душа состоит из чужих мыслей, слов и поступков… Это не умирает, Виктор.
«Все, что создано внутренним миром других, становится нашим внутренним миром. Ни одна улыбка не умирает. Души обогащают души, и потому человечья душа бессмертна…»
- Эхо слов? - сказал он, будто произносил одному ему понятный пароль. - Отзвук смеха? Отражение жестов и образов?..
- Разумеется, Виктор. Как же может быть по-другому?
Он не знал, что сказать. Она произносила вслух его мысли. Но не совсем его, только наполовину…
- И вы… все такие? - спросил он, помолчав.
- Конечно. Мы ведь общаемся с людьми. Наша память избыточна, Виктор. Она слишком обширна для правил уличного движения.
- Но тогда, - начал он, - если ты, Эми…
- Да? - спросила она ласково.
- На дорогах бывают аварии, - сказал он. - Два миллиона в год. И все, о чем ты говорила, все это… если вдруг…