— Честное слово, не понимаю, что вы подразумеваете под словами «двойная преданность». Ведь у вас может быть только один король. И сердце у человека может находиться лишь в одном месте, если он не ничтожество.
— Ну что за чушь вы несете, ей-Богу, — сказал Стивен. — Что за «хрень», как говорите вы, морские офицеры. Общеизвестно, что мужчина может быть искренне привязан одновременно к двум женщинам. Число их может доходить до трех, четырех, до поразительного количества. Однако, — продолжал он, — в вещах такого рода вы разбираетесь лучше меня. Я имел в виду совсем другое — преданность в более широком смысле, более общие конфликты. К примеру, честный американец до того, как обострился колониальный вопрос; бесстрастный якобит образца 1645 года; нынешние католические священники во Франции и французы разных мастей как в самой Франции, так и за ее пределами. Столько страданий, и чем честнее человек, тем он больше страдает. Но, по крайней мере, тут наблюдается прямой конфликт; мне кажется, что особенная неразбериха и неприятности, должно быть, объясняются не столь очевидными различиями — это моральный закон, гражданские, военные законы, обычное право, кодекс чести, привычки, правила повседневной жизни, вежливости, любовных бесед, ухаживания, не говоря о христианских законах для тех, кто является приверженцем этой религии. Порой все они, как правило, противоречат друг другу; ни один из этих законов не вписывается гармонично в другой, и человеку постоянно приходится делать выбор в пользу одного закона и в ущерб другому. Бывает так, что наши внутренние струны настроены в соответствии с разными камертонами — и бедного осла окружают двадцать четыре кормушки.
— Вы аморалист, — заметил Джек.
— Я прагматик, — возразил Стивен. — Давайте-ка выпьем вино, и я смешаю для вас дозу requies Nicholai. Возможно, завтра придется пустить вам кровь. Я вам уже три недели не пускал кровь.
— Хорошо, я проглочу вашу дозу, — отозвался Джек. — Но вот что я вам скажу. Завтра вечером я окажусь в гуще канонерок и сам займусь кровопусканием. Не думаю, что им это придется по вкусу.
Запасы пресной воды для мытья на шлюпе оказались крайне ограничены, а мыло вообще перестали выдавать. Матросы, которые вымазались краской сами и перепачкали товарищей, смотрелись до отвращения неопрятно. Те, кто работал в разрушенном камбузе, были в жире и копоти от котлов и печи и выглядели еще гаже. Зато вид у них — в особенности у блондинов — стал на редкость свирепый.
— Единственные, кто выглядит пристойно, это чернокожие, — заметил Джек Обри. — Надеюсь, они еще у нас на борту?
— Дэвис вместе с мистером Моуэттом отправился на капере, сэр, — отвечал Диллон, — но остальные по-прежнему с нами.
— С учетом тех, кто остался в Маоне, и призовых команд, скольких нам сейчас недостает?
— Тридцати шести, сэр. Вместе взятых, нас пятьдесят четыре человека.
— Отлично. Значит, это дает нам достаточно пространства, чтобы не сталкиваться локтями. Дайте людям возможность поспать как можно дольше, мистер Диллон; в полночь мы подойдем к берегу.
После дождя вновь вернулось лето: дул несильный, устойчивый ветер трамонтана, несший с собой теплый, прозрачный воздух, море искрилось. Огни Барселоны горели необыкновенно ярко, а над средней частью города повисло светящееся облако. На этом фоне с затемненного шлюпа были отчетливо видны канонерки, охранявшие подходы к порту. Они выдвинулись в море дальше обыкновенного и, очевидно, были настороже.
«Как только они двинутся нам навстречу, — размышлял Джек, — мы поставим брамсели, возьмем курс на оранжевый маяк, затем, в последний момент, приведемся к ветру и пройдем между обоими маяками на северном конце линии». Сердце у него билось размеренно, ровно, только несколько чаще обычного. Стивен выпустил у него десять унций крови, и, как ему показалось, от этого он почувствовал себя лучше. Голова работала ясно и четко, как нельзя лучше.
Над морем появился рог луны. Раздался выстрел с канонерки — звучный, гулкий, похожий на лай старой одинокой гончей.
— Сигнал, мистер Эллис, — произнес Джек, и над морем взвилась голубая ракета, которая должна была ввести неприятеля в заблуждение. Противник начал отвечать испанскими сигналами, зажигать разноцветные огни, затем снова раздался выстрел с канонерки, на этот раз гораздо правее. — Брамсели! — скомандовал Джек. — Джеффрис, держите на тот оранжевый знак.
Великолепное зрелище: «Софи» мчалась быстро, готовая ко всему, уверенная в своих силах и веселая. Правда, вопреки его планам, канонерки не стали выходить. То одна из них разворачивалась к нему и производила выстрел, то другая. Однако в целом они отступали к берегу. Чтобы раздразнить их, шлюп рыскнул к ветру и дал бортовой залп по их скоплению. Судя по слышным издали воплям, небезуспешно. Однако канонерки продолжали отходить.
— Черт бы их побрал, — сказал Джек. — Они пытаются заманить нас в ловушку. Мистер Диллон, прикажите ставить трисель и стаксели. Атакуем канонерку, выдвинувшуюся дальше всех остальных.
«Софи» быстро произвела поворот, в результате чего ветер оказался по траверзу. Она накренилась так, что черная, как шелк, вода плескалась у нижних косяков орудийных портов: шлюп мчался к ближайшей канонерке. Но теперь и другие канонерки показали, какую роль, при желании, они могут исполнить на этой сцене. Все канонерки разом повернулись и открыли беглый продольный огонь, в то время как выбранная шлюпом канонерка курсом бакштаг стала удаляться от «Софи», так что ее незащищенная корма оказалась обращенной к неприятелю. От тридцатишестифунтового ядра, скользнувшего по корпусу, содрогнулся весь шлюп. Второе ядро пролетело вдоль всей палубы чуть выше уровня головы. Два аккуратно перебитых бакштага хлестнули Баббингтона, Пуллингса и матроса на штурвале, сбив их с ног. Тяжелый блок ударил по самому штурвалу, в тот момент, когда Джеймс кинулся к нему.
— Будем лавировать, мистер Диллон, — произнес Джек, и через несколько мгновений шлюп привели к ветру.
Матросы, работавшие на шлюпе, двигались с бездумной плавностью, приобретенной длительным опытом, но когда их освещали выстрелы канонерок, казалось, что они дергаются, словно куклы на веревочках. Сразу после команды «фока-булинь отдать» послышались последовавшие один за другим шесть выстрелов, и Джек увидел работу морских пехотинцев с грота-шкотом в виде быстрой серии дерганых движений. Между вспышками они сдвигались на несколько дюймов. С одинаково сосредоточенными лицами они старались изо всех сил.
— Круто к ветру, сэр? — спросил Джеймс.
— На один румб увалиться под ветер, — отозвался Джек. — Но потихоньку, полегоньку — посмотрим, не удастся ли нам выманить их. Опустите грот-марса-рей на пару футов и вытравите правый топенант. Пусть выглядит, будто нас задело. Мистер Уотт, брам-бакштаги — наша главная забота.
И так они отступили обратно в море откуда начинали, связывая и сплеснивая такелаж, канонерки преследовали их, непрерывно обстреливая, а старая убывающая луна взбиралась на небо со своим обычным равнодушием.
Хотя особого воодушевления у преследователей не наблюдалось, однако вскоре после того, как Джеймс Диллон доложил об окончании жизненно необходимых ремонтных работ, Джек произнес:
— Если мы повернем оверштаг и мигом поставим все паруса, то, думаю, сможем отрезать от земли этих тяжелых ребят.
— Все наверх, к повороту! — скомандовал Джеймс. Засвистал в свою дудку боцман, и Айзек Айзекс, спеша к своему посту возле грот-марса-булиня, с глубоким удовлетворением сообщил Джону Лейки:
— Сейчас мы отрежем двух тяжелых педрил от суши.
Так, возможно, и случилось бы, если бы шальное ядро не ударило в фор-марса-рей «Софи». Парус удалось спасти, но скорость шлюпа тотчас уменьшилась, и канонерки стали уходить, пока не оказались в безопасности за молом.
— Что ж, мистер Эллис, — произнес Джеймс, увидев при свете зари, как пострадал ночью такелаж шлюпа. — Вам предоставляется великолепная возможность изучить свое ремесло. Думаю, вам хватит хлопот до самого заката, а то и позже. Сможете заниматься сплесниванием, вязкой узлов и намоткой клетневины, сколько вам заблагорассудится. — У лейтенанта было особенно веселое настроение, и время от времени, расхаживая по палубе, он добродушно мурлыкал себе под нос какую-то песенку.
Пришлось поднять новый рей, заштопать в парусах несколько дыр от ядер, заново обтянуть бушприт ватервулингом, так как ядро, отрикошетив по касательной, каким-то чудом перерезало половину шлагов ватервулинга, но даже не коснулось самого бушприта. Такого случая не могли припомнить даже самые старые моряки на борту «Софи», и это чудо стоило занести в бортовой журнал. «Софи» нежилась в лучах солнечного дня, приводя себя в порядок. Моряки трудились как пчелы — внимательные, готовые в любой миг вновь взяться за оружие. На борту шлюпа царила своеобразная атмосфера: матросы прекрасно понимали, что очень скоро им снова предстоит дело; возможно, это будет рейд на побережье, возможно, абордажная схватка. На их настроение влияло многое: захват призов накануне и во вторник (все придерживались мнения, что каждому полагалось на четырнадцать гиней больше, чем в обычном плавании); мрачное настроение капитана; их твердая уверенность в том, что он получает сведения от частных лиц о перемещениях испанских судов; а также внезапный приступ легкомысленного веселья у лейтенанта Диллона. Он обнаружил, что Майкл и Джозеф Келли, Мэтью Джонсон и Джон Мелсом энергично приворовывают в межпалубном пространстве «Фелипе V», что являлось серьезным преступлением, за которое виновным грозил трибунал (хотя на практике обычно смотрели сквозь пальцы, если кто-то брал что-то выше трюма). В глазах лейтенанта это был особо отвратительный проступок, он называл его «мерзкими каперскими ухватками», однако о виновных не доложил. Матросы с опаской поглядывали на него из-за мачт, реев, шлюпок, как и их проворовавшиеся товарищи, поскольку у многих на «Софи» было рыльце в пуху. В результате на борту царила странная — напряженная и в то же время веселая — атмосфера, к которой примешивалась некоторая тревога.
Поскольку весь экипаж был при деле, Стивен отправился на нос к вязовой помпе, через которую ежедневно наблюдал за чудесами, происходящими в морской пучине, обитатели которой, видимо, самого доктора считали лишь деталью помпы. Впрочем, на сей раз его присутствие служило помехой в разговорах моряков. Он заметил эту скованность, и их тревога передалась ему.
За обедом Джеймс был весел: он пригласил к столу Пуллингса и Баббингтона, и их присутствие, наряду с отсутствием Маршалла, несмотря на хмурое молчание казначея, придало трапезе праздничный характер. Стивен наблюдал за лейтенантом, который присоединился к хору, исполнявшему песню, сочиненную Баббингтоном, и монотонно гремел:
До смерти буду сей закон
Блюсти честнейшим я манером,
И кто бы ни воссел на трон —
Викарий Брейский мне примером.
— Молодцы! — воскликнул он, хватив кулаком по столу. — А теперь каждому по стакану вина, чтобы смочить глотки, затем мы все должны выйти на палубу, хотя мне, как хозяину, неприятно такое заявлять… Какое счастье снова сражаться с кораблями Его Величества, а не с этими проклятыми каперами, — заметил он после того, как вышли молодые офицеры и казначей.
— Какой же вы, право, романтик, — заметил Стивен. — Ядро, выпущенное каперской пушкой, проделывает такое же отверстие, как и то, что выпущено королевским орудием.
— Это я-то романтик? — с искренним негодованием воскликнул Джеймс, и в его зеленых глазах вспыхнул гневный огонь.
— Да, мой дорогой, — ответил Стивен, нюхнув табака. — Вскоре вы начнете меня убеждать в божественных правах монархов.
— Что же, даже вы, с вашими нелепыми представлениями о равноправии, не станете отрицать, что король — единственное мерило чести?
— Ни в коем случае, — отозвался доктор.
— Когда я последний раз был дома, — продолжал Джеймс, наполняя бокал Стивена, — мы справляли поминки по старику Теренсу Хили. Он был арендатором у моего деда. И там пели песню, которая весь день не выходила у меня из головы. Но теперь я никак не могу ее вспомнить.
— А что за песня — ирландская или английская?