Он говорил о каком-то партизанском отряде, с которым был связан и от имени которого действовал, он признался, что получил задание уничтожить представителя оккупационных властей, и не только этого представителя оккупационных властей, но и всех остальных представителей оккупационных властей…
— Неужели всех? — ахнула Парикмахерша.
— Ну, не всех, возможно. Я ведь тоже там не один… у нас целый отряд, если хотите, целая армия…
Он спешил. Он боялся, что, если он остановится, вся эта история лопнет, как мыльный пузырь, и он торопливо надувал этот пузырь, расцвечивая его всеми красками спектра.
— Настоящий мужчина! — сказала Бакалейщица, тем самым отделив Профессора от Коммерсанта, давая тому понять, что из них, двоих мужчин, именно он, Коммерсант, — не настоящий.
Это его задело. Даже внимание женщины, безразличной нам, нам, мужчинам, вовсе не безразлично. И хотя Коммерсант не собирался пожинать лавры, так щедро посеянные Профессором, но и созерцать их на чужой голове тоже было не очень приятно.
— Чепуха! — сказал Коммерсант. — Я один знаю, как было дело. Все это случилось на моих глазах.
Да, все произошло на его глазах, потому что он был ближе всех к этому офицеру. Офицера просто схватила судорога. Коммерсант видел, как исказилось от боли его лицо, как он открыл рот, чтобы крикнуть о помощи, но не успел крикнуть: его захлестнула волна. После этого он еще несколько раз появлялся на поверхности, тараща на Коммерсанта умоляющие глаза, но Коммерсант предпочел остаться в стороне, чтобы не быть замешанным в гибели офицера.
— Почему же вы им не сказали, что он сам утонул?
Профессор — наивный человек. Если бы Коммерсант это сказал, ему бы пришлось отвечать за то, что он не спас оккупационного офицера. Офицер, таким образом, стал жертвой подозрительности и недоверия оккупантов к населению оккупированной ими страны.
— Вы просто негодяй, — сказала Бакалейщица. — Боже, и я любила этого негодяя!
Так всегда бывает, когда здравый смысл приносится в жертву эмоциям. Поступок Коммерсанта был безукоризнен с точки зрения логики, а если нас нельзя упрекнуть с точки зрения логики, то все остальные упреки беспочвенны и нелепы.
— Я пойду, — сказала Старуха. — Вы не бойтесь, я вас не выдам, я скажу, что сама видела, как он тонул.
Может, еще удастся спасти Почтальона, этого мальчика… Ее старость никому не нужна, а его юность многим еще пригодится.
— Я пойду с вами, — сказал Профессор. — Два свидетеля лучше, чем один.
— И я пойду, — сказала Студентка.
Парикмахерша колебалась. Она бы тоже пошла, но ведь она ничего не видела… Ее могут привлечь за лжесвидетельство…
— Все равно вам никто не поверит, — сказал Коммерсант. — Воинская доблесть требует, чтоб офицер погибал от руки врага, а не тонул, как мокрая курица. Я это тоже взвесил, поэтому я молчал.
— Какой же вы негодяй!
Коммерсант оставил без ответа замечание Бакалейщицы.
— Давайте рассуждать логично: мальчишка хочет умереть как герой, а вы хотите, чтоб он умер просто как лживый мальчишка. Живым его не выпустят хотя бы за то, что он обманул оккупационные власти. Зачем же отнимать у него единственный подвиг, пусть даже он его не совершил? Будьте снисходительны к мальчику, дайте ему умереть героем!
Еще недавно они жили в этом доме, надежно запертые, отгороженные от всех проблем, от необходимости принимать решения. И потолок над их головой был хоть и ниже, но надежнее неба, и весь их маленький мир был хоть и меньше, чем тот, большой, но гораздо надежней и благоустроенней. Теснота пространства и времени — это еще не обида. Пусть вокруг необъятность вселенной, безграничность времени, но есть у нас своя точка, своя малая величина, которая помогает нам видеть себя большими. Во вселенной это трудно — для этого нужна теснота: теснота Земли, теснота города и квартиры. Мы все великие, разница лишь в степени тесноты: один велик в пределах Земли, другой — в пределах своей квартиры. И у каждого своя вечность — большая или маленькая…
Они стояли на пороге своей маленькой вечности и смотрели в ту огромную вечность, которую нельзя ни подчинить, ни присвоить, которая, как свободная стихия, любит отважных пловцов, уходящих в ее глубину, не цепляясь за часы и минуты. Мы привыкли к часам, и минутам, и к месяцам, и к годам, но мы должны их покидать, потому что каждый из нас — пловец в океане Вечности. И мы не просто пловцы, брошенные как попало в пучину, мы сами выбираем свой путь, и из наших коротких часов и лет созидается Вечность…
В эту Вечность ушел Почтальон, изобретатель Вечности, и теперь стало ясно, что изобрел он эту, большую вечность, а не ту, бабочкину. Хоть она и до него существовала, но он ее изобрел наново, потому что Большую Вечность нужно снова и снова изобретать, чтоб она не превратилась в пустую, бессмысленную стихию. Совсем нетрудно превратить Вечность в бессмысленную стихию: для этого нужно только цепляться за собственные года, за собственные часы и минуты…
Профессор шагнул навстречу распахнутой Вечности. Коммерсант остановился, пропуская женщин вперед: все-таки он был воспитанным человеком.
Н. Я. Э., признанный специалист по забытым, ненайденным и ненаписанным рукописям Пушкина, случайно заглянул в журнал, раскрытый соседом по трамваю, и прочитал там рассказ непушкиноведа Ю. М. Д. «Как хорошо, что ты пришел…». Пришел, как выяснилось, не Пушкин, но это только раззадорило Н. Я. Э., и он заглянул в журнал пристальнее, ища в нем следы любимого поэта. Следы, как это обычно бывало, тут же и отыскались. О Пушкине было сказано и даже приведено неизвестное стихотворение, написанное великим поэтом в ранние годы, когда он еще не знал цены своим произведениям и разбрасывался ими так, что на розыски их требовались столетия.
Домашний анализ убедил Н. Я. Э., что стихи принадлежали не Пушкину. Размер был не тот: анапест. Можно было предположить, что стихотворение принадлежит А. К. Толстому, однако в литературе указывалось не раз, что А. К. Толстой отдавал предпочтение амфибрахию. «Князь Курбский от царского гнева бежал…» (Полн. собр. соч., С.-Петербург, 1907, т. I, с. 239). Или «Средь шумного бала случайно…» (там же, с. 374). Но, с другой стороны, у того же А. К. Толстого: «У приказных ворот собирался народ…» (там же, с. 247), — явный анапест! Но тогда почему не вспомнить пушкинское: «А в ненастные дни собирались они…» (Собр. соч., Москва, 1959, т. 2, с. 578)? Н. Я. Э. с легкостью вспоминал пушкинские страницы, и это лишний раз его убеждало в том, что анапест не был характерен для нашего гениального поэта. А для кого он был характерен? «Ерофей-генерал побеждал и карал Пугачева и Разина Стеньку…» Это Л. Н. Трефолев («Библиотека поэта», Ленинград, 1949, с. 97). Возможно, строки, приписанные непушкиноведом Ю. М. Д. раннему Пушкину, принадлежат Трефолеву? Может быть, раннему Трефолеву, забытому, ненайденному или ненаписанному Трефолеву, но все же не Пушкину, а Трефолеву. Или, в крайнем случае, А. К. Толстому.
Это был первый повод усомниться в научной достоверности прочитанного рассказа. Вторым поводом был ненаучный метод исследования. Автор пишет, что стихотворение он обнаружил при помощи некоего аппарата, позволившего ему видеть прошлое и даже читать в этом прошлом рукописи, которые до нашего времени не дошли. Если б автор был немного знаком с предметом, он знал бы, что читать даже те рукописи, которые дошли, представляет известную трудность, так как нужно сначала установить их местонахождение. И наконец третьим, самым весомым поводом для сомнений было то, что в подзаголовке рассказа Ю.М. Д. стояло антинаучное слово: «Фантастика». Если автор сам считает свои изыскания фантастикой, то почему мы должны им верить? Быть может (хотя и не хочется в это верить), он сам написал эти стихи и фальсификаторски приписывает их Пушкину…
Вскоре Н. Я. Э. сидел в квартире непушкиноведа и имел с ним полунаучиый (со стороны гостя), полуфантастический (со стороны хозяина) разговор.
— Фантастика фантастикой, научная фантастика — научной фантастикой, но это еще не повод, чтобы подрывать основы науки.
— Но я действительно видел, как он писал эти стихи.
— Кто… писал?
— Пушкин, — сказал хозяин с легкостью, с какой употребляют это имя непушкиноведы. — Юный Пушкин, мальчик четырнадцати лет.
Впервые при Н. Я. Э. назвали мальчиком великого поэта.
— Вы видели… как Александр Сергеевич… Надеюсь, это было во сне?
— Нет, не во сне. Вот на этом аппарате — Ю. М. Д. указал на предмет, отдаленно напоминавший кухонный комбайн, лучший помощник домашней хозяйки.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал гость. При этом вид у него был немного испуганный.
— А вы не хотите сами посмотреть?
Н. Я. Э. не хотел. Но он себя заставил. Потому что путь к истине устлан не только розами, но и шипами.
Дальше все происходило как во сне. У кухонного комбайна вдруг открылся экран, и на нем замелькали человеческие фигуры.
— Вон, видите, человек к нам спиной? Это Фет. него в руках сборник Тютчева. А вон, видите, к нам спиной? Это Аполлон Григорьев.
— А почему они все спиной?
Хозяин объяснил это исторической обстановкой. То есть они действительно так стояли, и теперь уже поздно что-то менять.
— Летний сад. На скамеечке гимназист читает «Отечественные записки»… — комментировал немое изображение непушкиновед.