— Завалю, сука! Скажи своему, чтоб кинул волыну — или завалю!
И рука на волосах, то есть на парике, и что-то просвистевшее совсем рядом, в миллиметре перед носом, и непонятный звук слева, и что-то мягкое, и липкое, и вязкое, хлестнувшее по моему лицу и поползшее вниз по нему.
И “камера” выключилась, и я ожила, дернувшись от тихих слов:
— Беги, Олли, быстро! Мой “Торус”! Ключи!
И поймала с ловкостью профессионального бейсболиста брошенную мне связку, чуть ее не выронив правда, и кинулась прочь от клуба, в ту сторону, куда показывал Рэй, проскочив сквозь стоянку на боковую улочку, запаниковав на бегу, что направляюсь не туда — хотя он мне накануне двадцать раз объяснил, куда поставит “Торус”. И как-то по-дурацки открыла его с другой стороны, слева, да и в замок попала с трудом, и рывком переместилась за руль, потом уже поблагодарив Бога, что в американских машинах нет коробки передач, что скорости переключаются рычагом на руле, и потому переднее сиденье сплошное, и потому не застряла я там, не потеряла времени. И уже через полчаса, и только благодаря включившемуся автопилоту, подъехала к дому.
Я сидела в машине какое-то время, тупо глядя перед собой, но ничего не видя, и ничего не слыша, и не зная, зачем я здесь сижу, — до тех пор, пока зачем-то не посмотрела в первый раз на себя в зеркало и не увидела какие-то потеки на щеке. И медленно, со скрипом тронулись с места застывшие шестеренки мыслей, судорожно пытающихся найти ответ на вопрос, откуда эти пятна, — и, когда память, упрямо помолчав, как зависший компьютер, наконец выдала ответ, я даже не успела открыть дверь. И не успела подумать о том, что хорошо, что вечером я ничего не ела — легче будет отмыть салон…
— Ну и что они тебе сказали?
Он пожимает плечами.
— Им показалось немного подозрительным, что я запомнил номер того черного “Шевроле Камаро”, который останавливался неподалеку от тебя и этого парня. Интересно, он знал, что такое вагина? Наверное, нелегко было жить в Америке с фамилией “Влагалище” — так что, можно считать, что я его избавил от массы проблем.
— Рэй, — произношу тихо и укоризненно, — мне сейчас не смешно, Рэй…
— А зря, — мгновенно реагирует он с улыбкой. — Юмор помогает жить. Короче, те двое, которые сидели в “Камаро”, подтвердили, что на самом деле видели, как здоровый белый парень тащил за собой блондинку — и что она была испугана, когда кричала им, что все о’кей. Им даже стыдно стало, что они не вызвали полицию — долго объясняли, что решили, что это проститутка и сутенер выясняют отношения. А когда услышали, что у парня был пистолет, тот, кто был за рулем, с такой укоризной посмотрел на своего приятеля, что я понял, что больше ни один из них никогда ни во что не вмешается — даже если у них на глазах будут кого-то насиловать или резать на части. Думаю, они крепко напились потом — за свое счастливое спасение от возможной пули в голову…
— Ну и что дальше?
— Ты очень любопытна, Олли!
Он еще издевается, гад. Издевается надо мной — а я ведь нервничала жутко по поводу того, куда он делся. Правда, сначала я выскочила из, извиняюсь, заблеванной машины, выскочила так, словно там через секунду должна была взорваться мина, и через мгновение была в ванной, голая, брезгливо кинув в угол всю одежду. Терлась судорожно, потом пила, как верблюд после перехода через Гоби, потом меня рвало водой, когда увидела лежащий в углу парик. Потом губкой протирала раз по двадцать брюки, и куртку, и ботинки, закинула в стиральную машину парик, зная, что никогда больше его не надену, вышла на улицу через силу, уже валясь с ног, и мыла салон, тихо радуясь тому что он кожаный. И ежеминутно вытирая лицо в том месте, куда плеснули мозги и кровь, не в силах избавиться от ощущения, что они все еще там, чувствуя их как ожог, словно это не кусочки человека были, а серная кислота.
А вернувшись в дом, села у телефона, заново прокручивая в памяти случившееся, раз за разом запуская с самого начала все отснявшую “видеокамеру” — и через пару-тройку просмотров открыла банку пива, а потом еще одну, отчасти нарушив сухой закон, но только благодаря этому и отключившись. Прямо в гостиной, сидя и все тупее и тупее глядя на трубку радиотелефона и лежащий рядом мобильный.
Не знаю, во сколько точно это было — часа в два ночи, наверное. А разбудил он меня, думаю, в четыре. Я проснулась оттого, что кто-то гладил меня по голове, и сразу поняла, что это он — ну не Ленчику же меня гладить? — и чуть приоткрыла глаза, увидев улыбающееся лицо и направленный на меня взгляд. И во взгляде этом было столько всего, что мне сразу стало тепло и уютно, и не вспоминались даже, что странно, недавние события, и я его притянула к себе и начала благодарить за тепло тем единственным способом, которым умела, потому что во взгляде его помимо всего прочего было легко прочитанное мной желание. Желание мужчины, вернувшегося к женщине после опасной охоты, мужчины, переполненного адреналином, азартом, гордостью, восторгом от победы — и я обязана была удовлетворить это желание, потому что победу он одерживал ради меня.
За те полтора года, что прожила в этом доме, я в первый раз занималась сексом на этом диване, достаточно широком и удобном, но все-таки для этого не предназначенном, — но у меня вдруг возникло такое сильное ответное желание, что я уже не могла ждать, не хотела никуда идти и его не пустила в ванную. И животные запахи немытого мужского тела — не такие сильные, как у Корейца после тренировки, но в тот момент они для меня были такими же, — выделяющего к тому же все запахи пережитых им недавно страстей, возбудили так, что я на следующий день удивилась себе. Проспав всего-то ничего, я не чувствовала усталости, свалившей меня пару часов назад, — и то, что произошло между нами, было сильным, и безудержным, и долгим, кажется.
И я кричала, и царапала, и кусала, и просила сделать мне больно — сейчас думаю, что в ту ночь мне казалось, что я с Корейцем, и я даже не замечала, что мой партнер совсем другой и ведет себя совсем не так. Мне это было неважно, я сама играла за двоих, полностью растворившись в этой игре, сама брала и отдавала, насиловала и подвергалась насилию, делала больно и чувствовала боль, доводила до экстаза и испытывала оргазм. И даже когда он ослабел окончательно, с трудом переводя дыхание и демонстрируя полную слабость соответствующих мышц и полное истощение запасов спермы, вылизывала его, а потом заставила вылизывать себя, нагло садясь сверху, и подставляясь, и запуская его пальцы в те места, которые требовали ласки и проникновения. И ничего не слышала из того, что он говорил, — только взялись откуда-то слова “похоже, я в тебя влюбился”, и я, услышав их и не вдумываясь в смысл, тут же закрыла ему рот, пристроившись к нему попкой и постанывая от прикосновения языка к горячей и ждущей дырочке…
И вот наконец утро — точнее, полдень, — и я пытаюсь вытянуть из него всю историю целиком, а он, как всегда, пытается ее замять. Не знай я его, решила бы, что делает это, чтобы возбудить к себе больший интерес, чтобы выглядеть настоящим героем, чтобы как следует порисоваться и похвастаться, — но я его уже знаю, по крайней мере, в том, что касается дела, и понимаю, что для него вчерашнее осталось в прошлом, минувший уже этап, вспоминать который, и еще подробно, с анализом тщательным, совсем не хочется. И героем выглядеть ему не хочется — ему куда важнее, что он сам себя чувствует героем, и мне кажется, что он уже понял по моим коротким обрывочным рассказам, что крутых мужчин в моей жизни хватало.
Идиотское, кстати, слово “крутой” — в России оно стало модным потому, что переводчики западных боевиков так переводили слово tough, которое в дословном переводе означает “жесткий”. Некачественно приготовленный цыпленок, он ведь тоже tough — что совсем не означает, что он крутой в том смысле, в котором слово употребляли в бытность мою в Москве. A tough guys — это просто “серьезные ребята”, “конкретные ребята”, в конце концов. Кажется, вполне понятное выражение, но переводчикам понравились “крутые парни”, и вот результат. Приелось словечко, и в Москве, насколько я помню, кругом “крутые”. Но это лирика…
— Так что было дальше, Рэй? — спрашиваю, глядя ему в глаза, показывая, что от ответов уходить не надо, все равно придется все рассказать.
— Поняли, что я говорю правду. Что я вступился за девушку, к которой пристал громила и которую он хотел увезти куда-то и изнасиловать, тем более что в машине его ждал приятель. Причем я вступился случайно — проезжал мимо, увидел эту картину, остановился и вышел. Ведь “Мазда” была прямо напротив стоянки, и ключи ты по моей просьбе оставила в замке зажигания, и все выглядело естественно. В общем, я вышел, попросил громил оставить девушку в покое, а они вытащили пистолеты. Ну и…
— Но они же сами не стреляли, Рэй!
— Кто тебе сказал? Из пистолета этого, который “влагалище”, было сделано два выстрела. Если честно, то это, конечно, я сам сделал, он же упал с пистолетом в руке, так что несложно было его же пальцем дважды нажать на курок. Второй не стрелял, это да — но в любом случае получается самооборона. Плохо, что девушка убежала, но зато нашли владельца “Камаро” и его приятеля — причем нашли минут через сорок после того, как приехала полиция, они неподалеку припарковались, у другого клуба. К тому же самое главное — что я не убежал, а честно остался ждать полицию, которую сам вызвал.
— Все так легко? — спрашиваю недоверчиво.
— Не совсем. Когда стали проверять меня по компьютеру, тут же установили, кем я был и всю мою историю, — но за минувшие пять лет со мной такое произошло впервые, хотя я работал и телохранителем, и частным детективом. Так за что меня наказывать — я ведь защищался от двоих вооруженных людей. Оба русские, у обоих нашли права, выданные в Нью-Йорке, — по компьютеру тут же установили, что лицензии на оружие они не имели, и сейчас, наверное, уже выяснили, что оба подозреваются в принадлежности к мафии. Жаль, конечно, что не пригодилась моя тщательно продуманная версия про то, что мне давно уже угрожают по телефону — и, видимо, те же самые люди, которые убили моего партнера. Но что теперь сделаешь — зато есть свидетели, видевшие, как этот Вагин тебя тащил за собой. И здорово, что не было никакой прессы, никакого телевидения — значит, нигде про это не будет ни слова, и мою фамилию не упомянут. Я, правда, и так попросил полицию меня не называть, боюсь, мол, расплаты, это же русская мафия наверняка, но разве можно верить полиции?..
— Выходит, ты убил двоих людей, и тебя отпустили, и даже не отобрали оружие? — Почему-то мне никак не верится в легкость этого факта. Ладно, это было бы в Москве — можно было бы объяснить, что дал взятку огромную и свалил при полном попустительстве — но это же Лос-Анджелес.
— Они ж узнали, кто я — узнали, что убийство — это мое хобби. Шучу, не обижайся. Да, отпустили, как только все выяснили, и пистолет остался при мне. Если бы я убил не русских, а американцев, проблем было бы больше — но у русских слишком отвратительная репутация. И я доехал на “Мазде” до дома, взял свой “Мустанг” — и к тебе…
И мы молчим какое-то время, он с радостью, а я потому, что все никак не могу вспомнить, какой вопрос так сильно хотела ему задать. Копаюсь и копаюсь в голове, то “тепло”, то “холодно”, но в точку никак не попадаю — и наконец вытаскиваю один из “теплых” вопросов, надеясь, что ответ на него приведет меня к вопросу “горячему”.
— Кстати, а где ты был все это время, пока меня тащили к машине, швыряли и били? Ты ждал, пока меня начнут убивать по-настоящему?
— Сначала я ждал, когда ты его окликнешь, и я не понял, почему ты его пропустила, и потерял время. А когда обошел стоянку с другой стороны, увидел человека в джипе — и смог подойти, только когда он вылез из машины, иначе бы он меня сразу заметил. Извини, что так получилось, Олли…
Вот он — вот он, чертов вопрос, который так меня мучил.
— А ты случаем не боялся меня убить, когда стрелял в того, второго? Он же, между прочим, стоял практически за мной и еще и пистолет к моей голове приставил — и я точно помню, что пуля просвистела прямо у моего лица. Я же его почти целиком закрывала собой…
— Олли, Олли, разве ты вчера была выше чем обычно? — Он так добродушно улыбается, провоцируя улыбнуться в ответ, но мне не до улыбок. — Ты и вправду его закрывала, но не совсем — ты же боком к нему стояла, спиной к машине, — а голова его все равно была над тобой…
— Но ведь ты же мог промахнуться?! — гневно задаю последний вопрос, заранее зная, что он риторический.
— Если бы мы прожили вместе уже хотя бы год, тогда, наверное, мог бы — уж слишком у тебя тяжелый характер, — слышу в ответ. — Но сейчас, проведя с тобой всего две ночи?!..
В голосе его такое искреннее возмущение, что и я уже улыбаюсь.
— А сколько тебе надо таких ночей? Это я на всякий случай интересуюсь, в свете сказанного тобой.
— Серьезно? — спрашивает он уже без улыбки. — Для начала хотя бы сто — люблю круглые числа. А еще лучше — тысячу. Кстати, может, изменим условие нашего договора — обещанный тобой миллион долларов остается тебе, а взамен ты обязуешься провести со мной минимум тысячу ночей? Что скажешь?
— По тысяче за ночь? Ты щедр Рэй, но не безрассудно щедр, — смеюсь в ответ, пытаясь увести разговор в сторону и вообще закрыть тему, потому что уж слишком нешутливо он все это говорил. — Мне кажется, что ты меня недооцениваешь — если уж в фильме “Непристойное предложение” Роберт Рэдфорд платит Деми Мур миллион за одну ночь, то ты бы мог предложить хотя бы сто тысяч. Видно, придется еще один раз отдаться тебе бесплатно — чтобы ты лучше понял, что собираешься покупать…
У меня такое супернастроение было в тот день — и после ночи, и после предшествовавшего ночи вечера. Рэй уехал днем — обещал явиться в полицию, да и сам хотел там кое-что вызнать насчет Ленчика и его банды, ныне уже почти не существующей. Он уехал, а я выбралась к бассейну, и сидела, и думала, и улыбалась своим мыслям. Тому, что с появлением Рэя в моей жизни наконец-то наступила долгожданная полоса удачи. И вот уже у Ленчика еще на пятерых людей меньше — “еще” потому, что троих убил Джо, — и остался у него всего один человек, плюс Виктор, плюс он сам. А значит, как и рассчитывал Мэттьюз, всего один ход нам осталось сделать — и я свободна.
Я совсем не удивилась, когда, взяв зазвонивший мобильный, услышала голос Джека Бейли — поздравившего меня с тем, что завтра, то есть в понедельник, Крайтон получит из Нью-Йорка уведомление, согласно которому моя подписка о невыезде аннулируется и ему строго предписывается оставить меня в покое. Я даже восторга не испытала — сегодня для меня этот звонок был в порядке вещей. Но, конечно, все равно поблагодарила его тепло, не забыв добавить, что буду очень рада его видеть и что надеюсь, что он появится в Эл-Эй в самом скором времени.
— Хотелось бы верить, что мы проведем время приятнее, чем в прошлый раз, а, Джек?
Я сделала так, что у меня голос вдруг стал очень низким, и фраза вышла настолько двусмысленной, насколько я этого хотела — и он, наверное, тоже. Он сразу оживился, забыв об официальности, с которой начал разговор, — и стал объяснять, что рад прилететь бы хоть завтра, но в связи с тем, что произошло в прошлый его приезд, начальство его пока не отпускает. И хотя тот факт, что он даже не пытался отстреливаться, когда нас поливали автоматным огнем, показал мне, что он не слишком храбр — правда, может это я зря, может, у него и оружия-то не было? — во время разговора я ясно слышала, что он готов прилететь даже если будет уверен, что кто-нибудь обстреляет нас еще раз. Что он хочет меня — нет, это и раньше было ясно, но тут я слышала, что он хочет так, что готов заплатить за секс попаданием под обстрел.