— Ну, будет, будет, — вдруг проговорил Егорыч. — Перестань, Журавушка. Перестань.
Он уложил спать Антошу и ушел далеко в лес. Потом вышел к Синезерке и сидел там на берегу до рассвета.
Синезерка слушала жалобы старого лесника и тихими всплесками отзывалась на его большое горе. Сострадала ему.
Наутро пришли наши. Первым увидел их Егорыч, когда возвращался с речки Синезерки. Они ехали на машинах. Торопились к Доброводску: там еще продолжались бои.
Егорыч разбудил кудеярцев.
— Наши! Наши идут! — повторял он. — Домой собирайтесь, люди!
Сборы недолги у беженцев, поднялись и пошли, осторожно, чтобы не соскользнуть с потайной кладки. Вот и сухой лес. Идут люди по дороге, выпрямленные, торжествующие. Не то, что к острову пробирались. Свобода!
Сзади притормозила машина, остановилась. Бойцы смешались с кудеярцами, весело переговариваются с ними, а те и плачут и смеются в ответ от счастья.
Из кабинки вышла женщина в гимнастерке. Лицо доброе. «Как у мамы на карточке», — подумал Антоша. Хотел крикнуть: «Мама!», подбежать к ней, да оробел. Стоит, грустно смотрит в сторону.
— Ты что серьезный такой? — заговорила с ним женщина. Антоша молчал, потом неуверенно произнес:
— Я думал, вы моя мама. Егорыч сказал: «Немца прогонят — приедет мама». А она не приехала.
— Бедный человечек! — пожалела его женщина. — Ты что ж, один в лесу, без мамы? Как же ты жил?
— Я не один. Я с Егорычем, — ответил Антоша. — Егорыч, иди сюда! — закричал он.
Но в это время водитель засигналил, и Антошин голос затерялся в шуме сигнала.
— Это меня зовут, — сказала женщина. — Ехать надо.
Она вынула из сумки шоколадку, дала Антоше и поцеловала его.
— До свиданья, малыш! — крикнула она на прощанье. — А мама вернется обязательно. Только жди крепко!
Машина уехала, а он все махал вслед, медленно и раздумчиво. Он махал вслед и другим машинам. И все ждал, вдруг какая остановится, и из кабины выйдет мама. Уже давно разошлись кудеярцы, а они с Егорычем все провожали машины, которые с ревом мчались в Доброводск, где все еще шел бой.
— Пойдем, Журавка, — тихо позвал Егорыч.
Ему и самому хотелось подольше постоять на дороге. Он боялся возвращаться в пустую сторожку, потому что никогда не придут туда больше ни Митя, голубоглазый великан, ни тоненькая, как тростиночка, Наталья.
Егорыч и Антоша пошли медленно, думая каждый о своем. И шли они долго, останавливаясь то передохнуть, то показать дорогу к Доброводску бойцам. За это время бабка Степанида уже успела сбегать к землянкам, где жили последнее время кудеярцы, спасаясь от врага. Теперь она бежала в поселок узнать, что там делается. Она обрадовалась Егорычу, будто давно не виделась с ним, и все восклицала:
— Пришли наши родимые! Вот уж счастье всем нам, вот уж радость!
И про сон свой «вещий» вспомнила:
— Отсекли ему, змею окаянному, голову!
Егорыч улыбнулся. Знал, любила бабка Степанида всякие чудеса выдумывать. Не зря прозвали ее на Кудеяре Степанидой-чудесницей.
— А сейчас-то, сейчас что за чудо мне привиделось! — таинственно начала Степанида. — Спускаюсь это я к Синезерке за водой, гляжу — два зверька стоят на берегу, как два пенька, тянутся, сердечные, кверху. Чисто тебе люди, ждут кого, высматривают. Подошла ближе, они нырь в воду — и скрылись. Не признали, стало быть. Другого высматривали, не меня. И так это у них дивно получалось, ну, чисто люди по ком тоскуют. Чудные звери!
Степанида распрощалась и пошла на Кудеяр, а Егорыч с Антошей спустились к Синезерке.
Как и рассказывала бабка, увидели они на берегу двух зверьков: стоят, будто ждут кого-то.
— Ах вы, опенки бесхвостые! — обрадовался Егорыч. — Это же Сластена с Ворчуном, живы, не затерялись в войне. Стало быть, и у них сердце тоску знает, как у людей!
Антоша позвал зверят. Они прислушивались к голосу, не убегали — узнали.
— Егорыч, ты возьми Сластену, она добрая, а я Ворчуна. Он бедовый, страсть, — совсем как Митя, сказал Антоша.
Выдры не сопротивлялись: обрадовались людям. Домой возвращались вчетвером.
Издалека была видна сторожка. Выстояла беду. Еще крепче вросла в берег.
Однажды Егорыч сказал:
— Давай, Журавка, отпустим наших зверят. Пусть они вольную жизнь узнают, да и кормить их нечем. Вон какие они рослые, и аппетит у них здоровый.
Антоша взял Сластену, Егорыч — Ворчуна и пошли к Синезерке.
Там они выпустили своих зверят и ушли. Выдры думали, что их купать принесли, и спокойно купались. Потом выскочили на берег, засуетились, закричали, будто бы жалуясь на обиду.
— Ничего, привыкнут, — утешал себя и Антошу Егорыч. — Пусть самостоятельно живут, не маленькие.
— Пусть живут одни, — вздохнул Антоша и попросил: — Пойдем, Егорыч, на твою полянку, ягод поищем. Там их много, наверное!
Хорошо идти знакомым лесом. Навстречу будто сами выбегают березки, в пояс кланяются другу своему, Егорычу. Ветер помогает им кланяться. Младшенькие выскочили из березняка, разбежались по сочной траве, в догонялки играют. А одна, лакомка, наклонилась над полянкой, первую ягоду — землянику выискивает. Старшая береза присматривает за ними, как бы не заблудились, резвушки, не забежали бы в лес дремучий.
Егорыч сразу подошел к старшей березке, поклонился. Из кармана вынул припасенную горбушку хлеба, мелко раскрошил, насыпал в зазубринки на стволе и сказал:
— Березка белая, березка кудрявая! Вот тебе хлебушка, а нам дай ягодок. — И тихонько прибавил: — Не обессудь, что невкусен да мало. Время такое нынче, голодное. — И подсыпал крошек в зазубринки.
Антоша засмеялся:
— Ты игру придумал? Да, Егорыч?