Следующая? Кэтрин только что рассталась со своим бойфрендом, с которым жила вместе, и у нее был маленький сын. Я надеялся в этом случае превзойти самого себя. У нее были кое-какие проблемы. Эмоциональные проблемы. Имела место попытка самоубийства. Я навострил уши.
Я услышал: убей меня. Если бы я достаточно сильно ранил эту женщину, я мог бы подтолкнуть ее через край – к самоубийству. Я помог бы ей сделать то, чего она на самом деле хотела, и это было бы хорошим испытанием для моих способностей. Мысль о том, что я мог бы стать причиной смерти «по доверию», вызывала сладкую дрожь. Но она оказалась то ли слишком сильной, то ли слишком глупой, то ли то и другое вместе, то ли еще какой-то там. Однако у нее я научился тому методу, который впоследствии спас мою собственную жизнь.
Терпеть не могу излишнего драматизма, но, полагаю, именно настолько высоки были ставки. Разбитое сердце болит не меньше сломанной руки, и это заранее обдуманное эмоциональное насилие могло бы с легкостью сравниться с физическим, однако ни один законный суд не считает его преступлением.
Она быстро влюбилась в меня, и я торопился приступить к самому вкусному. Как только я понял, что она готова, я начал китайскую пытку водой. Я становился все менее доступным, пока не сослал ее в самые дальние ледяные области своего отсутствия. Я хотел услышать, что она покончила с собой. Каким красивым я воображал себя на ее похоронах! А еще лучше – зарывающимся членом в другую, в то время как ее зарывают в землю.
Не могу передать, насколько я был оскорблен, когда она позвонила и весело спросила, как у меня дела. Я не мог поверить собственным ушам. Ей ведь полагалось находиться в инвалидном кресле. Искалеченной скорбью. В темных непроницаемых очках, сжимающей в руке сияющий локон моей льняной гривы, прежде чем цинично распрощаться со своей жизнью.
Не тут-то было.
Она продолжала звонить и осведомляться о моем благополучии, что лишь усиливало мое неблагополучие. Это был путь к победе, и мне пришлось вручить ее ей. Я не мог принять ее беспечность, а она была беспечна – никуда не денешься. Задним числом я думаю, что она просто хотела показать, насколько ей все это по барабану. А иначе – зачем звонить? Разумеется, вы можете спросить, к чему обо всем этом писать? Кому какое дело? Разве не у каждого под мостом течет такая же бурая водица?
Несомненно. Но впереди у нас есть дамба.
В свою защиту я мог бы порассказать о том, как меня совращал один тип из конгрегации Братьев христианских школ, когда мне было девять. Как я чувствовал, что, когда он играл со своим лучшим учеником на задней парте, трясся весь ряд впереди стоящих парт. Как мне пришлось закреплять английской булавкой молнию моих шортиков, чтобы не дать этому молодому брату проявлять свой религиозный пыл. Он вместо этого пробирался вверх по ноге, и я умолял мать позволить мне ходить в длинных брюках. Ты для них недостаточно взрослый, сказала она, и в любом случае, сейчас лето, а брат Недди всего лишь проявляет дружелюбие. Это несерьезное преступление.
В смысле, он так и не трахнул меня в зад.
Брат Недди впоследствии поплатился за свое преступление – как в некотором роде и я за свое.
И если уж вам так хочется, вот еще кое-что.
Одним холодным утром в Килкенни я смотрел, как отец бреется. Над зеркалом в ванной был включен светильник, так что, должно быть, это случилось зимой. Выглядело это так, словно он соскребает с себя большую мультяшную бороду. Мне хотелось внимания, и я попытался сказать ему нечто вроде: «Если ты не – бла-бла-бла, не помню что, – то я больше никогда не буду с тобой разговаривать». Тогда медленно, очень медленно, подчеркнуто медленно он наклонился ко мне. Его покрытое пеной лицо становилось все больше и больше, приближаясь к моему. И из-под этой комической маски вылетели три слова, значившие так много.
– МНЕ ВСЕ РАВНО.
Даже сейчас у меня такое ощущение, что каждая буква в них прописная, – именно так они на меня подействовали. Он произнес их очень тихо. Словно хотел, чтобы это сообщение услышал только я. Или, может быть, боялся, что их услышит мать. Нечего было опасаться.
Во мне произошло что-то вроде землетрясения. Панический оползень. Я буду помнить это всегда. Это был момент, когда я понял, что мне придется справляться одному. Что это и есть жизнь. Двери закрылись. Как в вестерне, когда «плохой парень» идет по городку, и все горожане одну за другой захлопывают двери своих домов в перспективе уходящей вдаль улицы.
До этого момента отец был моим единственным другом. Мать, кажется, даже не замечала меня, а для двух братьев и сестры, которым приходилось со мной нянчиться, я был просто источником раздражения. Папа был единственным, кто демонстрировал хоть какую-то привязанность ко мне. Может быть, в качестве компенсации.
Я не хочу, чтобы вы пятнали мои только что опубликованные страницы своими солеными глазными каплями, так что сейчас соскочу с этой темы. Однако это я скажу. Семена были посеяны.
Может быть, все это имеет связь с тем, что происходило впоследствии. Может, и нет. Может быть, я подражал тем единственным отношениям, которые у меня были, завоевывая доверие, а затем резко убивая его.
Делайте с этим, что хотите.
Я пригласил Кэтрин и некоторых других моих подруг на свое тридцатилетие, празднование которого должно было состояться у меня на заднем дворе. Идея состояла в том, чтобы сотворить своего рода лазанью из боли. Все мои бывшие подружки должны были собраться в одном месте. На моем дерьмовом заднем дворе. Эти отдельные личности, объединенные причиненной им болью, осознали бы наконец, какой дьявольский разум властвует отныне над их будущим. Нечто в этом роде.
Это был полный провал. Я был слишком пьян, чтобы с кем-то здороваться. В сущности, такие тонкости были второстепенны, коль скоро все, что я хотел, – это загружать половниками содержимое ведра с пуншем в одно лицо (свое, и без того уже осоловелое). В какой-то момент я презрел половник и стал пить прямо из ведра. Догадываюсь, что кто-то кого-то где-то обидел в тот вечер, поскольку я больше не услышал ни слова ни от одной из них… за исключением Кэтрин, которая позвонила лишь для того, чтобы спросить, все ли со мной в порядке. Иисусе!
Давайте просто милосердно прикроем дальнейшее. Однако я был раздражен. Типа как просыпаешься рядом с красивой девушкой и не можешь припомнить секс. Кстати говоря, я обо всем этом упоминаю, поскольку где-то там эти девушки продолжают жить своей жизнью, и я хочу, чтобы они знали, что случилось со мной. Что, несмотря на то, что я брожу по миру вольным ветром, я все же получил дозу собственного лекарства. И даже если они никогда не прочтут эти страницы, это не имеет значения. Я просто пытаюсь быть честным с самим собой. Типа как 130-страничное письмо самому себе. Я не ищу сочувствия. Меня гораздо больше интересует симметрия.
Та, что выплеснула мне пиво в лицо, позвонила спустя шесть месяцев и по-прежнему всхлипывала. Это меня порадовало. А Кэтрин продолжала звонить и спрашивать, как я поживаю. Это меня бесило, но, разумеется, я не мог дать знать ей об этом, поскольку это означало бы, что она побеждает. Может быть, вы начинаете понимать, какой тщетной была вся эта игра. Она продолжалась еще некоторое время – до тех пор, пока я не сдался, не сумев и дальше идти в ногу с этой новоявленной Жорж Санд.
В сущности, я потерял нить сюжета.
Но погодите-ка, я обещал рассказать вам о том единственном случае, когда я ударил девушку.
Давным-давно, до всего прочего, я был в баре «Корт Армз» в Килкенни. Собирался уходить оттуда со своим так называемым другом Ленеханом. Я был пьян, как и он – как и бо́льшая часть Килкенни пятничным вечером. Бар был набит битком, и нам пришлось проталкиваться сквозь толпу.
Ленехан шел передо мной, прокладывая дорогу. Какая-то привлекательная девица развернулась и дала мне весьма увесистую пощечину. Еще не успев понять, что происходит, я ударил ее кулаком в лицо.
Так вот, не знаю, как все вы прочие, нерелигиозные подонки, но мы, ирландцы, не признаем такого поведения. Я ждал снаружи бара трепки, которую, как я знал, вот-вот получу. И не имеет значения, какие там были смягчающие обстоятельства.
Я ударил девушку.
Эта весть волнами распространилась по пьяной массе, и вскоре уже пятеро парней, которых я довольно хорошо знал, вышли из бара и после долгих извинений и заламывания рук принялись колотить и пинать меня. Но в их действиях не было истинной страсти. И они не собирались останавливаться, пока не пустят мне кровь, а кровь ничуть не желала показываться на глаза этим дилетантам.
Из положения «скорчившись» я оскорблял их как мог. Мои самые надежные издевки не имели никакого эффекта, пока я не обвинил их в том, что у них есть родственники в Британии.
Все закончилось в считаные минуты.
Помню, как мы обменивались рукопожатиями. Один отказался подать мне руку, поскольку все еще был обижен на мои слова. Я не стал вытирать кровоточащую бровь, позволив ей красоваться как есть – этакое объявление о том, что правосудие свершилось. Интересуетесь, с чего вдруг она вообще меня ударила? Ленехан запустил руку ей под юбку, проходя сзади, а она решила, что это сделал я.
Итак, я пошел к анонимным алкоголикам. И постепенно стал выздоравливать. С тех пор прошло восемь лет, а я по-прежнему хожу на встречи. Надеюсь, буду ходить на них всегда. И следующие пять лет я держался подальше от нагонявших на меня страх Женщин. Точнее, пять с половиной. И карьера моя пошла в гору. Славное времечко. Я получил работу в прославленном рекламном агентстве в Лондоне и вместе со своим партнером по креативу завоевывал награды. В какой-то момент мы были довольно знамениты. Мое имя и сейчас на слуху. По вечерам я ходил на встречи АА, а днем вкалывал как проклятый. Полагаю, я был достаточно неплох в своем деле, поскольку поиск идей никогда не представлял для меня трудности.
Только ужасная корпоративная вежливость высасывала из меня все соки. Но мне тогда и в голову не приходило, что корпоративный мир Лондона – это чуть ли не анархия по сравнению с его американским двойником. Через некоторое время я разочаровался в своем лондонском деловом партнере, поскольку мне казалось, что он не тянет свою часть поклажи. Я считал себя более талантливым, и мне надоело с ним работать. Мы смотрели друг на друга через стол вот уже четыре года, и я сопротивлялся искушению кинуться через этот стол и напоследок погрузить большие пальцы в его горло. Мы разошлись полюбовно. Честное слово. В конечном счете он стал работать с другим партнером в том же агентстве. Меня же стала обхаживать дама-хедхантер с предложением перебраться в очень хорошее агентство в Штатах, базировавшееся в Сент-Лакруа. Как только хедхантер произнесла название компании, я понял, это как раз то, что надо. Я должен был поехать в двухнедельный отпуск во Францию со своими друзьями из АА, так что сказал ей, что мы поговорим, когда я вернусь. Она настаивала, чтобы я позвонил из Франции. Так я и сделал.
Креативный директор «Киллалон Фицпатрик» на пару дней приехал в Лондон, чтобы провести собеседование. Телефонный разговор, давший старт снежному кому событий последующих трех лет, имел место в шумной прихожей старого французского фермерского дома в Дордони под гавканье собак и завывания мистраля, который сотрясал окна, пытаясь проникнуть внутрь. Я не имел представления, как он выглядит, и голос его звучал с освежающе американским акцентом. Словно один из моих друзей позвонил, чтобы снять напряжение.
Ароматы готовящейся еды витали вокруг, и, должно быть, это заставило меня в большей степени почувствовать себя как дома, чем я имел на то право, поскольку я предстал перед этим американцем этаким ирландским Джимми Стюартом – только с половиной его роста и таланта. Это было как раз то, что ему требовалось. Он практически влюбился в меня. Извинился за городок Сент-Лакруа в штате Миннесота, предупредив, что это не Лондон и не Лос-Анджелес. Сказал, что в Сент-Лакруа зимой становится «довольно холодно», но не настолько плохо, как об этом болтают. Там можно купить дом у озера.
Он считал, что по возрасту я подхожу для этого места. Мне было 34 года. В их агентстве работает немало чудесных леди. Он уверен, что я буду пользоваться популярностью. Сутенер. Однако в то время я для этого дозрел. Конечно, я любил Лондон, но мне было скучно. Я добился наград, я преуспел. Настала пора для чего-то нового.
Я сказал ему, что мне по фигу, что там холодно, потому что я в любом случае только и делаю, что работаю. У них ведь есть отопление, правда?
Я извинился перед ним за то, что не курю и не пью, зная, что это приведет его в восторг, поскольку американцы нервно относились к славе британских креативщиков как горьких пьяниц. Это плохо воспринималось в корпоративной Америке.
Вдобавок сообщил ему, что сейчас я как раз в том возрасте, когда пора задуматься о женитьбе. За этим последовала долгая пауза, которую вполне удовлетворительно можно было объяснить тем, что сейчас он триумфально лупит кулаками воздух и поправляет одежду, прежде чем ответить. После этого он начал говорить как человек, знакомый мне тысячу лет, отказавшись от использования сослагательного наклонения в пользу будущего времени.
Моего будущего.
Хедхантер позвонила в понедельник.