Песнопевец перестал играть и принялся неспешно подкручивать колки, потом снова вслушался в пение струн... Наконец, будто вспомнив о госте, разрешил:
— Можешь разжать.
Учай со вздохом облегчения встряхнул пястью.
— Что ты чувствуешь? — спросил Зарни.
— Пальцы устали.
— Ты стоял недолго, ничего не делал, а пальцы устали? Как же ты намереваешься держать в кулаке всех ингри? Ты говоришь, что придет войско арьяльцев и ты сразишься с ним. Что ж — может, оно в самом деле скоро придет. Но это вряд ли. Наступают холода, вот-вот пойдут дожди, потом ляжет снег... Арьяльцы не сунутся сюда до тепла. А тебе все это время придется держать кулак сжатым. Иначе твое войско разбежится по домам. Но и под твоей рукой они начнут роптать, потому что ты вырвал их из семей, увел от родных очагов, а взамен не дал ничего. Когда же людям станет известно, что грозного повелителя ингри дома колотит жена, ты не сможешь удержать рядом с собой даже ребенка.
Учай слушал, и в животе у него холодело. Он живо представил себе то, о чем говорил вещун.
— Отрицающий величие обретает ничтожество, — безжалостно продолжал тот. — Ты говорил о молниях, исходивших из твоих рук? Прежде я не знал об этом. Своими песнями я лишь открываю врата небес, но каждый сам зрит, что приходит оттуда. Однако сейчас я могу растолковать тебе, что значит твое видение.
— Я сын Шкая? — робко спросил Учай.
— Нет, ты не сын бога грозы. Ты нечто большее... а может, и нет. Порой боги сходят на землю. Всякий раз они выбирают достойного, в теле которого рождаются. Но человек может принять божественную сущность, а может в испуге отринуть ее. Не сомневайся — если пожелаешь стать просто мелким вождем затерянного в лесах племени, Шкай не простит тебя.
— Но...
У молодого ингри перехватило дыхание.
— Как же тогда... Как же Мина? Наша женитьба?
— Послушай, — вздохнув, как бы нехотя проговорил Зарни, — ты носишь на груди знак великой богини. Знак ее внимания! И ты смеешь думать о какой-то драчливой девице? Ты смеешь представлять, как завалишь ее в клети на шкуры, раздвинешь ей ноги...
Учай зарумянился. Именно так он и представлял себе тот миг, когда он утвердит свою власть над строптивой дочерью Тумы. Мечтал, как эта статная красотка с покорностью будет лежать под ним, безропотно выполняя все, что он ей прикажет.
— Ты в самом деле думаешь, что так и будет?
— Да, — с вызовом сказал Учай. — Я ведь буду ее муж!
Зарни тихо, но обидно засмеялся:
— Я все забываю, что ты едва вышел из отроческих лет. Отринь свои сладкие мечтания, они ничего не стоят. Зачем тебе смертные девицы? Ты — воплощение Шкая! Ты должен быть с той, кто тебе ровня!
— Ровня?! — всплеснул руками Учай. — Ты бы видел ее! Да она... она...
Он искал слова и не мог найти их, чтобы передать тот ужас и восторг, который вызывало у него всего лишь ощущение присутствия страшной и невыносимо прекрасной Богини...
Лицо Зарни было совершенно неподвижно, глаза жутковато белели в сумраке шатра. Зато руки, без устали бегающие по струнам, казалось, живут своей жизнью, будто два огромных голых паука, и это было еще страшнее.
— Я всего лишь певец, — произнес он. — Порой могу приоткрыть пелены, скрывающие от нас лики богов. Хочешь стать мужчиной? Так поступи как мужчина!
— О чем ты?
— Я песней могу открыть тебе путь к ней. Прямо сейчас.
Учай стиснул зубы, чтобы они не стучали.
— Я готов!
Мерно загудели струны. Сумрак внутри шатра наполнился грозными, тревожными и удивительно красивыми звуками, от которых Учая бросило в дрожь. Кровь зашумела громче и застучала у него в висках. Веки Учая вдруг наполнились неподъемной тяжестью. Под его кожей, по спине и рукам волнами разбегались ледяные мурашки. Каждое новое созвучие заставляло его задыхаться, невидимые волны захлестывали его с головой...
И тут Зарни тихо запел, будто руку ему протянул:
— Если ты вопрошаешь небо, от богов ожидая совета,
Если ты призываешь небо взор обратить на тебя,
Может, ты поступаешь мудро или нет — но выбор ты сделал,
Если небо глаза откроет, на тебе не будет доспеха...
Учай шумно вздохнул, глотая воздух, и открыл глаза...
...Он стоял на голой вершине окруженного лесом холма. Черное, усеянное яркими звездами небо висело над его головой так низко, что казалось, можно дотянуться рукой. Вороны, неотличимо черные, будто созданные из мрака, с раскатистым карканьем носились вокруг. И, будто отвечая на их зов, темень небес распахнулась, и ночь в единый миг озарилась ледяным сиянием — столь ярким, что у сына Толмая слезы брызнули из глаз. Он собрался было прикрыться ладонью, но тут увидел ее.
Совершенное тело ее было окутано плащом цвета ранних сумерек. Сердце Учая заколотилось, рот открылся, будто для крика.
— Вечная дева, явившая свет и залившая небо сияньем,
Пальцы твои холодны, но касанье их слаще, чем мед.
Кто опалился страстью твоей — не желает иного удела.
Тот, кто упился негой твоей, — другой не возжаждет вовек...
Учай словно вспыхнул изнутри. Он пылал от макушки до кончиков пальцев на ногах. От прекрасной девы, что шествовала по небесам, веяло спасительной прохладой. Он шагнул к ней, и вдруг тяжесть и жгучая боль исчезли. Тело его окатило волной такого неземного облегчения, что он сам воспарил навстречу Богине.
— Голос твой громом звучит над притихшей землею,
Молнией взгляд твой пронзает своды миров,
Птицы твои рождены из чернейшего мрака,