Да, это был Хоскинс, межпланетный контрабандист. Он тащил тяжелую сумку и кисло улыбался.
— Дурные вести, джентльмены, — сказал он, опуская сумку на пол. — С Венеры вы больше ничего не получите. Патрули вокруг планеты утроены, усилен контроль на космодромах. Тони попался, так у него отобрали корабль вместе с контрабандой для вас. Его, разумеется, посадили под замок, а груз сожгли. Это значит, что у вас больше не будет ни бальзамовой коры, ни древесных клопов, ни туанги-туанги, ни дынь, ни вообще ничего. Шан Дхи бросил свое дело, так что я остался без покупателя. Ликвидирую бизнес. Ничего не поделаешь.
— У вас ничего для нас нет? — ошеломленно спросил Паркс. Он упорно держался теории, что противолихорадочную сыворотку можно получить только из какого-нибудь органического сырья, происходящего с Венеры, где находился первоисточник болезни. Естественных врагов вируса можно было найти только там. Но в последнее время с Венеры на Землю были завезены и другие болезни, и властям пришлось усилить запреты на вывоз оттуда. А без контрабандной доставки органического сырья руки у Паркса и Максуэлла были связаны.
— Есть только вот это. — Хоскинс раскрыл сумку. — Правда, это не то, что вы заказывали, но оно мне подвернулось, и я могу вам уступить. Это из храма томбовов, который Шан Дхи когда-то ограбил. В сущности, нужно бы отдать это в музей, но товар нечистый, а музеи слишком любопытны. Хотите взять?
Он сунул руку в сумку и извлек фигуру. Это был необычный образец темного нефрита, считаемого у диких томбовов священным камнем, и обработка была очень тщательной для этих дикарей. Фигурка изображала одно из древних божеств томбовов, смешное и круглое, сидящее на троне, сложив на животе толстые ручки. На шее у него было что-то вроде ожерелья из очень крупных жемчужин. На голове — венок из болотных лилий. Лилии росли и вокруг трона, и нефрит, из которого они были изваяны, окрашен каким-то лаком в зеленый цвет. Так же были окрашены и светло-желтые лилии.
— Шан Дхи говорил, что это томбовский божок здоровья из большого храма на болотах Ангра, где племена Ангра совершают свои оргии.
— Уфф! — содрогнулся Паркс. Те, кто видел этот томбовский обряд, говорили, что это зрелище не из приятных. — Нет, нам он, наверное, не пригодится.
— Так ли? — возразил, подумав, Максуэлл. — Бог здоровья, вы говорите? Гм… Мне вспомнилось, что у большинства томбовов не бывает болотной лихорадки, по крайней мере не бывало, пока там не появились наши колонисты. Может быть, это стоит исследовать. Сколько вы за него просите?
— Ничего, — ответил Хоскинс. — Вы были очень хорошими клиентами. Возьмите на память. Но вот этого, — он снова сунул руку в сумку, — я не мог бы отдать даром.
Он достал пригоршню красивых, радужно переливающихся шариков. Они были величиной с пингпонговский мячик и походили на мыльные пузыри — переливчатые, тонкие, хрупкие. Но когда Максуэлл взял один из них в руки, шарик оказался необычайно твердым, хотя и легким, как перышко, и сделанным словно из невероятно плотного хрусталя.
— Что это такое?
— Наверно, какие-нибудь драгоценности, — ответил Хоскинс. — Они из того самого храма. Шан Дхи говорит, что они были на шее у большого идола, словно ожерелье, а связаны между собою были пучками травы. У этого божка — такие же самые.
Максуэлл сосредоточенно разглядывал шарики. Хоскинс требовал тысячу за весь свой запас. Сумма была большая, но что значили деньги для людей, осужденных на страшную, медленную смерть. Шарики должны иметь какую-то связь с обрядами здоровья у томбовов, а дикий томбов, хоть и препротивная тварь, славится своим здоровьем. Болели и умирали только те из них, которые приобщались к цивилизации. Сомнительно, чтобы сами шарики обладали каким-либо лечебным действием, но они происходили из храма. Значит, они были каким-то символом и, возможно, путеводной нитью к раскрытию нужной тайны.
Максуэлл выдвинул ящик и высыпал туда блестящие шарики.
— Выпиши чек, Паркс. Поиграем в детективов.
Паркс, еще не опомнившийся после приступа болезни, молча кивнул.
Когда Хоскинс ушел, они достали шарики из ящика и внимательно осмотрели их. Потом распределили между собой работу и тотчас же приступили к ней.
Они провели всевозможные опыты, но результаты были, в общем, отрицательными. Шарики, в частности, были устойчивыми к кислотам, а твердыми настолько, что раздавить их было совершенно невозможно. Правда, Максуэллу удалось распилить один из них: шарик оказался пустым, и только, когда пилка прошла сквозь тонкую оболочку, раздался резкий свист заключенных в нем газов, уходящих наружу. Паркс поспешил взять образец вонючего продукта, но анализ его поставил в тупик. Органические газы на Венере отличались необычайно сложным молекулярным составом.
— Послушай, — крикнул ему Максуэлл, отрываясь от микроскопа. — Тут у меня образец опилок. Они совсем не кристаллические, строение у них явно клеточное. Шарики — это не минерал, но и не растительная или животная ткань, во всяком случае, такая, какую мы знаем. Попросту…
— Попросту они венерианские, — закончил со вздохом Паркс.
Все живое на Венере всегда было головоломкой для исследователя. Там не было четкой границы между флорой и фауной, а в некоторых случаях га и другая переплетались с минеральным царством. Развитие и метаморфоза солитера на Земле казались простыми, как размножение амебы, по сравнению с жизненными циклами на Венере. Парксу был известен один вид водяного муравья, — чтобы ограничиться только одним примером, — у которого оплодотворение происходило путем присасывания к коже угря, а потом муравей выходил на сушу и откладывал яйца. Из яичек вырастали расползающиеся кустики мха. Этим мхом питались странные, бесперые птицы, в кишечнике у них мох превращался в паразитов, по выделении наружу паразиты превращались в ползучих муравьев, потом у муравьев вырастали крылья, и они летели к океану в поисках угрей. И все это было типичным для Венеры примером сложного симбиоза: муравьи каким-то образом оказывались необходимыми для существования угрей, а потом и птиц — в качестве корма и в качестве пищеварительных ферментов. Ученые, исследуя эти проблемы, запутывались в лабиринте еще более сложных разветвлений.
Максуэлл и Паркс переглянулись, поняли друг друга.
— Да, только это нам и осталось, — произнес Максуэлл. — Хоскинс не может достать для нас больше ничего. Значит, придется ехать туда нам самим. Мне хочется узнать, почему дикие томбо не болеют лихорадкой, почему лилии считаются у них священными и в чем состоит тайна шариков. Летим на Венеру.
Они прибыли в порт Ангра в невеселом настроении. Предплечья и ляжки у них распухли и болели от множества профилактических уколов. Кроме того, они должны были письменно отказаться от большей части своих гражданских прав. Несмотря на все предосторожности, земляне не могли оставаться на Венере дольше 2–3 месяцев, не заразившись хотя бы одной из многих царящих там острых эпидемий. А каждая из них раз и навсегда лишает возможности вернуться на Землю. Итак, нужно было взять на себя весь риск, заранее сняв с правительства и со всей администрации всю ответственность.
Общество попутчиков не могло приободрить. Среди них было несколько ученых, участвующих, как и Паркс и Максуэлл, в отчаянной, многолетней борьбе. Остальные были миссионерами, отправившимися, чтобы заменить тех членов миссий, у которых заканчивался трехмесячный срок. С такими же целями летели инспекторы карантинных бюро и представители Синдиката Радиоизотопов, осуществлявшие надзор за урановыми рудниками. Большинство их считало свое назначение сюда божьей карой.
Корабль опустился на обширной поляне, вырубленной среди джунглей. Кругом стоял густой, желтый, горячий туман. Зрелище на космодроме было волнующее: один возле другого там стояли рядами паланкины, над которыми развевались заплесневелые, выцветшие флажки со знаком Красного Креста. На носилках покоились люди, которых новоприбывшие должны были сменить, жалкие развалины здоровых мужчин, какими они были несколько недель назад. Все сознавали, что для многих из них доставка в порт была лишь пустым жестом. Кто из них получит разрешение вернуться на Землю, и получит ли кто-нибудь вообще, зависело от мнения врача.
— Приятное местечко, — сумрачно пробормотал Паркс.
— Когда тебя снова схватит судорогой, — ответил Максуэлл, — ты не будешь так думать. Паракобрин стирает различия.
Он присматривался к туземцам, стоящим в терпеливом ожидании у носилок. Это были здешние илоты, носильщики тяжестей. Исхудавшие, дрожащие, ибо они тоже болели, и даже тяжелее белых. Инъекции паракобрина здесь делали только землянам, на аборигенов их не тратили. На болотах жило много этих несчастных, и достаточно было обещать им табаку — единственного нездешнего продукта, ценимого дикарями, чтобы они сбежались толпой по первому же зову. На глазах у Максуэлла один из носильщиков забился во внезапных конвульсиях и со стонами упал на болотистую землю. Никто не обратил внимания. Это было самое будничное зрелище. Завтра, быть может, им займутся уборщики.
Внешность у томбо была карикатурно человекоподобная, еще карикатурнее, чему у крупных обезьян на Земле. Различие появлялось прежде всего в ступнях, имеющих вид огромных плоских лап: они позволяли ходить по болотам, так что томбо мог без опаски ходить по тонкой пленке, покрывающей густую трясину топей. Пальцы на этих лапах были длинные, суживающиеся к концам, как у утки, и соединялись перепонкой.
Появился начальник порта, вызвал носильщиков для новоприбывших. Он выкрикивал приказания на жестком языке томбо, и носильщики хватались за носилки и трогались в путь, разбрызгивая грязь.
Несмотря на плохую видимость, дорога из порта оказалась очень интересной. У Максуэлла возникло странное смущение, когда шестеро дрожащих рабов понесли его на плечах по непроходимым болотам. В то же время его поразила неправдоподобная растительность, окружавшая его со всех сторон. Разнообразно совершенно неизвестных ему видов не было конца, а значит — не было конца и области научных исследований. Однако, учитывая чрезвычайно высокую смертность, трудно было надеяться, чтобы человеку когда-либо удалось ближе изучить необычные формы жизни на Венере. Время от времени появлялись какие-то животные, если это вообще были животные, такие же странные и жуткие, как и фантастически цветущие лианы, дымящиеся кусты и деревья, издающие глухой, металлический, хрипловатый звук надтреснутого колокола.
Мимолетное чувство удовлетворения покинуло Максуэлла, когда караван вышел на новую поляну и миновал низкую, землебитную стену. За стеной находилась группа зданий, и над центральным из них развевался выцветший флаг ОМ — Объединенных Миссий. Рядом были загоны, в которых держали новобранцев-томбо, прежде чем «приготовить» их для невольничьего рынка. Никто из прибывших с Земли даже под угрозой смерти не мог бы работать в здешнем страшном климате, так что рабочей силой были исключительно аборигены. Они добывали уран, носили тяжести, служили средством транспорта, строили дома. Но дикие язычники для всего этого не годились. Нужно было сначала окрестить их.
Максуэлл насмешливо думал о статистике обращений, о тысячах неофитов, ежегодно указываемых в отчетах миссий. Впрочем, это было не душеспасительным предприятием, а экономической необходимостью. Земляне, каково бы ни было их вероисповедание, сходились в одном: в своем естественном состоянии томбо — это ленивый, распутный, бессовестный негодяй. Дикий абориген был законченным мошенником и врожденным убийцей, готовым убивать, когда это придет ему в голову, а убивает он всегда самым жестоким образом. Он не видит цели в труде, так как природа ему дает достаточно пищи. Он сильный и толстокожий, так что физического наказания не ощущает вовсе. Отвлеченные понятия ему чужды, он не создал никакой философии. Словом, для того чтобы он стал полезным, его нужно было скрестить.
Миссия со своим зловещим дополнением — невольничьим рынком — скрылась за поворотом. Впереди показались первые разбросанные постройки Ангры. Миновали амбулаторию со «стеной плача» и снующими туда и сюда сотрудниками в белых халатах. Наконец, остановились перед невысоким зданием, на котором красовалась вывеска: «Бюро координации исследований».
Главный врач был изможденным, с землистым цветом лица и полными отчаяния глазами. Когда Максуэлл излагал ему свою теорию, выражение безнадежности не сходило у него с лица. А когда новоприбывший кончил, врач покачал головой.
— Вздор, — произнес он, — пустая трата времени. Многие уже предполагали, что дикие томбо едят или пьют что-то такое, что дает им устойчивость к болотной лихорадке. Мы самым тщательным образом исследовали все, чем они питаются, исследовали даже отвратительный болотный воздух, которым они дышат. Но результаты всегда были отрицательными. Нет также заметной разницы между группами крови у нас и у них, нет ее и в их реакциях на витамины. В настоящее время мы считаем, что так называемая иммунность томбо основана попросту на естественном отборе. Нынешние обитатели болот — это потомки тех, кто не умер от болезни, и потому они более устойчивы.
— Абсурд! — возразил Максуэлл, которого раздражала уверенность врача. — Что делается с их врожденным иммунитетом после крещения? А оно ведь не влияет на антибиотики. Неужели вам никогда не приходила в голову мысль, что их устойчивость — это результат совершаемых ими тайных обрядов?
— Мы никогда не ведем дискуссий о религии, — жестко произнес врач. — А чем меньше мы будем говорить об отвратительных обрядах болотных дикарей, тем лучше. Уверяю вас, если бы вы знали томбо так хорошо, как мы, то…
Максуэлл махнул рукой и вышел.
— Идем, Паркс. Повторяется история «Знака Черной Руки». Когда ученый ослеплен предрассудками, он уже не ученый.
В госпитале они расспросили о Шан Дхи, прежнем сообщнике Хоскинса. Шан Дхи был обращенным аборигеном, после краткого пребывания у белых сбежавшим обратно к своему племени. Тотчас после крещения он заболел лихорадкой, но оказался настолько сообразительным, чтобы немедленно убежать. Как двойной отступник, он стал чем-то вроде парии: обе стороны терпели его, но относились недоверчиво. Но в качестве посредника он был очень полезен, так как был единственным среди язычников-дикарей, кто знал обычаи белых и говорил на их языке, хотя, как предупреждал Хоскинс, язык этот был весьма своеобразным.
— Шан Дхи? — спросил дежурный врач, удивленный тем, что порядочные люди могут спрашивать о столь подозрительной личности. — Он, наверное, за решеткой. А если нет, то вы найдете его в районе какого-нибудь притона на окраине, пьяного от занкры. Только советую вам пойти с охраной, если хотите его найти. Когда обращенный туземец сорвался, он идет на самое дно.
— Э, мы и так справимся, — возразил Максуэлл. Антитомбовские настроения встречались повсюду, но нужно было опираться на указания Хоскинса.