Я хотела бы знать, какая будет ваша судьба, я хотела бы, чтоб вы были счастливы. Я получила ваше письмо в час дня, у меня был сильный жар. Я не в силах рассказать вам, каких трудов и сколько времени стоило мне прочесть его; я не хотела откладывать на сегодня, и я почти обезумела. Я жду вестей от вас сегодня вечером. Прощайте, друг мой. Если я вернусь к жизни, я буду счастлива отдать ее всю любви к вам, — но уже поздно.
Он читал с увлечением. Голос его, ровный и спокойный вначале, сделался проникновенным, возбужденным, стал искренним, страстным и хриплым. И он резко оборвал чтение, произнеся последние слова, рыдающее и скорбное прощание умирающей. Потом он закрыл книгу и стоял молча, опустив глаза.
Барышня Дакс приподнялась, опираясь на одну руку, а другой взяла маленькую книжечку. Она внимательно осмотрела ее, потом открыла ее с особенным, почти религиозным почтением. Закладки были шелковые. Перед текстом были вклеены чистые страницы. Две такие страницы оказались склеенными — на них было написано несколько слов, которые, без сомнения, должны были оставаться тайной. Барышня Дакс скромно перевернула страницу и продолжала перелистывать книгу. Она искала последнее письмо, «написанное в смертный час». Возвышенные слова звенели в ее ушах: «Если я вернусь к жизни, я буду счастлива всю ее посвятить моей любви к вам». Всю фразу кто-то очертил и подчеркнул ногтем. Быть может, нежной руке было больно, когда она царапала бумагу… Барышня Дакс покраснела и закрыла книгу. Изящный переплет, казалось, хранил некую тайну.
Капли дождя шуршали в елях. Но густые ветви были подобны навесу. Дождь не мочил их.
Немного дрожащий голос барышни Дакс спросил:
— Кому писала эти письма барышня де Леспинасс?
Фужер поднял голову и расправил плечи:
— Кому? Праведное небо! Чему же вас учат в ваших пансионах?
— Фужер! — оборвала его госпожа Терриан.
— Черт возьми! Вы не находите возмутительным, что барышня на выданье не знает, кто такая Леспинасс? К счастью, я здесь и могу просветить ее. Итак, невинное мое дитятко, внемлите: Леспинасс — Жюли для мужчин — родилась не помню где и от кого, в самую лучшую пору осьмнадцатого столетия. Рождение ее, обильно оплаканное ее матерью и ее отцом, которые оба состояли в браке, но только не друг с другом, на всю жизнь легло на нее особенным проклятием. Приютившая ее сначала слепая и сварливая старая дева вскоре возненавидела ее, и с полным к тому «снованием: Жюли была очень красива, грациозна и чувствительна, — добродетели, которых ее благодетельница была совершенно лишена. Изгнанная, подобно монахине двадцатого века, она обосновалась у одного из своих друзей, некоего д'Аламбера, д'Аламбер — философ, математик и скромник — давно уже любил ее, хотя никогда не говорил ей об этом. Они стали любовниками.
— Фужер!
— Сударыня, от всей души хотел бы для вашего удовольствия, чтоб это было не так! Но истина вынуждает меня говорить правду. Кроме того, вам не о чем жалеть: история была бы менее интересна, не стань они, как я только что сказал, любовниками и если бы бедная Жюли, снисходившая порой к собственному сердцу, не снизошла один раз в жизни к благородному сердцу своего друга.
Барышня Дакс подняла брови:
— Почему же они не поженились?
— Это их дело, нас это не касается.
— Так, значит, она писала эти письма д'Аламберу?
— Конечно, нет! Имейте терпение. Ей незачем было писать д'Аламберу: она видела его каждый божий день, и так до самой смерти. Но однажды, весенним вечером, неосторожный д'Аламбер познакомил ее с маркизом де Мора; а этот маркиз де Мора был, бесспорно, самым соблазнительным вельможей во всей Испании. Они стали любовниками.
— Фужер, послушайте!
— Любовниками, сударыня. Леспинасс и Мора конечно, а не Мора и д'Аламбер. О! Я не говорю глупостей. И я даже могу поручиться мадемуазель Алисе, хоть и рискую очень удивить ее этим, что любовь господина де Мора и мадемуазель де Леспинасс была не только извинительной, но была действительно прекрасна, оттого что оба они любили горячо, искренне, пылко, преданно, были готовы на любую жертву, как немногие из законных супругов.
— Et te absolvo a peccatis tuis, —провозгласила госпожа Терриан. — Не забудьте, голубчик Бертран, что вовсе не к Мора относились записочки де Леспинасс, перепечатанные в вашей книжке.
— Это правда! Совсем из головы вон! Вот куда заводит слишком большое увлечение! Значит, придется добавить еще третью главу к этому историческому роману. Однажды весенним вечером Жюли де Леспинасс повстречала маркиза де Мора и сразу воспылала страстью. Однажды осенним вечером она повстречала графа де Гибера и снова воспылала страстью. Не сердитесь на нее за это, мадемуазель Алиса; существуют женщины — вы узнаете это впоследствии, — сердца которых господь Бог не озаботился снабдить громоотводом. Они достойны не осуждения, а сожаления, потому что несколько громовых ударов не проходят безнаказанно. Бедная Жюли на собственном опыте имела несчастье убедиться в этом. Раздираемая двумя противоположными страстями, равно властными и могучими, снедаемая страхом, угрызениями совести, отчаянием, она провела всю свою жизнь в слезах и страданиях, и страдала так, что в конце концов умерла.
— Все это, — заключила госпожа Терриан, — произошло оттого, что, как вы сами сказали, они сделались любовниками. Если б они отказались от этой формальности, мадемуазель де Леспинасс вместо троих любовников имела бы троих друзей. Она спокойно могла бы любить всех троих, и все обошлось бы благополучно.
— Да, старый друг мой, если не принимать в расчет, что это было невозможно: человеческую нежность с достаточной полнотой выражает только один жест — открыть и закрыть объятия.
С еловых ветвей, отяжелевших от дождя, начали падать капли. Барышне Дакс, сидевшей опустив голову, капала за воротник целая струя воды, но она даже не вздрогнула.
— Вот и готово, дождь идет вовсю, — сказал Фужер. — Давайте спасаться, а то берегитесь потопа.
Они побежали.
На высоко лежащей Замковой луговине барышня Дакс и госпожа Терриан сидели рядом.
Начинался сентябрь. Барышня Дакс грустно поглядывала на запад, по направлению к Лиону.
— Через две недели, — прошептала она, — я прошусь с вами.
Госпожа Терриан по-матерински обняла своего маленького друга:
— И вам действительно это будет горько, малютка? Да, вы кажетесь такой одинокой, как только мы расстаемся… Так, значит, вам очень грустно — там, у вас?
Барышня Дакс кивнула головой:
— Невесело.
Помолчав немного, она закончила свою мысль:
— Никто друг друга не любит.
Случайно барышня Дакс и госпожа Терриан были одни. Жильбер Терриан удержал Кармен де Ретц подле органа. На Фужера нашло нелюдимое настроение, и он один ушел на рассвете с книгой под мышкой.
— Сударыня, — спросила внезапно Алиса Дакс, — отчего вы разошлись с вашим мужем?
Госпожа Терриан, казалось, не нашла вопрос необычным.
— Оттого что он не любил меня, и я тоже не любила его.
— Ах вот как, — прошептала Алиса.
Как странно — она ждала именно такого ответа. И она продолжала испытующе разглядывать молодое лицо своего друга — молодое, несмотря на ореол седых волос.
— Мне кажется, — госпожа Терриан скорее думала вслух, чем говорила, — мне кажется, что моя история заинтересует вас. И я не думаю, чтоб она была дурным примером для вступающих в жизнь. В былое время старухи учили молодых девушек. Малютка моя, меня выдали замуж, когда мне было шестнадцать лет, но я была наивна, как если бы мне было не больше семи; все мои несчастья от этого и произошли. У моего отца были деловые сношения с господином Террианом — оба они были купцами в Марселе. Они подписали мой брачный контракт между двумя сделками по покупке масла или мыла. Мой отец не был дурным человеком Он посоветовался со мною: вероятно, он не пошел бы против моего желания. Но у меня не было желания: чтоб желать, нужно знать! А я, как поется в песне, не знала даже, для чего существует муж! И я согласилась. Мой жених присылал мне ежедневно белые розы и целовал по темным углам мои руки. Я была очень счастлива. Так продолжалось до самого свадебного вечера. На следующий день я чувствовала отвращение, возмущение, разбитость…
Она немного помолчала, погрузившись в воспоминания; губы ее были стиснуты, глаза остановились. И барышня Дакс, которая всей душой сочувствовала ей, тихонько гладила ее колено дрожащей рукой.
— Потом так продолжалось непрерывно в течение десяти лет. Я была женой делового человека, расчетливого и практичного во всем, в чьей голове не было места для пустых мечтаний. Я же оставалась все той же сентиментальной молодой девушкой, влюбленной в голубые мечты. И всякий день я слышала все те же политико-экономические теории вперемешку с пренебрежительными советами, каким образом следует держать прислугу. А ночами я подвергалась внезапному насилию — грубому, без ласки, которое меня отталкивало. Вспомните, Алиса, что в то время девушки в шестнадцать лет могли не знать ничего; я была невинна до самой брачной ночи! Подумайте, как я была смущена, как я была напугана! Вы, малютка, принадлежите другому времени; вы знаете более или менее все. Вы будете не так бояться и не так страдать. Но я страдала и боялась в течение десяти лет.