Она назвалась Клавой, на вопросы не отвечала.
Женя родилась в 1920 году в семье старых большевиков в Белоруссии. Вся жизнь в этой семье была озарена романтикой большевистского подполья, революции и гражданской войны. Женя всегда стремилась быть достойной своих родителей, видевших, слышавших Ленина. С детства страстно любила музыку, театр, живопись. С первых дней войны она попала на трудфронт, рыла окопы, но мечтала уйти на фронт…
Никто из подруг не верил, что «Женьку-морячку» возьмут на фронт — уж больно невоинственной с виду была эта миловидная хохотушка. А морячкой ее называли потому, что она всегда щеголяла в тельняшке и уверяла, что выйдет замуж только за морского волка; за романтика моря.
После окопов Женя стала вечерами работать на номерном военном заводе, делала мины. И в цехе не переставала заливаться она хохотом по малейшему поводу и даже без повода.
Недолгий допрос казался бесконечным. В прокуренной комнате пахло немецкими сигаретами. Генерал сердился. Офицеры сидели в шинелях за столом. Конвоиры стояли за спиной.
— Кто вас послал в Волоколамск? — спрашивал офицер с витыми погонами через переводчика.
Женя молчала. Она не видела лица допрашивавшего ее офицера, плохо слышала его.
Кто послал ее в Волоколамск? Она сама вызвалась идти в тыл врага. Вместе с Шурой они приставали к комсоргу художественного училища до тех пор, пока он не направил их через Краснопресненский райком комсомола в ЦК комсомола, где работала специальная комиссия по отбору добровольцев. Их принял секретарь МК ВЛКСМ. В партизаны брали далеко не всех. А ее с Шурой взяли, велели явиться в определенный час к кинотеатру «Колизей». Это было всего с неделю тому назад. Был солнечный октябрьский день, и Женя любовалась раскраской опавших листьев на Чистых прудах и отражением легких белых облаков в воде. Провожавшие ее и Шуру подруги плакали, а Женя смеялась… Оказалось, что в/ч 9903, бойцами которой стали девушки, расположена совсем близко от общежития Художественного училища в Баковке, всего в трех остановках по Московско-Белорусской железной дороге. Даже речка та же — Сетунь. Шура и Женя отпросились у начальства, съездили к подругам в общежитие, обещали часто приезжать. Очень хотелось приехать, показаться девчатам в форме. Но форму Женя и Шура так и не успели получить.
— Кто командует вашей частью?
В первый же день в части подруги познакомились с командиром части майором Спрогисом и полковым комиссаром Дроновым. Командир войсковой части 9903, бывший партизан, чекист, герой Испании, был особо уполномоченным представителем Военного совета Западного фронта. Это он, товарищ С, вместе с комиссаром Д. сколачивал и засылал в тыл наступавших гитлеровских войск диверсионные группы из комсомольцев, добровольно вызвавшихся на самое трудное на войне дело.
Мечтала Женя стать художницей, а стала диверсантом, пришлось ей в девятнадцать лет сменить кисть и мольберт на винтовку и гранаты.
— Где и как вас готовили?
Немцы рвались к Москве. Времени на подготовку отводилось совсем немного. Учились стрелять и бросать гранаты в овражке — у речки Сетунь южнее Кунцева, ходили по азимуту по сосновым борам и облетевшим подмосковным рощам, по опустевшим дачным поселкам, изучали подрывное дело…
— Куда переброшены другие группы вашей части?
В последнюю ночь перед переходом через линию фронта Женя допоздна разговаривала с молоденькой Девушкой из 201-й московской школы. Эта сероглазая девушка с мальчишечьей прической мечтала о подвиге; готова была на любое дело и, казалось, совсем не знала страха. А вот она, Женя, знала, что такое страх, а все-таки тоже была готова на все…
— Я клянусь, клянусь выполнить задание или умереть! — сказала ей на прощание сероглазая.
И она тоже прошептала:
— И я клянусь…
Это было где-то у линии фронта, у деревни Ченцы. В ту ночь линию фронта перешли четыре разведгруппы: Пахомова, Буташина, Бутковского и Михаила Соколова, с которым шла Зоя Космодемьянская.
— Как фамилии других диверсантов вашей части?
Женя долго глядела вслед той сероглазой девушке в коричневом пальтишке с черным воротником. Ее звали Зоей, Зоей Космодемьянской, она уходила в тыл врага с другой группой, вместе с Верой Волошиной и Клавой Милорадовой… Многих помнит Женя, за неделю она крепко сдружилась и с Лелей Колесовой и с Катей Пожарской… Но назвать их имена — значит совершить предательство. Женя будет молчать.
— У вас, наверное, есть мать, — с наигранным сочувствием произнес офицер. — Неужели вам ее не жалко?
— Вы лучше себя пожалейте! — выпалила Женя. — Проклятые!
Генерал подался вперед. Его белесо-голубые глаза буравили глаза девушки.
— Скажите, фрейлейн, какие войска, какая техника встречалась вам на Волоколамском шоссе, когда вас везли из Москвы?
Женя, конечно, не знала, что в те критические дни Ставка Верховного Главнокомандования, сосредоточивая втайне под Москвой свежие сибирские и дальневосточные соединения стрелковых и танковых войск, особое внимание уделяла Волоколамско-Клинскому и Истринскому направлениям, где ожидался главный удар бронированного кулака Гитлера. Но ох сколько видела она всякой техники, сколько войск по дороге из Москвы! Но об этом она никогда не скажет этому индюку с моноклем.
Генерал, багровый от гнева, что-то коротко бросил офицеру и, выйдя из дома, тут же укатил в город на своем черном лимузине.
Никто из восьми не сказал ни слова.
…Они стояли на широкой Солдатской площади, окруженные со всех сторон плотной, шумной толпой гитлеровцев в сизо-зеленых куцых шинелях. Крылья пилоток с серебряным орлом вермахта и трехцветной кокардой опущены на уши, на груди болтаются черные «шмайссеры», из широких голенищ торчат гранаты-«колотушки». Среди гренадеров в форме защитного цвета «фельдграу» чернеют комбинезоны танкистов с эмблемой «мертвой головы», похожей на знак «Ваффен СС».
— Партизанен! Диверсантен! — галдят по-своему немцы, в упор разглядывая обезоруженных, израненных, окровавленных парней и девчат.
Серпомолотовцы помнили стихи своего заводского поэта, рабочего листопрокатного цеха Миши Железнова:
Пусть смотрят фрицы, пусть видит родной народ, как умирают сталевары!
— Славен зинд склавен! — гогочут немцы. «Славяне-рабы!»
Над древними колокольнями и луковками церквей Волоколамска повисло хмурое, мглистое небо. Студеный ноябрьский ветер несет палые листья, охапками швыряет их под ноги немецких солдат. Волоколамск, город старый, как и Москва, боевой форпост столицы…
Гудят и грохочут, проезжая краем площади, семитонные крытые бюссинги и танки «М-4» из 40-го танкового корпуса, идут и идут через дымящийся город на юго-восток, на Москву, войска генерал-полковника Эриха Гепнера, командующего 4-й панцирной группой.
Стиснув зубы, превозмогая все усиливающуюся боль от ран, Женя смотрит поверх голов гитлеровцев на нескончаемые войсковые колонны, машинально считает танки и бронетранспортеры. Но она знает: ни ей, ни ее друзьям по группе не суждено вернуться обратно за линию фронта, чтобы рассказать об увиденном в тылу врага.
Женя Полтавская встречается взглядом с глазами немцев, стараясь прочесть в голубых глазах пруссаков, что ее ждет. Эти молодые красномордые фашисты смотрят на девушку-партизанку не столько с ненавистью и злобой, сколько с любопытством и удивлением. Да и как им не удивляться! В начале октября, когда началась операция «Тайфун», их панцирная группа прорвала русский фронт в районе Рославля и повернула на север, замкнув кольцо окружения под Вязьмой. Ставка фюрера вскоре сообщила: «Советы потеряли восемьдесят дивизий!» Геббельс объявил: «Исход войны решен, и с Россией покончено!» Под рев сотни фанфар, исполнявших перед радиосводкой ставки фюрера победный мотив из «Прелюдов» Листа, Берлин перечислял все новые города, захваченные вермахтом под Москвой в ходе операции «Тайфун». Все трещит и рушится под неотразимым натиском вермахта, и вдруг — эта горстка парней и две молоденькие девчонки, посмевшие встать на пути не знавших поражения завоевателей, гордых «остланд-рейтоз» — «рыцарей похода на Восток»!
Волоколамск, последний мало-мальски большой город перед столицей, пал в конце октября. Его взяли дивизии 5-го армейского корпуса. До Москвы остался один, один только дневной переход на танках и машинах! Но русские уперлись, канонада переместилась на восток и юго-восток, в район разъезда Дубосеково, что в шести километрах от Волоколамска. Через десять дней начнется второе генеральное наступление на Москву, второй натиск «Тайфуна». В эпицентре небывалого сражения на Волоколамском направлении 16 ноября совершат панфиловцы — двадцать восемь истребителей танков 1077-го стрелкового полка 316-й дивизии — свой бессмертный подвиг у разъезда Дубосеково. В смертном бою подобьют они восемнадцать танков, перебьют немало автоматчиков. И там же, на Волоколамском направлении, политрук Василий Антонович Чугреев, недавний председатель завкома завода «Серп и молот», погибнет смертью героя, бросив связку гранат под вражеский танк.
Эхо грохота сражения под городом долетит до Солдатской площади, взлетит воронье с виселицы…
«Панцерблиц» — молниеносная танковая атака вермахта, грозная, неотразимая, сокрушила все на своем пути в странах Западной Европы. Ни одна армия не могла устоять перед ней. А под Москвой ее стальной, грохочущий, извергающий огонь «шверпункт» разбился о солдатские сердца, которые оказались тверже крупповской брони. Двадцать восемь панфиловцев. Политрук Чугреев. Они погибли, но не пропустили врага к Москве.
Всю страну, весь мир облетели пламенные слова политрука Василия Клочкова, возглавившего подвиг панфиловцев: «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва!»
А 5 ноября, быть может, те самые танкисты и гренадеры-автоматчики, которым суждено было сразиться с панфиловцами, стояли, тесно окружив восьмерку обезоруженных разведчиков на Солдатской площади в Волоколамске.
Разведчики знали: сейчас они будут убиты. И Костя Пахомов тихо сказал, вспомнив серпомолотовскую поговорку:
— Выше голову, ребята! Один за всех, за тебя весь цех!