— Не имеет значения, не имеет значения. — Он заставил себя улыбнуться. — Уверен, что мне вскоре подвернется какая — нибудь работа. Меня это не тревожит. — Он взял бутылку виски и снова наполнил стакан Ма, вылив в него остатки, не обращая внимания на протесты Ма.
Трэн поднял свой стакан, чтобы выпить за молодого человека, сумевшего превзойти его во всех отношениях, а потом залпом осушил. Под столом почти невидимый чешир коснулся его костлявых ног, надеясь, что он будет настолько глуп, что уйдет, оставив на столе крошки.
Приближалось утро. Трэн бродил по улицам, пытаясь отыскать завтрак, который он не мог себе позволить. Он брел по рыночным переулкам, пахнущим рыбой, мягким зеленым кориандром и лимонным сорго. Здесь грудами лежали дурианы с кожурой, покрытой красной пузырчатой ржой. Сможет ли он украсть один? Их поверхность испещрили пятна, но внутри они были очень питательными. Сколько пузырчатой ржи может поглотить человек перед тем, как впадет в кому?
— Хочешь? Специальная цена. Пять за пять батов. Хорошо, да?
Эти слова пронзительно выкрикивала беззубая женщина, она улыбалась, показывая голые десны, и все повторяла:
— Пять за пять батов! Хорошо, да?
Она обращалась к нему на китайском, угадав их общие корни, хотя ей посчастливилось родиться в королевстве, а он имел несчастье осесть в Малайе. Китаянка из Чаочжоу, благословенно защищенная своим кланом и королем. Трэн с трудом сдерживал зависть.
— Скорее четыре за четыре. Или жизнь за смерть. Они заражены пузырчатой ржой.
Она недовольно махнула рукой:
— Пять за пять. Они еще хорошие. Лучше, чем хорошие. Их только что собрали. — Она взмахнула сверкающим мачете и разрубила дуриан пополам, продемонстрировав чистую желтую сердцевину. Одуряющий аромат свежего фрукта окутал их обоих. — Смотри! Внутри все чисто. Они безопасны.
— Я могу купить один.
Он не мог себе позволить ни одного фрукта, но не сумел промолчать. Было так приятно, когда его воспринимали в качестве покупателя. Все дело в костюме, сообразил Трэн. Братья Хван подняли его статус в глазах этой женщины. Она бы с ним не заговорила, если бы не костюм.
— Купи больше! Чем больше купишь, тем больше сэкономишь.
Он заставил себя улыбнуться, не зная, как закончить торговлю, которую не следовало начинать.
— Я старый худой человек. Мне не нужно так много.
— Старый и худой? Ешь больше. Стань толстым!
Она выпалила это не задумываясь, и оба рассмеялись. Трэн попытался придумать ответ, который мог поддержать дружеский настрой, но язык ему отказал. Она прочитала в его глазах беспомощность и покачала головой:
— О, дедушка. Для всех наступили трудные времена. Вас появилось слишком много, причем одновременно. Никто не думал, что здесь будет так плохо.
Трэн смущенно опустил голову.
— Я доставляю вам неудобства. Мне пора уйти.
— Подожди. — Она протянула ему половинку дуриана. — Возьми вот.
— Я не могу себе это позволить.
Она сделала нетерпеливый жест.
— Бери. Мне принесет удачу, если я помогу кому-то с моей прежней родины. — Она улыбнулась. — К тому же пузырчатая ржа не позволяет продавать их кому-то другому.
— Вы очень добры, Будда улыбается вам.
Но как только он взял подарок, в глаза снова бросилась огромная груда дурианов за спиной женщины. Они были аккуратно сложены, однако пятна и кровавые рубцы пузырчатой ржи никуда не делись. В точности как груда китайских голов в Малакке: открытые рты его жены и дочерей, мертвые взгляды укоряющих глаз. Он уронил дуриан, ударом ноги отбросил его прочь и принялся отчаянно тереть руки о пиджак, пытаясь избавиться от крови на ладонях.
— Ай, вы все испортите!
Трэн, едва расслышав крик женщины, отшатнулся от расквашенного дуриана, в ужасе глядя на его поверхность. Вывороченные наружу внутренности. Он отчаянно заозирался, понимая, что необходимо убраться подальше от толпы. Уйти от человеческого потока и подступавшего со всех сторон запаха дуриана, от которого к горлу подкатила тошнота. Он прижал руку ко рту и побежал, отталкивая других покупателей, пробиваясь сквозь толпу.
— Куда вы? Вернитесь! Хойлай.
Нет, не надо мне мангостан. — Андерсон тянет руку и показывает пальцем. — Вот, вот это. Ко полламаи ни кхап. С красной шкуркой, с зелеными усиками.
Крестьянка улыбается, выставляя напоказ почерневшие от бетеля зубы, и тычет в сложенную рядом с ней горку фруктов:
— Ан ни чай май кха?
— Да, вот их. Кхап. — Андерсон кивает, вымучивая улыбку. — Как называются?
— Нго-о, — выговаривает она старательно, чтобы иностранец хорошо расслышал, и протягивает один на пробу.
— Не было таких раньше, — недоверчиво замечает Андерсон.
— Кха, — кивает крестьянка.
Он вертит диковину в руках, внимательно разглядывает со всех сторон. Больше похожа на цветастую актинию или на раздувшуюся рыбу-иглобрюха, чем на фрукт. Торчащие со всех сторон крупные зеленые усики щекочут ладонь. Шкурка отливает коричнево-рыжим — признак пузырчатой ржи. Андерсон принюхивается, но не чувствует ни малейшего запаха гнильцы. Похоже, плод совершенно здоров, хотя выглядит подозрительно.
— Нго, — повторяет крестьянка и, словно угадав мысли покупателя, добавляет: — Совсем новый. Пузырчатой ржи нет.
Андерсон рассеянно кивает. Бангкокский рыночный переулок-сой бурлит от утреннего наплыва покупателей.
В воздухе висит неприятный запах, источаемый горами дурианов. В бочках с водой плещутся змееголовы и красноперые рыбы-пла. Тенты, сотканные из полимеров пальмового масла, провисают под тяжелыми лучами раскаленного тропического солнца. На землю падают тени от нарисованных на них вручную парусников торговых компаний и лика досточтимой Дитя-королевы. Мимо протискивается человек — он держит над головой кур, которых несет на убой; птицы хлопают крыльями, трясут алыми гребешками и отчаянно квохчут. Женщины в ярких юбках-пасин, улыбаясь, торгуются с продавцами — сбивают цены на пиратскую модификацию риса компании «Ю-Текс» и томаты новой версии. Эти продукты Андерсона не интересуют.
— Нго, — снова говорит крестьянка, выводя покупателя из задумчивости.
Длинные зеленые усики щекочут ладонь, дразнят, требуют выяснить, откуда взялся этот фрукт, эта победа тайских генных хакеров — такая же, как томаты, баклажаны и перцы чили, которыми переполнены соседние прилавки. Все здесь так, будто сбылись пророчества грэммитской библии, будто святой Франциск восстал из могилы и приготовился ступить на землю, неся щедрые дары — утраченные человечеством калории.
«И придет он при звуке труб, и станет всюду рай…»
Андерсон крутит в ладони странный плод: ни дурного запаха, какой бывает при цибискозе, ни парши от пузырчатой ржи, ни крохотных узоров, которые оставляют после себя долгоносики с измененными генами. У Андерсона Лэйка своя карта мира: вместо стран на ней цветы, овощи, деревья и фрукты, но нигде среди них нет ни единой подсказки.