Мужик достал из кармана штанов сверток и вынул из него маленькую булочку, густо обсыпанную маком и сахаром. В комнате головокружительно запахло.
— На, на скорей! — он протянул булочку, и, когда их руки встретились, Пашка с удивленьем отметил, что ладошка девочки была немного больше ногтя большой руки мужика…
Малышка тут же села на пол и впилась в булку.
— Ешь, ешь. Ресторанная. Только тесто немного переходило, так я сахарку тряхнул побольше. — Он встретил голодный взгляд старшей и набросился на Пашку: — Смотри, паразит, и запоминай! Матка у них — единственная кормилица, а в ту субботу у нее всю получку вытащили во Фрунзенском магазине. Из кармана! Без куска семью оставили! А по-твоему это пустяк! К этаким крохам в голоде любая болезнь привяжется! Так это — пустяки? А? Я тебя спрашиваю! — рявкнул мужик и схватил Пашку за волосы.
Но тут заплакала малышка, и он осекся, с трудом подавляя в себе бешеную волну гнева.
— У меня на таких и рука бы не дрогнула! — твердил он, не разжимая зубов. — А теперь вот и стой тут до ночи, пока их матка не придет. Стой и отвечай им за свои подлые дела. Дети! Смотрите: это он оставил вас голодными! Вот он — вор!
— А ты?
— Чего-о? — ощерился мужик.
Пашка напрягся, ожидая удара. Он впервые увидел так близко раздутые злобой ноздри мужика, но решил договорить:
— Ты тоже не святой.
Удара все не было. Руки мужика повисли к коленам.
— Ишь ты! Умён. Ну, так знай: мне не стыдно людям в глаза смотреть. А вот ты посмотри этим голодным крохам!
Мужик вышел из комнаты, но Пашке не стало от этого легче. Он, наоборот, понял, что с мужиком было легче, чем с этой ужасной тишиной, а когда он встретил прямой, гневный взгляд старшей девочки — еще большая тяжесть навалилась на него. Правда, с минуту он еще разыгрывал из себя беззаботного, но тотчас сник, опустил голову и принялся сцарапывать с локтя рубахи какую-то зелень, посаженную, должно быть, в могиле. Но и тогда он чувствовал, как уничтожающе смотрит на него эта стрекоза, которую можно перещипнуть пополам двумя пальцами, и не мог найти в себе силы выдержать ее колючий взгляд исподлобья. Он понимал, что так простоять до вечера, а точнее — до ночи, на голодный желудок не сможет, да и встреча с той неизвестной женщиной, матерью этих девчонок, перед которой он почти физически ощущал свою вину, поскольку точно знал: это их ребята промышляли в ту субботу во Фрунзенском — ничего хорошего ему не сулила и лихорадочно искал выход. Этим выходом было окно.
«Второй этаж… — прикидывал Пашка. — Метра четыре с половиной, пожалуй — пять… Интересно, земля или камень внизу? Спросить бы у этой кошки… А, все равно!»
Пашка осторожно приподнял брови и оценил пространство от двери до окна. Он понял, что придется сначала прыгать на стол, потом распахнуть окно и — вниз! В полете вытянуться. Коснувшись носками земли, спружинить в коленках, тут же сгруппироваться, сразу — на бок и перекатиться…
«Эх, если бы не камень!..»
Пашка по привычке уже приготовился сосчитать до трех, когда от комода отползла малышка и села прямо на пути у Пашки. Она уже управилась с булкой и теперь смотрела на него, облизывая обсахаренные губы.
По коридору мягко прошла жена мужика, скрипнула дверью напротив.
«Прыгну через голову!» — решил Пашка с неприязнью глядя на сахарные щеки малыхи.
В коридоре снова скрипнула дверь.
— Нюра! Дай уж я допью вчерашнюю. Расстроился незнамо как!
Голос мужика прогудел мирно, по-домашнему.
— Дядя! — подняла девочка палец.
Она вплотную подползла к Пашке и схватила цепкими пальцами Пашкины штаны. Тут же она протянула вверх крошечную ладошку и потребовала пуговицу:
— Дай, дай!
Пашка нахмурился. Что-то шевельнулось в нем, и он не сразу осознал, что это вспомнилась на миг его маленькая сестренка, умершая в первую военную зиму от голода. Она точно так же тянулась к пуговицам и хватала их ртом, думая, что еда. Он давно не вспоминал ее, даже забыл совсем, и вдруг тут и так некстати!
— Дай, дай!
— Чего я тебе дам? — пробубнил Пашка.
Он осторожно выдернул штанину из ее цепких пальцев и помимо воли отступил к двери. Это движенье назад остудило его пыл и отодвинуло прыжок в окно. Что-то стало в нем угасать, и от всего отчаянно-неуемного плана осталось лишь недовольство собой, в нем тускнела четкость всех расчетов, и только двор за окном все еще манил к себе самым пленительным в мире — свободой. В дверях резнул звонок.
Пашка вздрогнул и почему-то подумал, что сейчас все пропадет окончательно. Ему представилось, что это пришла хозяйка комнаты, что сейчас начнется его публичная казнь, которая все равно кончится толпой дворников и милиционером, и Пашка сжался в комок, как затравленный зверь. Сердце его задергалось и кинуло в голову кровь.
— Эх!.. — простонал он и перепрыгнул малышку.
Старшая выронила книжку, шарахнулась к стене, а когда Пашка вторым прыжком мягко, как на физкультуре, впрыгнул на стол, — она заорала таким ошалелым воем, что он чуть не запутался в занавеске:
— А-а-а-а!
Пашка мог бы задушить ее только за одно это бессмысленное «А-а-а-а!». Но девчонка орала не столько от испуга, сколько из желанья призвать мужика и остановить Пашку. Он это понимал и со всей решительностью распахнул окно. Когда же он высунул голову и посмотрел вниз, то на миг растерялся: двор оказался задним и был весь захламлен. Под самым окном и дальше от стены валялась мебельная рухлядь, дрова, разломанные потемневшие ящики со ржавыми лентами жести и только дальше темнела черная, непросохшая земля.
«Туда!» — решил Пашка и ощутил на лице тугой ток воздуха, какой всегда бывает, когда напротив раскрытого окна распахивают дверь. Забыв о всех мелочах и опасности, Пашка решительно выставил левый ботинок на карниз и только нащупал опору для правого…
— Хоп! Назад! Назад, говорят! — и все та же цепкая рука мертвой хваткой перехватила его сухую ногу чуть выше стопы. Вторая рука взяла его за подол рубахи.
Пашка брыкнулся раза два, но тут же обмяк и сдался.
— А не везет тебе, бродяга, сегодня! Не везет! — посмеивался мужик, притащив Пашку в свою комнату. — Ну никак не везет!
И наотмашь ударил по лицу тугой, пахнущей ванилином ладонью.
А потом все завертелось, как в тумане. Пашка стоял в углу боком и кулаками размазывал кровь по лицу. Нос и губа отяжелели, горели. Жена мужика с мокрым полотенцем суетилась тут же, а сам он сидел за столом, уткнув лоб в широкие ладони, и смотрел на стакан водки. Долго тянулось молчанье, пока мужик не выпил и не уронил руки со стола.
— Забыл, как тебя? — подобрел он и повернулся к углу.
— Павел, — вместе с пофыркиваньем донеслось из угла, но после достойной паузы.
— Так вот, Пашка, — мы в расчетах на сегодня. Можешь проваливать! Иди воруй опять! Да ко мне не забудь забраться! Смотри: вот шкаф, в нем одежа, а в сером пальто, слева, — деньги. Не забудь! А сейчас проваливай, бесстыжая морда!