— Выходи, Тецатлипока, дорога тебе открыта, — перебил Попоку верховный жрец, погружая нож еще глубже.
— УВИДЕЛ БОЖЕСТВЕННЫЙ СВЕТ, ОН СНИЗОШЕЛ НА МЕНЯ ОТ ЗАХОДЯЩЕГО СОЛНЦА!.. — закричал Попока, судорожно изгибаясь на алтаре, и затих.
— Тецатлипока вышел, — возвестил жрец, кидая инструменты в чашу, — и юноша свободен.
И мертв, подумал Чимал, отворачиваясь.
С наступлением вечера стало прохладнее, и солнце уже не так нещадно припекало спину Чимала. После того как народ разошелся от храма, он так и сидел здесь, на белом песке у реки, глядя на узкую полоску мутной воды. Сначала он не осознал, что же привело его сюда, но потом, когда до него это дошло, страх приковал его к месту. День выдался тяжелый во всех отношениях, и смерть Попоки на жертвенном камне дала мыслям Чимала новое направление. Что видел юноша? Мог ли Чимал увидеть такое? А если бы увидел, ему это тоже стоило бы жизни?
Когда Чимал поднялся, ноги почти отказались его держать — он слишком долго просидел на корточках, так что, вместо того чтобы перепрыгнуть поток, он перебрался вброд. Какая разница, если он умрет теперь — ведь хотел же он остаться под водой, просто ему это не удалось. Жизнь в долине была — он запнулся, подыскивая подходящее слово — непереносимой. Мысль о бесконечной череде одинаковых дней впереди казалась гораздо более ужасной, чем перспектива смерти. Попока что-то видел, боги овладели им за это, а жрецы убили. Что же могло быть настолько важным? Чимал не мог себе такого представить, да это и не имело значения. Все, что обещало хоть какую-то новизну в этой никогда не меняющейся жизни, должно быть им испробовано.
Держась кромки болота в северном конце долины и обойдя стороной поля маиса и магу, окружающие деревню Заачила, можно было остаться незамеченным. На этой заброшенной земле не было ничего, кроме кактусов, москитов и песка. Фиолетовые тени росли с приближением сумерек, и Чимал заторопился к утесам, встававшим стеной за деревней. Что же там видел Попока?
Было лишь одно место, где росли кактусы с плодами, соответствующее описанию — наверху длинной осыпи из мелких камней и песка. Чимал знал, где это, и добрался туда как раз к тому моменту, когда солнце начало садиться за дальние горные утесы. Он вскарабкался на вершину осыпи и устроился на венчающем ее большом камне. Высота могла иметь какое-то отношение к тому, что видел Попока, — так что чем выше, тем лучше. С этой выгодной позиции Чимал мог видеть всю долину — деревню Заачила прямо перед собой, темную полоску речного русла, свою родную деревню за рекой. Выступающие утесы скрывали от него водопад на юге, но болота на севере и замыкающие долину гигантские каменные блоки были отчетливо видны, хотя теперь, когда солнце садилось, быстро начинала сгущаться темнота.
Пока Чимал смотрел на окрестности, солнце окончательно скрылось за горами. Вот и все. Он ничего не увидел. Сияющее красками заката небо приобрело более темный оттенок, и Чимал уже собрался покинуть свой наблюдательный пост.
И тут ему в глаза ударил луч чистого золотого света.
Это длилось всего мгновение. Если бы он не смотрел пристально в нужном направлении, он ничего бы не увидел. Золотая полоса, тонкая, как нить, пересекла небо от той точки, где скрылось солнце, — сверкающая подобно отражению света на воде. Но только какая же водная поверхность может быть на небе? Что это было?
Осознание того, как далеко он от дома и как уже поздно, заставило Чимала вздрогнуть. На небе появились первые звезды, скоро совсем стемнеет, а он на чужом берегу реки.
Коатлики!
Забыв обо всем остальном, Чимал спрыгнул с валуна, споткнувшись, растянулся на песке, вскочил и помчался к реке. Сумерки уже совсем сгустились, его односельчане, должно быть, сидят за ужином, а он… Страх гнал его мимо темных сгорбившихся кактусов, через низкие колючие кусты. Коатлики! Она совсем не выдумка жрецов: он видел ее жертвы. Не раздумывая, Чимал бежал, как преследуемая охотниками дичь.
Когда он достиг берега реки, тьма стала совсем непроглядной и только свет звезд указывал ему путь. У воды было еще темнее — берега заслоняли звезды, — и именно там охотилась Коатлики. Дрожь пробежала по телу, и Чимал замедлил шаги, не в силах заставить себя нырнуть в эту густую черноту.
И тут издалека, со стороны находящихся справа болот, раздалось шипение, похожее на шипение гигантской змеи. Это она!..
Не колеблясь более, Чимал кинулся вперед, споткнувшись, перевернулся на мягком песке и, разбрызгивая воду, пересек обмелевший поток. Шипение раздалось снова. Не стало ли оно громче? Отчаянно цепляясь за выступы берега, он вскарабкался по откосу и, судорожно хватая ртом воздух, помчался через поля. Чимал не замедлял бега до тех пор, пока надежная стена хижины не появилась перед ним. Чимал упал у первой же хижины, задыхаясь и прижимаясь к грубым необожженным кирпичам — здесь он был в безопасности. Сюда Коатлики не придет.
Когда его дыхание выровнялось, Чимал встал и бесшумно пошел между домами к своей хижине. Его мать переворачивала тортильи на кумале и бросила на него озабоченный взгляд.
— Ты сегодня поздно.
— Я был в гостях.
Чимал сел и потянулся было к кувшину с водой, но передумал и взял сосуд с октли. Перебродивший сок магу опьянял и приносил радость и успокоение. Чимал еще не привык к мужской привилегии — пить октли, когда захочет. Квиау искоса глянула на сына, но ничего не сказала. Чимал сделал большой глоток и с трудом удержался, чтобы не закашляться.
Ночью во сне Чимал был оглушен страшным ревом. Ему казалось, что он попал в горах под камнепад и получил удар по голове. Неожиданная вспышка света, заметная даже сквозь сомкнутые веки, разбудила его, и Чимал лежал в темноте в жутком страхе, а волны звука все накатывались и накатывались на него. Не сразу он сообразил, что на дворе ливень: стук дождя по соломенной крыше и был тем звуком, который слышался ему во сне. Новая вспышка молнии озарила хижину на долгую секунду, залив помещение странным голубым светом, в котором были отчетливо видны очаг, кухонные горшки, неподвижная фигура Квиау, крепко спящей на своем петлатле, колеблемая ветром циновка на двери, ручеек дождевой воды, извивающийся по земляному полу. Затем снова наступила темнота, и грохот грома, казалось, заполнил собой всю долину. Когда боги играют, говорили жрецы, они крушат горы и кидают огромные камни, вроде тех, которыми они когда-то завалили выход из долины.
Голова Чимала заболела, как только он сел: по крайней мере, эта часть его сна соответствовала реальности. Он выпил слишком много октли. Мать была обеспокоена, вспомнил Чимал: опьянение было священно и допустимо только во время праздничных торжеств. Ну что же, у него был свой собственный праздник.
Чимал отодвинул циновку и вышел под дождь. Теплые струи текли по его запрокинутому лицу и омывали обнаженное тело, Чимал ловил ртом и глотал сладкую воду. Головная боль утихла, и ощущение чистоты было приятно. Даже подумалось: теперь посевам хватит влаги, урожай, несмотря ни на что, все же может оказаться неплохим.
Молния снова осветила небо, и Чимал сразу же вспомнил о том световом луче, который видел на закате. Может быть, это родственные явления? Вряд ли: молния извивалась, как обезглавленная змея, а та полоса света была прямой, как стрела.
Ему больше не хотелось стоять под дождем — он продрог. Стараясь отогнать мысли об увиденном накануне вечером, Чимал повернулся и быстро нырнул в хижину.
На рассвете, как и каждый день, его разбудил стук барабана. Мать уже раздувала угли в очаге. Она молчала, но Чимал прочел неодобрение в том, как она отвернулась от него. Потрогав подбородок, Чимал укололся об отросшую щетину: пора привести себя в порядок. Он налил в плошку воды и покрошил в нее копал-ксокотль, сушеный корень мыльного дерева. Взяв плошку с мыльным раствором и нож, Чимал устроился за домом, там, куда падали первые солнечные лучи. Тучи ушли, и день обещал быть ясным. Чимал как следует намылил лицо и посмотрелся в лужицу: легче чисто побриться, если видишь свое отражение.
Закончив бритье, Чимал провел рукой по щекам теперь они были гладкие, а отражение в лужице подтверждало, что дело сделано на совесть — на Чимала смотрело почти незнакомое лицо, так он изменился за последние годы. У него был решительный квадратный подбородок — совсем не как у его отца: по рассказам старших, у того были тонкие черты лица, да и вообще он был миниатюрным. Даже теперь, наедине с собой, Чимал по привычке крепко сжимал губы, как бы стремясь удержать готовые сорваться ненужные слова: за многие годы Чимал хорошо усвоил умение молчать. Даже его глубоко сидящие серые глаза под тяжелыми бровями хранили выражение замкнутости. Прямые светлые волосы Чимала, ровно подстриженные и сзади и с боков доходящие до плеч, спереди челкой падали на его высокий лоб. Больше не было мальчика, лицо которого было Чималу знакомо; теперь его место занял взрослый незнакомец. Что значили для него те события в прошлом, странные чувства, волновавшие мальчика, странные вещи, которые он видел? Почему он не мог жить спокойно, как все?
Чимал услышал шаги позади себя, а затем рядом с его лицом отразилось еще одно: Куаутемок, вождь его клана, седой и морщинистый, суровый и неразговорчивый.
— Я пришел поговорить о твоей свадьбе, — сказало отражение.
Чимал выплеснул в лужу мыльную воду из плошки, и отражение разбилось на тысячу фрагментов и исчезло.
Когда Чимал выпрямился и обернулся к вождю, оказалось, что он на несколько дюймов выше Куаутемока: они не встречались лицом к лицу давно, и Чимал успел вырасти. Все ответы, которые приходили на ум, казались неправильными, так что Чимал промолчал. Куаутемок прищурился на встающее солнце и потер подбородок загрубелыми от работы пальцами.
— Нужно укреплять клан. Такова воля, — он понизил голос, — Омейокана. Девушка Малиньче достигла брачного возраста, и ты тоже. Ваша свадьба будет скоро, после праздника созревающего урожая. Ты ведь знаешь девушку Малиньче?
— Конечно, я ее знаю. Именно поэтому я и не хочу на ней жениться.
Куаутемок был изумлен. Его глаза широко раскрылись, а палец прикоснулся к щеке в традиционном жесте, выражающем удивление.
— Чего ты хочешь, не имеет значения. Разве тебя не учили повиноваться? Другой подходящей для тебя девушки нет, так сказала мне сваха.
— Дело не в Малиньче — я вообще не хочу жениться. Не теперь. Со свадьбой можно подождать…
— Ты был со странностями еще мальчишкой, недаром жрецы тебя побили. Казалось, это пошло тебе на пользу, я даже подумал, ты исправился. А теперь ты говоришь так же странно, как и тогда. Если ты не сделаешь того, что я тебе велю, то я… — Куаутемок запнулся, подыскивая слова, — то я должен буду все рассказать жрецам.
Воспоминание о черном обсидиановом ноже, вонзающемся в белую массу в голове Попоки, внезапно отчетливо встало у Чимала перед глазами. Если жрецы решат, что он одержим богом, они точно так же освободят и его. Все очень просто, неожиданно понял Чимал. Перед ним два пути: или он будет вести себя как все — или умрет. Выбор за ним.
— Я женюсь на девушке.
Чимал отвернулся и поднял корзину с навозом, чтобы отнести ее на поле.
Кто-то передал ему чашу с октли, и Чимал наклонился над ней, вдыхая сильный острый запах, перед тем как выпить. Он сидел в одиночестве на новой травяной циновке, окруженный со всех сторон шумными родичами — своими и Малиньче. Они смеялись, толкались, старались перекричать друг друга, а девушки разносили кувшины с октли. Для празднества была отведена песчаная площадка посреди деревни, ради такого случая чисто выметенная; она еле вмещала всех собравшихся. Чимал оглянулся и встретился глазами со своей матерью. Квиау улыбнулась, а он уже и не помнил, когда в последний раз видел ее улыбающейся. Чимал отвернулся от нее так резко, что октли выплеснулось из чаши на его тилмантль — новый белый свадебный плащ, специально сотканный Квиау к этому событию. Чимал стал стряхивать липкую жидкость — и замер, когда все вокруг внезапно затихли.
— Она идет, — прошептал кто-то, и по толпе пробежал шорох — все повернулись и стали смотреть в одном направлении. Чимал не отрывал взгляда от своей уже почти пустой чаши, не поднял он глаз и тогда, когда гости расступились, давая дорогу свахе. Старуха еле ковыляла под тяжестью невесты, но она всю свою жизнь таскала подобную ношу — в этом состояли ее обязанности. Она остановилась рядом с циновкой и аккуратно поставила на нее Малиньче. Девушка тоже была одета в новый белый плащ, а ее лунообразное лицо натерли ореховым маслом, чтобы кожа красиво блестела. Пооглядевшись, она опустилась на колени — совсем как собака, устраивающаяся поудобнее — и обратила свои круглые глаза на Куаутемока, который приблизился и величественно простер руки. Как вождь клана жениха он имел право произнести речь первым. Он прочистил горло и сплюнул на песок.
— Мы собрались здесь сегодня ради укрепления уз между кланами. Вы помните, что, когда Йотихуак умер от голода в неурожайный год, он оставил вдову Квиау — вон она сидит — и сына по имени Чимал — вон он на циновке…