Тарзан улыбнулся и повернулся к полковнику.
— Я подслушал ваш разговор,— сказал он.— Я только что явился с немецких позиций. Возможно, я могу помочь вам разобраться, что произошло сегодня в немецких траншеях.
Полковник вопросительно взглянул на майора. Майор Пресуик подошел и представил человека-обезьяну офицеру, рекомендуя его, как английского аристократа. Тарзан вкратце рассказал им, что привело его к преследованию немцев.
— А теперь вы пришли, чтобы присоединиться к нам? — спросил полковник.
Тарзан покачал головой.
— Не совсем так,— ответил он.— Я должен бороться своими средствами и возможностями, но могу помочь вам. Всякий раз, когда мне нужно, я могу выйти к немецким позициям.
Кэмпбелл улыбнулся и покачал головой.
— Это не так легко, как вы думаете,— сказал он,— я уже потерял двух хороших офицеров на прошлой неделе. Они пытались это сделать, а ведь они бы я опытными людьми, лучшими, таких больше нет в разведывательном управлении.
— Разве это сложней, чем пройти незамеченным к британским позициям? — спросил Тарзан.
Полковник собирался ответить, когда новая мысль возникла у него, и он лукаво взглянул на человека-обезьяну.
— Кто привел вас сюда? — спросил он.— Кто пропустил через наши охранные посты?
— Я только что пересек немецкие линии и прошел через ваш лагерь,— ответил Тарзан.— Дайте приказ, чтобы проверили, видел ли меня кто-нибудь?
— Но кто сопровождал вас сюда? — настаивал полковник.
— Я пришел один,— ответил Тарзан, а затем встал во весь рост.— Вы, цивилизованные люди, когда приходите в джунгли, то быстро погибаете. Ману-мартышка — кладезь мудрости по сравнению с вами. Я удивляюсь, как вы вообще существуете. Только ваша численность и ваше вооружение — вот преимущество, спасающее вас. Имей я несколько сот больших обезьян с вашей мощью рассудка, я загнал бы немцев в океан с такой скоростью, с какой они смогли бы достичь побережья. К счастью для них, эти бедные животные не могут объединиться. Если бы они могли стать войском, Африка освободилась бы от присутствия человека навсегда. Ну, так чем я могу вам помочь? Вы хотели бы знать, где укрыты несколько немецких пулеметов?
Полковник заверил его, что это им знать чрезвычайно необходимо, и через некоторое время Тарзан отметил на карте расположение трех пулеметных точек, так беспокоивших англичан.
— Имеется там слабое место,— сказал он, ткнув пальцев в карту.— Его защищают негры, но сами пулеметы обслуживают белые люди. Если сможете подождать!..— У меня есть план. Вы будете способны заполнить эту траншею своими людьми и обстреливать немцев продольным огнем справа их же собственными пулеметами.
Полковник улыбнулся и пожал плечами.
— Звучит очень заманчиво,— сказал он.
— Это легкое задание для меня,— ответил человек-обезьяна.— Я могу опустошить ту часть траншеи без единого выстрела. Я же вырос в джунглях! Мне знаком нрав народа джунглей — Томангани — чернокожих так же, как и всех остальных обитателей черного континента. Ждите меня в следующую ночь,— и он повернулся, чтобы уйти.
— Подождите! — воскликнул полковник.— Я пошлю офицера, чтобы провести вас через оборонительные линии.
Тарзан улыбнулся, помахал на прощание рукой и удалился. Покидая небольшую группу штабников, он заметил невысокую фигуру, одетую в теплую офицерскую шинель. Воротник был поднят, а козырек военной фуражки был надвинут на глаза, но когда человек-обезьяна проходил мимо, свет от костра осветил на мгновение черты закутанного человека, открыв Тарзану, что перед ним известная ему персона. «Возможно, мы знакомы по Лондону,— подумалось ему,— однако, сомнительно. Я где-то недавно видел это лицо...»
И Тарзан продолжил свой путь по лагерю и британским оборонительным линиям, невидимый для наблюдателей часовых, стоящих на постах.
Почти всю ночь он шел через горы Килиманджаро, придерживаясь подножия главной вершины, инстинктивно пользуясь нехожеными тропами, так как понимал: то, что он ищет, может быть найдено на лесном склоне именно где-то здесь, но никак не выше той дороги, по которой он уже проходил недавно.
За три часа до рассвета его обостренное обоняние известило его, что где-то поблизости и находится то, что ему нужно, поэтому он взобрался на высокое дерево и устроился поудобнее, чтобы несколько часов поспать.
Тарзан проснулся, когда солнце стояло уже высоко it небе. Человек-обезьяна расправил свои могучие члены, запустил пятерню в густые волосы, приглаживая их, и легко спрыгнул на землю. Он сразу нашел нужный ему путь, идя по следу в глубокую лощину. Он продвигался осмотрительно, так как чутье подсказывало ему, что намеченная жертва находится недалеко. Наконец через свисающие ветви он посмотрел вниз и увидел Хорту-кабана и окружении множества его сородичей.
Отвязав лук и выбрав стрелу, Тарзан оттянул тетиву далеко назад, прицелился в одну из самых больших свиией. В зубах человек-обезьяна держал еще одну стрелу, п как только выпустил первую, он тут же зарядил лук и выпустил вторую. Среди свиней немедленно поднялся переполох, так как они не знали, откуда им угрожает опасность. Они глупо визжали и бешено метались по поляне, а затем начали бой друг с другом и дрались до тех пор, пока шестеро из них не пали замертво или тяжело раненными. После таких опустошений стадо с хрюканьем и визгом пустилось в паническое бегство и быстро скрылось в густых зарослях.
Только тогда Тарзан спустился с дерева и прикончил тех, которые еще не были мертвы. Он начал снимать шкуры с туш. Работая с большим умением и очень быстро, он не напевал и не насвистывал сквозь зубы, как это обычно делает цивилизованный человек. Многим в таких мелких поступках, как этот, он отличался от воспитанных себе подобными людей, благодаря, возможно, его детству, проведенному в джунглях.
Звери джунглей, среди которых он вырос, были резвы и склонны к играм, пока молоды, до зрелости, но редко сохраняли игривость после ее наступления. Его дикие собратья делались свирепыми и угрюмыми. Жизнь становилась серьезным делом, особенно во время неурожайных сезонов. Тогда каждый должен был бороться за то, чтобы обеспечить себе свою долю пищи, а раз приобретенные привычки остаются при нас на всю жизнь. Охота за пищей была тяжким трудом всех поколений живых существ, сменяющих друг друга в вечных джунглях, а жизненный труд — это занятие, к которому нельзя подходить легкомысленно или вести себя при этом игриво.
Поэтому за всякой работой Тарзан был серьезен и сосредоточен, хотя он все еще сохранял то, что другие животные теряют, становясь взрослыми,— чувство юмора, которого он не чуждался, когда для этого у него было настроение. Но это был мрачный юмор, а иногда и неприятный, но таков уж был Тарзан. Кроме того, чтобы петь и насвистывать во время работы, надо относиться к ней легкомысленно. Концентрация внимания невозможна, если кроме одного дела, занимаешься чем-то еще. Тарзан обладал способностью сосредоточивать каждое из своих пяти чувств на определенной работе. Сейчас он сдирал шкуру с шести свиней, и казалось, все его органы чувств были поглощены работой так, как будто ничего другого в мире не существовало, кроме этих шести туш! Но его слух и обоняние неизменно служили ему — слух помогал разбираться в лесных шорохах, а обоняние предупреждало о каждой приближающейся опасности.
На сей раз его выручило обоняние, обнаружившее приближение Сабор-львицы, когда ветер донес до чутких ноздрей ее острый аромат. Тарзан почувствовал ее так ясно, как если бы увидел собственными глазами в чаще леса. Он знал, что львица уловила запах освежеванных свиней и немедленно направилась туда, откуда ветер донес аппетитный дух. Он знал по насыщенности воздуха ароматом зверя и силе ветра, как далеко львица находится и что приближается она к нему сзади. Заканчивая обдирать последнюю тушу, он не торопился. Пять шкур лежало около него, обширное дерево раскинуло над ним свои низкие ветви... Тарзан даже не повернул головы, так как знал, что львицу еще не видно, но навострил уши, чтобы услышать первый звук ее приближения. Наконец, он услышал крадущиеся шаги Сабор в кустах позади себя, но она еще не приблизилась на расстояние прыжка. Он неторопливо собрал шесть шкур и прихватил с собой одну из освежеванных туш, и когда львица появилась меж древесных стволов, он подпрыгнул и оказался на раскидистых ветвях дерева. Здесь он развесил шкуры на сучьях, устроился поудобнее и, опершись спиной о ствол дерева, отрезал кусок задней части от туши, втащенной им на дерево, затем неспешно принялся утолять свой голод. Сабор, рыча, подкралась из-за куста, взглянула осторожно вверх на человека-обезьяну и набросилась на ближайшую тушу.
Тарзан смотрел на нее и усмехался, припомнив спор, возникший однажды у него с одним знаменитым охотником на крупного зверя. Тот утверждал, что царь зверей — лев ест только то, что он добывает сам. Тарзан знал лучше повадки львов, он не раз видел как Нума или Сабор не брезговали даже падалью, если были голодны.
Наполнив свой живот, человек-обезьяна стал трудиться над шкурами. Все они были большие и красивые. Вначале он разрезал их на узкие полосы примерно в полдюйма шириной. Когда у него оказалось достаточно этих полос, он сшил две шкуры вместе, а затем по краям через каждые три или четыре дюйма проколол дыры. Пропустив узкую полосу через эти отверстия, он получил мешок с затяжкой. Тем же способом он сделал еще четыре мешка, но поменьше размерами, а от нарезанных полос у него осталось еще несколько.
Покончив с этим, он швырнул большой сочный плод в Сабор, спрятал остатки свиной туши в развилке ветвей и стал пробираться в юго-западном направлении по средним лесным террасам, неся с собой все пять мешков. Он направился прямо к краю ущелья, где заточил людоеда Нуму.
Очень осторожно Тарзан подошел к краю отвесной скалы и огляделся. Нумы нигде не было видно. Тарзан втянул носом воздух и прислушался. Он ничего не обонял и не слышал, однако знал, что Нума должен быть в пещере. Была надежда, что он спит. Многое в его планах зависело от того, обнаружит его Нума или нет.
Медленно перевалил он через край скалы и беззвучно стал спускаться на дно ущелья. Он часто останавливался и напрягал свои зоркие глаза и навострял уши. Особое внимание он уделял входу в пещеру, находящуюся в самом конце ущелья, на расстоянии примерно в сто футов.
Когда он приблизился к подножию скалы, опасность значительно возросла. Если бы ему посчастливилось добраться до дна ущелья и пробежать половину расстояния до дерева, растущего в центре колодца, он почувствовал бы себя в сравнительной безопасности. Но если бы Нума появился раньше, то мог бы прижать Тарзана или к скале, или к дереву. Для преодоления первых тридцати футов скальной стены во избежание прыжка разъяренного хищника потребовался бы разбег, по крайней мере, в двадцать футов, поскольку не за что было уцепиться руками или упереться ногами у подножия,— нужно было пробежать первые два десятка футов скалы по вертикали, как взбегает на дерево белка, когда ее преследует ваша собака. У Тарзана не было желания повторять такое упражнение еще раз, если можно было бы как-нибудь обойтись, так как в прошлый раз он избежал когтей Нумы, только выиграв какие-то жалкие пару дюймов.
Наконец встав на дно ущелья и сложив на камни тяжелый груз, он перевел дыхание и, осмотревшись еще раз, стал продвигаться к дереву. Он добрался до половины пути, но не заметил никаких признаков Нумы. Когда же он достиг дерева, то увидел, что голодный лев содрал со ствола не только кору, но и повредил древесину. Однако Нума все не появлялся. Подтянувшись на нижние ветки, он уже начал сомневаться в том, а есть ли Нума в пещере вообще.
Может быть, он смог сдвинуть камни, которыми Тарзан заложил выход во внешний мир, к свободе? Может, Нума умер? В этом человек-обезьяна сомневался, поскольку он накормил льва целой тушей оленя, да еще трупом гиены всего несколько дней тому назад. Лев не мог умереть от голода и жажды за такое короткое время, поскольку бегущий вдоль ущелья ручей обеспечивал льва водой в избытке.
Тарзан стал спускаться для обследования пещеры, а потом ему пришла мысль, что он сэкономит свое время и усилия, если ему удастся как-нибудь выманить зверя наружу. Подумав минуту, он издал рычание и тут же был вознагражден звуком какого-то движения в глубине пещеры. Немного времени спустя Нума, изможденный, с глазами, полными бешенства, бросился к дереву, готовый слопать даже самого дьявола, если тот годится в пищу.
Когда Нума увидел Тарзана, упитанного и лоснящегося, весело восседающего на дереве, он вдруг стал воплощением демона ярости. Его глаза и нос подсказали ему, что именно это существо и является причиной всех его бед, а, кроме того, оно вполне пригодно для еды. Лев неистовствовал, пытаясь взобраться по стволу дерева. Дважды он подпрыгивал настолько высоко, что обламывал своими лапами нижние ветки, но оба раза срывался и падал на землю. С каждым разом он становился все свирепее. Его злобный рев был страшен, а Тарзан все это время сидел и усмехался, глядя на рассвирепевшего людоеда и отпуская в его адрес колкости, но жалея по такому случаю площадной брани, принятой в джунглях. Он знал, что противник не может его достать, и мысленно торжествовал, видя, что Нума с каждым прыжком теряет уже подорванные голодовкой силы.
Наконец человек-обезьяна встал, отвязал свою веревку, положил ее аккуратно в кольцо, держа в левой руке, а петлю взял в правую, затем поднялся, упершись одной ногой в толстую ветвь, а другой в соседнюю, и плотно прижался спиной к стволу. Стоя так, он бросал оскорбления Нуме, пока зверь, снова доведенный до бешенства, не начал подпрыгивать еще выше, пытаясь добраться до него. И вот когда Нума встал на задние лапы, собираясь передними достать обидчика, петля была быстро наброшена ему на шею.
Молниеносным движением Тарзан затянул петлю, и когда Нума соскользнул со ствола, он не мог коснуться земли, так как человек-обезьяна держал его на весу. Медленно передвигаясь по двум веткам, Тарзан повернул Нуму так, чтобы тот не мог лапами достать ствол дерева, а затем закрепил веревку с висящим на ней на весу львом. Затем сбросил свои пять мешков из свиной кожи на землю и спрыгнул сам. Нума с остервенением рвал пеньковую веревку своими могучими когтями. В любой момент она могла лопнуть, и потому Тарзан должен был действовать быстро. Вначале он накинул большой мешок на голову Нуме и закрепил вокруг шеи затяжным шнуром, затем, после изрядного усилия, во время которого едва не был разорван могучими когтями, равными по остроте бритвам, связал Нуме все его четыре лапы вместе, закрепив их ремнями из свиной кожи. На это Тарзану потребовалась вся его сила и ловкость.
Все усилия льва вернуть утраченную свободу почти прекратились — стало очевидным, что он быстро начинает задыхаться, а поскольку его смерть не входила в намерения Тарзана, то он снова вспрыгнул на дерево и опустил льва на землю, последовал тут же за ним и ослабил петлю вокруг львиной шеи. Затем вынул свой охотничий нож и вырезал два круглых отверстия в мешке на голове напротив глаз Нумы для того, во-первых, чтобы тот мог видеть, а во-вторых, чтобы лев мог дышать.
Покончив с этим, Тарзан занялся другими мешками — теми, в которых были закреплены огромные лапы зверя. Мешки на задних лапах он закрепил, не только завязав шнурками, но также приспособил повязки, туго затянутые вокруг лодыжек повыше сухожилий. Затем закрепил мешки на передних лапах тем же способом, затянув шнуры над мощными коленями. Теперь Нума стал действительно безвредным, как олень.