Вот так, да — невесть откуда врывается в сердце циклон одиночества, снежный ветер…
Депрессия — воспаление одиночества, от этого воспаления можно и умереть, и вылечиться с прибавкой сил и здоровья…
Отчего вдруг душа вспоминает, как бесконечно она одинока в обжигающе-ледяном Космосе Разобщенных?.. Спросим у Бога — отчего зима и зачем? Ночь — зачем?.. Не затем ли, чтобы осмыслить день?..
Образы природы, погоды, времен всегда соответствуют нашим внутренним состояниям.
Эти два стиха — про циклон снаружи и изнутри — написаны в разное время; когда писал второй; о первом не вспомнил; но у них оказался психофизиологический общ — тяжелый сон со смутным просоньем, вязкое похмелье души…
Посылка на черный день одиночества — картинка одиночества: в линиях, красках, звуках или словах… С нею уже не так одиноко.
Человек рождается на страдание, чтоб подниматься вверх
Книга Иова
Как сказано. Какая вечная точность.
Искра, на лету гаснущая Росинка, на ветру высыхающая… Вот что я и есть такое в этой необъятности, и не больше, если не врать себе.
Без меня можно. Вселенная Одиночества моего отсутствия не заметит. Космос Разобщенных не шелохнется, ну самую чуточку вздрогнет в какой-то точке — и все, и продолжит рев…
Без меня жизнь будет не совсем той, что со мной, но почти никто этого не узнает, ибо я ускользающе мал в этой Одинокой Вселенной, и осиротевшие с уходом моим, помучавшись недолго, исчезнут во тьме вслед за мною.
Вот поэтому-то я так упорствую в позывных, вот зачем пишу: чтобы одолеть малость, мгновенность свою и твою, мой Друг; чтобы собрать нас, чтобы слиться, продлиться и возрасти…
Страницы эти растут, как трава, идут, как дожди, появляются то в толпе, то за столом, то в поезде, то в постели…
Рождаются, расползаются, как котята, распрыгиваются, жмутся друг к дружке..
Долго пытался совместить тебя, внутреннего моего Друга (только с таким существом, все равно пола какого и возраста, умею в себе разговаривать и мыслить пытаюсь лишь ради этой немыслимой встречи…), с читателем (рыночная химера, многоголовый фантом).
Не получалось. Послал читателя на все буквы — и возымел внерыночный успех: внутренний Друг — к нему и обращаюсь вот так, на «ты» — да, Ты открываешь мне свое живое лицо, являешься извне во множестве обликов, пишешь разными словами, на разных языках, разными почерками…
Зная мое дело, кто-то понадеется найти и здесь прописи, рецептуру жизни, советы, поддержку, помощь.
Если понимать помощь не узко, не убого — найдет, и много. (Уже!..) Энергия, текущая по проводам, не ведает, в каком доме ей зажигать свет, а в каком кормить холодильник.
Спасательный круг тиражом в эн экземпляров, брошенный в море тонущих, спасет, конечно, не всех, но найдет своего спасаемого, и не одного — убедился.
В пути опыт каждого путника драгоценен.
Как иной раз воскресительно, когда кто-то оставляет тебе карту своих блужданий или хотя бы нечаянные следы, которые можно попытаться прочесть…
Страницы, меняющие настроение, меняют и жизнь. Кто-то спасется строчкой стиха, бывало так и со мной — и Пушкин не раз спасал, и Рильке, и Мандельштам, и Блок, и Цветаева, и Пастернак, и Волошин, и Окуджава, и Бродский, и еще многие-многие, да и я сам себя же подчас откроешь нечаянно вдруг — на тебе, будто кто-то нарочно подсунул: вот, понимал все и чувствовал в приобщенном состоянии души — вспомни, вернись к Себе!..
Вполне ясно в такие мгновения, что помощь от книги или письма — передача не только информации, но и живого дыхания, передача души — приобщение к жизни.
Речь письменная — общение, к которому прибавляется возможность бессмертия.
Тот неизвестный гений, который некогда начертал первые письменные знаки на песке, а потом на кости, на камне, на бересте, на пергаменте — догадывался ли, что начинает великий путь человечества в вечную и живую Вселенскую Библиотеку, где может встретиться и поговорить каждый с каждым?..
Естественный поток жизни в письме впервые перешел в закрепленный вид, объявивший войну Времени, — в воспроизводимую память, противопоставившую себя одиночеству.
Когда тебе подают знак — это еще не выход из твоего одиночества, но уже начало возможного выхода. Знак, первый знак был и началом жизни. Знак, средство действия живых существ друг на друга, стал и средством развития, преображения жизни — ибо этот театр, который есть жизнь, при каждом воспроизведении знака опять оживает, и всякий раз по-другому…
Когда мне признавались, что общаются с моими книгами подподушечным способом — не читая, а лишь помещая на сон грядущий под голову, например, «Искусство быть собой» — я иронически улыбался, но внутренне ликовал — меня ведь тоже исцеляет и держит на плаву малый кружок моих книжных человекобогов.
Прикасаюсь к ним редко, как к талисманам, но их присутствие в близлежащем пространстве выстраивает ось моего самочувствия, освежает глаза, чистит воздух.
Голодная душа питается и через кожу.
…Одно из первых авторских потрясений.
На улице возле метро увидал свою книгу — она свистнула мне скверненькой, дико родной обложкой — фюи-ить! — это я! — и после краткого столбняка оказалась находящейся в руках незнакомого рослого молодого мужчины, лицо которого я тут же навек запомнил.
Кого-то, наверное, дожидается. Стоит и читает. Боже мой, он читает меня — вдруг дошло, сердце ухнуло… Он меня читает, и я это вижу.
А он не знает, что это я…
Да, кажется, это и была первая встреча — вот так, живьем — со своим читателем.
Я еще не знал, что вероятность такой встречи достаточно велика. Впившись в него взглядом, едва сдерживая дыхание, с громким пульсом в висках… Через плечо подсматриваю, на какой строке…
Нисколько не замечая меня, читает.
Завороженно читает… Лицо меняется…
Улыбается, Бог ты мой, улыбается, шевелит губами… Посерьезнел, кивнул странице как доброму собеседнику… Еще улыбнулся..
— Извините меня, пожалуйста, за неуместное любопытство. Что-то интересное, да?..
— А?..
Словно очнувшись, человек оборотился ко мне, закрыл книгу, страницу заложив большим пальцем, — и вмиг мне стало не по себе, как на краю обрыва.
Передо мной стоял незнакомец с мягко-строгим смуглым лицом хорошо воспитанного офицера, курсанта или выпускника академии.