За окном шумели люди.
— Ты кто? — ревел Луза, держа за ворот какого-то китайца.
— Партизана я. Патрон давай.
— Пошлите за Тарасюком! — крикнул Луза и ввел китайца в комнату.
Китаец устало сел на лавку и стал пространно рассказывать, какой у них тяжелый день. Пока говорил, на дворе снова раздался собачий лай, и сторож крикнул:
— Стой! Ложись!
— Моя китайса, партизана, — раздался голос.
— Зачем ваша наша человека держала? — закричал новый партизан, отстраняя сторожа с винтовкой и вламываясь в хату. — Луза которая человека? — закричал он с порога. — Ван Сюн-тин кричал — патрона нету, иди Луза, свой человек, давайла патрона четыре ящика.
Он тоже сел на лавку, отер пот с лица и обратился к Зверичеву:
— Твоя командира есть? Давай приказа. Ай-ай-ай, — покачал он головой, — така нельзя делать: партизана фанзу сажай, патрона не давай. Семь партизана задержала Тарасюка, один Луза держала — ай-ай-ай! Рабочка и крестьянска помогать надо, — сказал он с горечью и подошел к окну, прислушиваясь.
Бой приближался. Он покачал головой.
— Давай приказа, — повторил он Зверичеву, опять садясь на лавку.
— Вот теперь ты и поговори насчет нейтралитета, — вздохнул Луза, взглянув искоса на инженера.
Зверичев молча ходил по комнате.
На дворе опять завозились, и китайский голос визгливо прокричал длинное русское ругательство. Партизаны рванулись к дверям, но Луза опередил их. Кто-то скакал по двору на коне.
— Тихо поделай, Тарасюка, — услыхал Луза голос самого Ван Сюн-тина.
Ван Сюн-тин.
— А, чёрт огородный, и ты здесь? Шляешься по ночам!
— Но-но-но! — обидчиво ответил Ван Сюн-тин. — Я тебе не Торгсина приходи, я дело приходи.
Он оттолкнул Лузу» повернулся к входящему Тарасюку и закричал на него, топая ногами.
Японцы третий день теснили отряд командира Ю, обрезали уши раненым и убитым, жгли фанзы. Партизаны дрались жестоко, но испытывали нужду в патронах.
— Здоровую ты нам бузу затеваешь, — сказал Тарасюк.
— Патроны давай! — кричал Ван Сюн-тин. — Такая слова писал; соединитесь, соединитесь, бедный человек, все умеете, а нам патрона нада — давай патрона. — И он ругался беспощадно, с украинским акцентом.
— Забирай своих корешков и уходи, будто тебя и не было, — сказал Тарасюк. — Топай назад.
— С ума ты сошел, Степка! — крикнул Луза. — Это ж люди, это ж живые люди, наши ребята!
— В плен их лучше возьмите, — сказала из-за ширмы Надежда.
Ван Сюн-тин, родной, зови всех на нашу сторону, будете жить у нас…
— Такие слова писала: соединитесь, бедный человек, а?.. — теперь уже совсем не стесняясь и царапая грудь, орал Ван Сюн-тин.
— Ах, душа из тебя вон! — Луза отвернулся, махнул рукой и вышел в сени. Потом вернулся и стал молча слушать.
Зверичев также молча глядел на происходившее, прислонясь к печке.
— Или я тебя заберу, или возвращайся назад сей момент, — сказал Тарасюк. — И так незаконно действую, — взглянул он на Зверичева.
Ван Сюн-тин что-то сказал своим партизанам. Те щелкнули языками и пошли вон из хаты.
— Сердись народа, — пояснил Ван Сюн-тин и подал всем по очереди свою узкую грядную руку.
— Живи много, Васика. Живи много, Надя. Живи много, начальник. Сегодня наша кончинка.
Луза рванул рубаху.
— К господней матери! — промычал он. — Уйду, сил нет…
— Хватит! Тебя еще не хватало, — тихо заметил Зверичев.
— Нервов не имею так жить.
— Хватит! — повторил Зверичев. — Никто тебе не железо.
— Уйду партизанить, уйду, жить не в силах.
Надежда взглянула в окно и шепнула:
— Погодите кричать. Слушайте.
— Что такое?
За рекой, на сопках, тонко и зло запели партизаны. Пело много людей.