— Эта меня не захватила, — заявил Галиб, возвращая книгу.
— Вот как! — удивился я. — Это почему ж?
— Возможно, в ней есть что-то, но… она похожа на жизнь таких, как ты, как я.
Я попытался объяснить ему.
— Да, — согласился Галиб, — ты прав, конечно, только я хочу, чтобы в каждой книге была Маргарита… И Арман Дюваль! Хотел бы я быть Арманом Дювалем!
С книгами он обращался очень бережно, старался не запачкать, не порвать их.
Однажды, когда я лежал в лазарете, ко мне пришел Галиб и нерешительно протянул лист бумаги.
— Что это?
— Читай, узнаешь.
Это было письмо, полное банальных фраз. В нем пространно говорилось о загадке смерти, о счастье, о глубинах вечной любви, о феях с кружевными крыльями, о всевышнем, который, создавая женщину, уподобил ее миражу.
Я спросил:
— Кому адресованы эти строки?
— Он смутился и покраснел до ушей.
— После узнаешь, — нехотя ответил он и с беспокойством посмотрел на меня: ну как, трогательно получилось?
В его взгляде было столько надежды на одобрение, что мне не оставалось ничего другого, как дать утвердительный ответ. В противном случае он потребовал бы, чтобы я написал другое письмо взамен этого, еще более трогательное. А этого я не мог. И я сказал, что письмо написано прекрасно. Сначала он подумал, что я шучу, потом поверил и обрадованный ушел.
Когда меня выписали из лазарета и я вновь вернулся в камеру, Галиб подошел ко мне, взял меня под руку и отвел в укромный уголок. Потом он вынул из кармана сложенное в несколько раз письмо и протянул его мне. Это письмо, написанное очень неграмотно, запомнилось мне на всю жизнь. Начиналось оно так:
«Любимый мой, получила ваше любовное послание в один из этих нежных весенних дней и очень обрадовалась. Но ты говоришь очень мудрено. Я не понимаю таких слов. Сердце тянется к сердцу. Если ты меня любишь, значит, и я тебя люблю, если я тебе желанна, то и ты мне тоже».
А заканчивалось письмо следующими словами:
«На воле у меня никого нет и здесь тоже. Между нами говоря, я так завшивела, что никто меня к себе и близко не подпускает, все нос от меня воротят. Да и жрать всегда хочется. Что дают на день, съедаю зараз. Находиться тут мне осталось еще сорок дней. Если ты меня действительно любишь, пришли мне кусок мыла и пару буханок хлеба. На воле рассчитаемся».
По углам письма были четыре пометки — четыре дырки, выжженные сигаретой.
— Ну как? — спросил Галиб. — Как тебе это нравится?! Я ей про неземную любовь, а она мне про хлеб да мыло! — Он выхватил у меня письмо и с досадой разорвал его на мелкие клочки. — Разве это женщины? Толстокожие медведи!
Я старался объяснить ему, что он несправедлив.
Уставившись в стенку, время от времени вздыхая, он терпеливо слушал меня. Я говорил о том, какую роль в нашей жизни играют хлеб и мыло.
На следующее утро он снова пришел. Его темно-зеленые глаза светились радостью.
— Послал я ей мыло и две буханки хлеба, — шепнул он мне.
Потом мне коридорные из арестантов, которые бывали в женской половине тюрьмы, передавали, что Галиб помогает одной заключенной — посылает ей хлеб, мыло, а иногда и деньги.
Вскоре ее освободили. Это была молодая, здоровая женщина. В четырнадцать лет ее насильно выдали замуж, в пятнадцать муж выгнал из дому за измену. Оказавшись на улице, она опустилась, пошла по рукам… Была осуждена на три месяца и заключена в тюрьму.
Через некоторое время мы узнали, что надзиратель Галиб женился на ней.
Человек решил продать книги.
Всю ночь он ворочался в постели, не мог заснуть.
«Продать книги!»
Забылся лишь к утру, а когда проснулся, почувствовал острую боль в висках. Он встал, умылся.
«Продать книги!»
Боль в висках не прекращалась. Он оделся, посмотрел в зеркало, но не увидел себя.
«Продать книги!»
Стал причесываться, расцарапал гребнем в кровь кожу на голове.
«А книги продать все-таки придется!».
Жена спросила:
— Что с тобой, дорогой? Смотри, ты задел таз и пролил воду.
— Пролил воду? Извини.
Он сел возле сундука с книгами. Как они близки ему, как дороги! В каждой — частичка его самого, частичка его мыслей… В каждой — заметки на полях, подчеркнутые строки.
Маленькая девочка робко спросила у матери.
— Сегодня он, наконец, продаст их, да?
Мать строго посмотрела на дочь. Девочка умолкла. Почему мама сердится? Ведь есть так хочется. Книгами сыта не будешь. Да и в доме от них тесно. Пошел бы да продал их. Будь она на месте отца — не стала бы раздумывать.