Солнце сияло на безоблачном небе, когда Кольмар и оба его пажа добрались до того места, где широкая дорога, ведущая к столице Богемии, пересекалась узкою тропинкой. Чуть в стороне от перекрестка стояла маленькая, грубо построенная часовня с миниатюрным распятием и четырьмя подсвечниками внутри.
Подъехав к ней поближе, Кольмар приметил сидящего на камне монаха, в котором по одежде узнал бенедиктинца. Тот поднялся на ноги.
— Вот это и есть отец Киприан, — заявил Конрад, рассмотрев бенедиктинца, лицо которого, однако, отчасти скрывал капюшон.
Бенедиктинец тоже узнал пажа и, отбросив капюшон на плечи, подошел к рыцарю.
— Я полагаю, что вы Эрнест Кольмар? — промолвил он.
— Точно так, — ответил рыцарь.
Спрыгнув с лошади, он передал поводья одному из слуг и удалился вместе с монахом. Пока они шагали молча, не начиная разговора о деле, ставшем причиной их свидания, Кольмар изучал наружность отца Кип-риана.
Монах был человеком высоким, прямым и, наверное, сильным. Его прекрасное сложение угадывалось, несмотря на широкую черную рясу, подвязанную у пояса веревкой. Капюшон, теперь откинутый, имел такую форму, что мог закрывать лицо целиком. За поясом монаха висели четки, на ногах были грубые сандалии: короче, все в нем говорило о суровой, воздержанной жизни.
Но опытный глаз Эрнеста Кольмара не обмануло строгое обличье бенедиктинца. В чертах отца Киприана, отличавшихся необыкновенной красотой, сохранились следы сильных и пылких страстей; чувственное выражение лида не могла скрыть показная холодность, а линия рта и зловещий блеск больших серых глаз не оставляли сомнения в том, что мысли его гораздо больше занимают земные дела, чем он хотел изобразить. Выглядел он лет на сорок, лицо имел бледное, но губы — грубые, толстые и красные.
Таким был отец Киприан. И первое впечатление от него Эрнест Кольмар получил далеко не благоприятное. Поэтому рыцарь решил обращаться с ним сдержанно, соблюдая, однако, вежливость и приличие.
— Мы живем в беспокойные времена, отец мой, — начал рыцарь первым. — И благоразумие повелевает требовать верительных грамот от тех, с кем собираешься толковать о важных делах. Мой паж объяснил вам, что я доверенное лицо Альбрехта Австрийского.
— Если бы вы не служили этому знатному государю, — заметил монах, — вы бы не знали, куда отправить пажа отыскивать меня. Соблаговолите, пожалуйста, сообщить, что поручил передать мне его высочество?
— Его высочество повелел доставить вам письмо, которое должно доказать вам, что я действительно его представитель, — ответил Кольмар, вынимая из кармана пергамент. — Взгляните, — добавил он, — это ваш почерк?
— Мой, — кивнул отец Киприан.
— В этом письме, — продолжал рыцарь, — вы заявляете, что имеете возможность надеть богемскую корону на голову Альбрехта Австрийского.
— Я сказал правду, — пожал плечами монах.
— Но с какой стати, — возразил рыцарь, — человек, жизнь которого целиком заполняют молитвы и умерщвление плоти, вздумал вмешиваться в такие важные политические дела? — При этих словах Кольмар бросил значительный взгляд на рясу монаха и четки, висевшие у него на поясе.
— Что касается причин, руководящих мною, — промолвил Киприан после долгого молчания, — то вы могли бы избавить меня от труда признаваться, что они глубоко эгоистичны. Вы бы и сами догадались.
— Получится гораздо лучше, если мы совершенно поймем друг друга, прежде чем приступим к переговорам, — заметил рыцарь. — Так что перечислите мне средства, какими вы располагаете, и награду, которую требуете за то, чтобы помочь принцу Альбрехту.
— Вам, вероятно, известно, насколько запутаны дела Богемии? — начал отец Киприан.
— Нет, — покачал головой Кольмар. — И вы меня чрезвычайно обяжете, если в двух словах обрисуете точное положение партий, враждующих в стране.
— С удовольствием, — согласился монах. — Много лет прошло с тех пор, как Яна Гуса приговорили к смерти и сожгли. Но чувство, разбуженное им в народе, не исчезло вместе с дымом его костра; из самого праха Яна Гуса, развеянного по ветру, вылетело его дыхание и разнеслось над Богемией. С того времени тайно и осторожно продолжается секретная война. Два года назад общества, запрудившие страну, нашли себе начальника, неустрашимого Жижку, прозванного Кривым. Этот смуглый человек был камергером богемского короля и…
— Жижку, кажется, разъярили оскорбления совершенно особого рода? — перебил, его рыцарь. — По крайней мере, так мне говорили в Австрии.
— Возможно, и существовала какая-то подобная басня, — пробормотал Киприан, бросая украдкой взгляд на Эрнеста Кольмара. После некоторого молчания он прибавил: — Давайте не будем останавливаться на безделицах. Достаточно того, что Жижка встал во главе всех недовольных, прозванных таборитами. Их лозунга вам не скажу. Напрасно король старался успокоить Жижку, он сам сделался пленником в своем дворце, и страшный начальник таборитов начал управлять Прагою и ближними к ней округами. В то время я жил в пражском монастыре, еще не приняв пострига, и настоятель через меня переписывался с королем: я тайно встречался с ним по ночам. Шесть месяцев назад король умер, на смертном одре поручив мне свою единственную дочь, принцессу Елисавету. Теперь ей восемнадцатый год, и находится она в надежном убежище, где неизвестно ее настоящее звание. Согласитесь, было бы безумством объявить ее богемской королевой при грозном Жижке и его проклятых таборитах. Итак, в последние полгода королевство существовало без монарха, преданное раздорам и безначалию, не знающее другого правителя, кроме страха, внушаемого Жижкой.
— Да, таково положение Богемии, — задумчиво произнес рыцарь. — Что же вы хотите предложить принцу Альбрехту? — добавил он, помолчав.
— Жениться на принцессе Елисавете, — ответил монах. — Богемское дворянство соединится под знаменем короля, известного во всем христианском мире своей храбростью. Приобретя со вступлением в брак право вмешиваться в дела Богемии, он сразит Жижку и всю его орду.
— А принцесса хороша собою? — поинтересовался рыцарь.
— Прелестна как ангел… кротка, очаровательна, послушна, умна, — сказал Киприан. — И по завещанию ее отца я один имею над нею власть.
— Положим, что мой благоприятный отчет повелителю, — промолвил Кольмар, — заставит его высочество согласиться с вами… и положим, что принцесса не будет возражать против этого брака, какую награду тогда вы потребуете за свою помощь и услуги?
— С вами, представителем могущественного принца, я буду говорить откровенно и чистосердечно, — заявил монах. — Из всех государей Европы я выбрал вашего господина как самого достойного обладать сокровищем, находящимся в моем распоряжении. Через меня он может сделаться мужем богатейшей принцессы на свете и, женившись на ней, наденет на голову богемскую корону. При столь высоком положении кто помешает ему стремиться еще выше? Германский император стар и бездетен; разве найдется кандидат более достойный императорской порфиры, чем человек, носящий уже короны австрийскую и богемскую? Заметьте, рыцарь, что, сажая вашего господина на пражский трон, я направляю его на путь еще более славный, который ведет в Ахен.
Мы должны напомнить нашим читателям, что во времена, описываемые нами, Германия разделялась на множество государств, но вся конфедерация управлялась одним выборным императором, престол которого находился в Ахене. Причем Венгрия и Богемия были независимы от Австрии. Теперь читателям становится понятна сила доводов отца Киприана. Эрнест Кольмар сразу осознал значение его слов.
— Мне все ясно, — произнес он. — Вы подчеркиваете важность услуг, которые собираетесь оказать принцу Альбрехту Австрийскому, дабы требовать соразмерной награды.
— Это чистая правда, скрывать не буду, — ответил монах. Потом лицо его внезапно вспыхнуло в порыве честолюбия, и он вскричал: — Без меня ваш господин ничего не сможет сделать в Богемии! Он не отыщет ни убежища принцессы Елисаветы, ни того места, где спрятаны сокровища. Выходит, он всем будет обязан мне… невестой… богатством… троном! И взамен я всего лишь требую, чтобы он назначил меня своим министром, великим канцлером королевства!
Эрнест Кольмар невольно вздрогнул, смотря на монаха, воображение которого замыслило, а язык осмелился произнести вслух подобные вещи; он не мог не подумать о том, насколько смелый и отважный дух бенедектинца противоречит его грубой одежде и скромным четкам.
— Если вы считаете меня слишком самонадеянным, рыцарь, — внезапно сказал отец Киприан, — то наш разговор закопчен.
— Я прошу извинения, если что-нибудь в моих взглядах или движениях оскорбило вас, — произнес Кольмар. — Но, откровенно признаться, ваши требования немного удивили меня, хотя они совершенно соразмерны услугам, которые вы можете оказать моему господину. Итак, от имени Альбрехта Австрийского я принимаю ваше предложение. Однако я обязательно должен быть представлен принцессе Елисавете, ибо — и это очень серьезно — господин мой слишком благороден и слишком честен для того, чтобы жениться на бедной сироте без ее полного согласия.
— Ваше желание будет исполнено, рыцарь, — согласился отец Киприан. — Мы сойдемся в Праге через четыре дня, и вы увидите самую очаровательную принцессу во всей Европе. А если у вас поэтическая душа, вы получите прекрасную возможность продемонстрировать ее, описывая прелести Елисаветы его высочеству, Альбрехту Австрийскому.
— Не сомневайтесь, я сумею по справедливости оценить ее достоинства, — заметил Кольмар. — А теперь, отец мой, по какой дороге вы пойдете?
— Я отправлюсь прямо, — сказал монах. — Мне было бы опасно попасть в руки Жижки, — объяснил он с горечью. — Мы увидимся в Праге, рыцарь, до тех пор прощайте!
С этими словами монах встал, опять надвинул капюшон и удалился по тропинке, идущей близ часовни. Кольмар скоро потерял его из виду.
Было около семи вечера, когда рыцаря и двух его пажей, ехавших по границе леса, неожиданно остановил окрик часового:
— Кто идет?
— Меня зовут Эрнест Кольмар, я рыцарь и еду в Прагу, — было ответом. — Эти молодые люди мои слуги. Но поскольку лагерь знаменитого Жижки поблизости, я с радостью бы поговорил с ним, прежде чем продолжить путь.
— Мне исключительно легко исполнить ваше желание, — хмыкнул часовой, — потому что я бы все равно не пропустил вас, не отведя сначала к генералу.