Дрожа, в ужасе повернула она голову к монаху, и тот внезапно вскочил и подошел к ней.
— Дочь моя, — промолвил он, стараясь говорить кротко и успокоительно, — вы хорошо сделаете, если побыстрее ответите на вопросы благоразумнейшего из рыцарей.
— Напротив! — вскричал Кольмар. — Пусть принцесса наедине подумает о переговорах, которые вы, отец Киприан, по-моему, затеяли преждевременно.
— Как! Разве ее высочество…
Монах остановился, не закопчив фразы, начатой запальчивым тоном, вполне подтвердившим подозрения Кольмара. Он теперь не сомневался, что принцесса подчиняется влиянию, от которого избавиться не может.
— Я думаю, отец мой, — с упреком сказал рыцарь, — что лучше всего сейчас прервать свидание. Оно уже тяготит ее высочество, — 1 прибавил он, обернувшись к Елисавете, напрасно пытающейся подавить волнение, рожденное словами Эрнеста.
— Вы меня простите, — возразил монах, — если я напомню вам, в каком положении находится ее высочество. Было бы неблагоразумно и опасно для нее назначать другое свидание только для того, чтобы повторить уверения, которые легко произнести теперь. Позвольте мне сказать несколько слов ее высочеству, и я убежден, что потом встреча кончится самым удовлетворительным образом.
Эрнест Кольмар взглянул на принцессу, но не прочел на ее лице никакой подсказки о том, уйти ему или остаться. К ней вернулись хладнокровие и мужество, но сохранившееся глубокое отчаяние сделало ее холодной и замкнутой.
Кольмар, не зная, как поступить, отошел в сторону, чтобы позволить Киприану сказать несколько слов на ухо принцессе.
Монах, воспользовавшись представившимся ему случаем, наклонил голову так, что капюшон, закрывавший верхнюю часть его лица, коснулся прелестных волос принцессы.
— Елисавста, — прошептал он быстро и повелительно, — я приказываю вам дать этому австрийцу требуемое уверение. Вспомните…
— Молчите… молчите! — пробормотала принцесса.
Это восклицание, произнесенное задыхающимся, глухим и почти замогильным голосом, выразило яснее самого отчаянного крика степень ее ужаса.
— Молчите… молчите! — повторила она, со страхом глядя в мрачное лицо монаха, казавшееся еще более грозным от тени, набрасываемой капюшоном. — Пусть что свидание кончится, заклинаю вас! Через несколько дней, может быть, завтра, я лучше подготовлюсь к приему посланника.
— Нет, нет! — перебил ее Киприан с какой-то свирепостью. — Мне неудобно водить его сюда десять раз из-за ваших капризов.
— Моих капризов! — прошептала принцесса, бросив на монаха взгляд, исполненный упрека и гнева. — Лучше скажите: моих понятий о чести.
— Нет, — повторил он. — Не советую издеваться надо мной, Елисавета!
— Издеваться над вами! — вскричала принцесса, но не настолько громко, чтобы рыцарь ее услышал. Лицо ее покраснело от негодования.
— Вы, верно, решили рассердить меня, упрямая и злая девчонка, — сказал монах. — Но вы исполните то, что я приказываю, Елисавета. Вы будете повиноваться мне, говорю вам, — угрожающе продолжал он, вздрагивая от бешенства. — Вспомните нашу клятву! Вспомните о том, что делает вас моей рабой, моим орудием, когда серебряный колокол зазвучит в полночь.
— Довольно! Довольно! — прошептала принцесса. Губы ее задрожали, а по лицу разлилась смертельная бледность, точно последние слова монаха заключали в себе некий непостижимый ужас или возбуждали в ней тягостные воспоминания. — Довольно, отец Киприап, не говорите более ничего, — снова шепнула она через несколько минут. — Я успокоюсь… я дам уверение, что…
— Благодарю, благодарю! — произнес монах, сияя от радости. Обернувшись к Эрнесту Кольмару, он прибавил: — Рыцарь, ее королевское высочество уже оправилась от замешательства, в которое, весьма естественно, — ее повергли важные известия, бывшие целью вашего посещения, и теперь готова дать требуемые уверения, соблюдая условие, о котором вы печетесь.
Но пока Киприан произносил эту длинную фразу размеренным тоном, чтобы принцесса успела взять себя в руки. Эрнест Кольмар взглянул на нее и понял, что она всего лишь подчиняется угрозам.
Действительно, было что-то принужденное и неестественное в ее поведении, что-то страшное в усилиях унять дрожь, а тяжелое дыхание, вздымающее грудь, не оставляло сомнения в том, с каким трудом она сдерживает себя.
— Принцесса! — воскликнул Эрнест Кольмар, бросив на монаха негодующий взгляд. — Опасения мои подтвердились, я теперь окончательно уверился в том, что ваше высочество подчиняется чужой воле.
— Я прошу вас ограничиться причиной этого свидания, — проговорила принцесса так медленно и размеренно, точно боялась, что малейшее волнение заставит ее зарыдать. — Вы спрашивали, с моего ли согласия началось сватовство… и… я отвечала вам утвердительно. — Она еле сдержала слезы. — Прощайте, рыцарь! — И принцесса Елисавета выбежала из комнаты в небольшую дверь близ кресла с балдахином.
— Теперь вы должны остаться довольны! — вскричал монах торжествующим тоном.
Но, вглядевшись в лицо Эрнеста Кольмара, Киприан не увидал на нем ничего утешительного для себя.
— Уйдем отсюда, — бросил Кольмар холодным, надменным и даже повелительным тоном.
Но когда он пошел к двери, монах метнул на него взгляд, исполненный такой ненависти и адской злобы, что, как ни был храбр Эрнест Кольмар, но, заметив его, он не мог бы не вздрогнуть.
Рыцарь приподнял бархатную портьеру, отворил дверь и пересек переднюю, где прислужницы принцессы Елисаветы по-прежнему сидели за вышиванием.
Киприан шел позади рыцаря, и мрачное, зловещее выражение делало отвратительным его лицо, от природы красивое. Очевидно, выдумывая какой-то адский план, он еще больше надвинул капюшон, точно хотел скрыть свои мысли.
Два пажа, провожавшие их до дверей, ждали в коридоре. Они опять зашагали впереди и спустились по мраморной лестнице в нижнюю переднюю.
Рыцарь и монах хранили самое глубокое молчание с той минуты, как покинули комнату принцессы, но вдруг Киприан, взяв Эрнеста за рукав полукафтана, сказал вполголоса:
— Вы видели принцессу Елисавету, и она сама уверила вас, что готова принять предложения вашего повелителя, Альбрехта Австрийского. Не угодно ли вам теперь взглянуть на сокровища, принадлежащие ее высочеству, и на завещание, согласно которому его величество отдал дочь под мою опеку?
— Да, завещание! — воскликнул рыцарь и после минутного размышления прибавил: — Спасибо, что напомнили. Ведите меня, я готов следовать за вами.
Киприан сделал знак пажам, и те немедленно удалились. Потом отворил низкую дверь, спрятанную в тени, под мраморной лестницей, и там, в глубокой темноте, обнаружилась другая лестница.
— Я попрошу вас запереть за собою дверь, — сказал монах, начиная спускаться по ней.
В голове Эрнеста Кольмара промелькнула мгновенная мысль об измене, и он в нерешительности остановился на пороге.
Но ему тотчас же стало стыдно за внезапный страх, и он последовал за монахом. Затворив за собою дверь, он очутился в густой темноте, без малейших проблесков света.
— Спускайтесь смело, рыцарь, — проговорил Кйлриан. — Ступени ровные и крепкие — не упадете. Через несколько минут я достану лампу или факел.
Кольмар спустился твердыми шагами до самого низа лестницы. Движением, свойственным каждому человеку, находящемуся в темноте, он протянул руки и ощупал крепкие стены справа и слева. А поскольку впереди он слышал стук сандалий монаха, то заключил, что находится в длинном подземном коридоре фута в четыре шириной.
Но едва сделал он шагов двенадцать по ровному полу, как что-то с тяжелым лязгом опустилось позади него, точно железный барьер, и, прежде чем Кольмар успел опомниться от удивления, другой такой же предмет упал спереди.
— Измена! — закричал рыцарь, бросаясь вперед.
Но его остановила железная решетка, пересекавшая подземелье от одной стены до другой и возвышающаяся от пола до потолка. Эрнест хотел было вернуться на лестницу. Но и с обратной стороны путь преградил точно такой же барьер.