Максим Яковлевич и дядя энергично осваивали земли на Чусовой и Сылве. Они и приняли в свои городки казаков.
Строгановская летопись, освещая этот период в жизни Ермака, пишет: «Атаманы же и казаки стояху против безбожных агарян буйственно и единомысленно с живущими ту людьми в городках, и бияхуся с безбожными агаряны сурово и немилостливо и твёрдо стояху и на по верных поощряхуся, пожиста же они, атаманы и казаки, в городках два лета и месяцы два».
Казаки не напрасно ели строгановский хлеб. Ещё не успели затянуться раны после набега Магомет-Кули — будущего главнокомандующего кучумовскими войсками, — как перешёл Югорский хребет мансийский мурза Беглебий и «нечаянно подошёл под Чусовский Строгановых городок и оттоль, учини нападение на Сылвенский острожек и прочие села и деревни многия, выжег и разорил и убийства людям и грабежи учинил и получа в добычу несколько мужеска пола людей, назад было побег», но был настигнут и взят в плен.
Историки не задумываются над тем, когда в Ермаке возникла мысль о походе в Сибирь. Считается, что стремление это уже изначально было заложено в нём, а восторженные беллетристы договариваются иногда и до того, что и на Волгу-то пошёл атаман только затем, чтобы набрать отряд для задуманного похода.
Но если трезво смотреть на события четырёхсотлетней давности, то легко заметить, что до весны 1581 года (новый год начинался тогда первого сентября) ничто не свидетельствует о том, что у Ермака появились столь обширные планы.
В строгановских вотчинах он находился на положении наёмника, которого кормят за выполнение вполне конкретных указаний хозяев. Строгановы же не спешили за Урал, укреплялись пока в Предуралье.
Не понимая этого, многие исследователи объясняют сылвенский поход Ермака ошибкой. Ермак, дескать, спутав устья Чусовой и Сылвы — действительно расположенные близко друг от друга — и «обмишенившись», пошёл не по той реке, а когда понял свою ошибку, уже начались заморозки, и пришлось вот зимовать Ермаку на месте нынешнего Кунгура.
Самое забавное, что аналогичное объяснение я услышал в Кунгуре от местного жителя.
— А чего? — сказал он. — Всё просто. Ермак лёг спать, а кормщикам чего надо? — лишь бы река была спокойная. Вот они и выбрали Сылву. Сылва-то ведь не Чусовая — ленивая, словно корова.
Местному жителю, конечно, простительно не знать, что в шестнадцатом веке и на Сылве и на Чусовой уже стояли русские городки и острожки, но как об этом забывают профессиональные историки — просто уму непостижимо!
Разумеется, Ермак не мог заблудиться.
Весной 1580 года, выполняя вполне конкретное указание Строгановых, благополучно поднялся он вверх по Сылве и поставил на месте Кунгурской ледяной пещеры городок, а весной, оставив в городке семейных казаков и поставив в городище часовню во имя Николая Чудотворца, вернулся назад на Каму.
Место над Кунгурской ледяной пещерой до сих пор называется Ермаковым городищем. Память народа сохранила до наших лет около тридцати названий на уральских притоках Камы, так или иначе связанных с Ермаком.
Когда Иван Грозный в припадке ярости убил своего сына, в этой же комнате находился и Борис Годунов. Он пытался остановить расправу, но вмешательство это не помогло. Убив сына, Грозный отлупил и Годунова. Отлупил так, что тот надолго слёг в постель. Знавший толк в травах Семён Аникеевич Строганов решил задержаться в Москве. Он взялся лечить царского любимца.
Полновластным хозяином в чусовских вотчинах стал двадцатипятилетний Максим Яковлевич.
Лето выдалось неспокойное. Едкой гарью тянуло с верховьев реки — там горела подожжённая преподобным Трифоном тайга, — и по воде несло задохнувшихся в огне животных.
Пожар начался так. Выжигая для пашни лес, Трифон ушёл молиться и не уследил, как перекинулся огонь на заготовленные крестьянами дрова. Крестьяне, вместо того чтобы тушить пожар, первым делом кинулись ловить отшельника. Поймали, сбросили со скалы, но, увидев, что он остался жив, кинулись снова догонять его, а пожар за это время ушёл в тайгу.
К счастью для будущего святого, возле берега стояла лодка. Он прыгнул в неё, и лодка, покачнувшись, отошла т берега и быстро поплыла по стремнине.
Отшельника перехватили в Нижнечусовском городке. Максим велел надеть на него железо и бросить в темницу.
«Скоро и сам ты понесёшь то же!» — предрёк Трифон, но Максиму было недосуг вдумываться в пророчество. Уже донесли лазутчики, что просочились из-за камня войска пелымского князя Кихека и — не сегодня-завтра — следовало ждать их у стен городка. Дни и ночи проводил Максим с Ермаком на городских стенах.
Были и другие недобрые знамения. Прибежал из леса вогулич со стрелою в спине, упал у ворот и умер. Когда вышли посмотреть, увидели — оперение у стрелы золотое. Кучумовской была та стрела...
С Кучумом не собирался воевать Максим. Слишком могущественным был сибирский владыка. Он и московскому царю мог писать: «Хочешь миру — и мы помиримся, а хочешь воевать — давай воевать будем». Куда уж тут ему, Максиму? Нет, не воевать он хотел, а пробиться на пожалованные на Тахчеях земли, укрепиться там, а дальше уж... Бог подскажет, что делать дальше.
Но не с кем было посоветоваться...
Горечью лесного пожара пропитался воздух. Максим по ночам вставал с постели, долго сидел у стола, сжав руками голову... Не вовремя, ох, не вовремя отлучился дядя. Максим одевался, снова шёл на стену, до боли в глазах вглядывался в мутноватые рассветные сумерки.
Лишь в августе, убедившись, что войска пелымского князя прошли севернее, на Чердынь, Максим приказал Ермаку готовиться в путь. Нужно было успеть поставить до снега ещё один городок — в самом верховье Чусовой.
Первого сентября — Семёнов день.
Первого сентября 1581 года случилось сразу три события. Случились они в разных концах страны, но все они имеют важное значение для последующего повествования.
Первого сентября 1581 года струги Ермака ушли из Нижнечусовского городка. Начался знаменитый сибирский поход.
Первого сентября 1581 года войска пелымского князя Кихека обрушились на Чердынь.
«Город Чердынь деревянный, а на городе шесть башен, а мосты и обломы на городе и на башнях давно сгнили, и кровля обвалилась, а четвёрты ворота да тайник дак совсем завалилися, да и колёса у пушек ветхи и худы» — такою была в тот день Чердынь, но — странно! — она выдержала удар и, растекаясь по окрестностям, кихековские банды пошли к Кай-городку, где «велию пакость учиниша», а затем вернулись на Каму, сожгли Соликамск и двинулись — уже с другой стороны — к строгановским вотчинам.
Отпуская казаков Ермака, Максим просчитался. Хотя Кихеку и не удалось взять ни один из строгановских городков, но опустошения, произведённые им, были огромны. Все окрестные деревеньки были сожжены пелымским князьком.
Решающее сражение состоялось у стен Нижнечусовского городка. Вооружив сбежавшихся в крепость крестьян, Максим вышел навстречу неприятелю, и «сражение было жестокое и упорное, а победа сумнительная». Тем не менее с остатками своих войск Кихек бежал за Камень.
Всю зиму Максим бился, восстанавливая порушенное хозяйство, а весной как снег на голову хлынули в его городки бегущие с Волги отряды Ивана Кольцо.
Максим Яковлевич наотрез отказался снабжать этих казаков припасом, но казаки подступили к нему «грызом», а Иван Кольцо крикнул гневно: «Мужик! Не знаешь ли, ты и теперь мёртв! Возьмём тебя и растерзаем по клоку!»
С тоской смотрел Максим Яковлевич, как из его амбаров тащат казаки в его струги его добро. Казаки тащили всё без разбора, так что скоро «струги грузу знимать не стали и под берегом тонули».
Кунгурская летопись дважды рассказывает о начале похода, называя сперва имя Ермака, которого Строгановы сами снаряжают в поход, а затем имя Ивана Кольцо, который сам собрался в поход, ограбив Строгановых. Так, наверное, и было, но, когда записывались рассказы казаков, оба отряда уже настолько слились в их представлении в одно целое, что казаки не различали их между собой, и поэтому и летопись не дифференцирует выступления казачьих отрядов.
Несчастья Максима Строганова, однако, на этом не кончились, потому что в Семёнов день 1581 года случилось ещё одно, пока не упомянутое нами событие. В этот день прибежал в Москву вырвавшийся с бойни, учинённой казаками на самарской переправе, Василий Пелепелицин.
Перечёркивая карьеру незадачливого дипломата, Грозный назначает его вторым воеводой в Чердынь. Легко представить себе, что чувствовал Пелепелицин, когда узнал, что Максим Строганов позволил уйти казакам Ивана Кольцо за Камень. Весь гнев опального воеводы, а тогда Пелепелицин был единственным воеводой — князя И. М. Елецкого отозвали в Москву, — обрушился на голову Максима Яковлевича.
Срочно в Москву полетел донос, и уже 16 ноября 1582 года Грозный откликнулся опальной грамотой на Максима и Никиту Строгановых. Все потери в войне с пелымским князем ставились в счёт Строгановых: «И то всё осталось вашим воровством и изменой».
Впрочем, до заточения Максима дело не дошло. Он вовремя вспомнил о пророчестве преподобного Трифона, приказал снять с него оковы и отпустить на волю и, как утверждает житие, «по молитве преподобного царский гнев прекратился».
Трифон вскоре покинул негостеприимные края и в дальнейшем продолжал свою деятельность в Хлынове, где основал Успенский монастырь. После смерти он был причислен православной церковью к лику святых.
Вторая, помимо молитв Трифона, версия о прекращении царского гнева основывается на том, что в январе 1582 года до Москвы добралось посольство Ермака, привёзшее известие о взятие Сибири, и возглавлял его осуждённый на смертную казнь Иван Кольцо.
Но, впрочем, мы уже слишком забежали вперёд. Впереди ещё весь беспримерный, героический поход в Сибирь.
Первого сентября 1581 года струги Ермака поплыли вверх по Чусовой. Обитая белой жестью, долго ещё была видна верхушка церкви в Нижнечусовском городке, но вот пропала и она — Ермак смог вздохнуть спокойно. Снова он превратился из наёмника в полновластного, как и на Волге, атамана.