Это было настолько очевидно, что и ребенок понял бы, но именно потому я и упустил это из виду. Конечно же, их было двое, иначе как бы они могли заставить весь экипаж подчиниться их приказаниям! Боже милостивый, значит, их двое! Там у нас в домике девять мужчин и женщин, и двое из них убийцы. Беспощадные и безжалостные убийцы, которые, будь к тому малейший повод, убьют и еще кого-нибудь. А у меня нет и тени предположения, кто они, эти двое.
— Конечно, вы правы, мисс Росс. — Я заставил себя говорить спокойным и размеренным тоном. — Я был просто слеп, мне следовало это давно понять...— Я вспомнил, как легко пуля пронзила человека в последнем ряду.— Собственно, я понимал это подсознательно, но как-то не связал одно с другим. Полковник Гаррисон и капитан Джонсон были убиты из разных пистолетов: один — из тяжелого и мощного оружия, а другой — из менее мощного, более легкого, каким может пользоваться и женщина...
Я внезапно умолк. Дамский пистолет! Почему бы и не женщина? Может быть, даже девушка... та, которая сидит сейчас рядом со мной? Может быть, тот, кто пошел за мной, когда я направился к самолету, был ее сообщник, ведь это объяснило бы многие факты... Нет, не объяснило бы, обморок нельзя симулировать. Но может быть...
— Дамский пистолет? — Она поняла меня, словно я произнес свои мысли вслух. — Может быть, даже я, лучше сказать, все-таки я. — Она говорила неестественно спокойным тоном. — Видит Бог, я не могу упрекать вас. На вашем месте я бы тоже всех подозревала.
Она стянула с левой руки перчатку, сняла с безымянного пальца сверкающее колечко и передала его мне. Я с недоумением стал рассматривать его в свете фонаря и заметил на внутренней стороне крошечную надпись: «Дж. У. — М. Р. сент. 28,1958». Я поднял на нее глаза. Лицо ее будто застыло и осунулось.
— Мы с Джимми обручились два месяца назад. Это был мой последний рейс в должности стюардессы. На Рождество мы должны были пожениться... — С этими словами она выхватила у меня кольцо, трясущейся рукой надела его на палец, а когда снова повернулась ко мне, глаза ее были полны слез. — Теперь вы мне верите? — Она всхлипнула. — Теперь вы мне верите?
Первый раз за двадцать четыре часа я поступил разумно: крепко сжал губы и не сказал ни слова. Меня больше не беспокоило ее странное поведение сразу после аварии и у нас в домике, я понял: то, что она сейчас сказала, объясняет все. Я молча сидел и наблюдал за тем, как она смотрит перед собой невидящим взглядом, а когда она вдруг вся поникла и закрыла лицо руками, я привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Она просто повернулась, уткнулась лицом в олений мех моей парки и заплакала так, словно сердце ее разрывалось. Я думаю, так оно и было на самом деле.
Возможно, тот момент, когда человек узнает, что у девушки умер жених, — не самый подходящий для зарождения любви. Но боюсь, что именно это со мной и случилось. Эмоциям нет дела до щепетильности, до правил и приличий повседневной жизни, и именно сейчас я вдруг ощутил их власть над собой с такой силой, какой не чувствовал с того ужасного дня, четыре года назад, когда моя жена через три месяца после свадьбы погибла в автомобильной катастрофе. И я бросил медицину, вернулся к моей первой великой любви — геологии, закончил прерванный второй мировой войной курс на степень бакалавра наук и пустился странствовать по свету, направляясь туда, где работа, новое окружение и обстоятельства помогли мне забыть о прошлом. Почему же при виде этой темной головки, уткнувшейся в мех моей парки, я чувствовал, что сердце мое переворачивается? Не знаю. Несмотря на ее удивительные темные глаза, ее нельзя было назвать красавицей. И я абсолютно ничего о ней не знал. Быть может, это была просто естественная реакция после моей прежней антипатии, а может быть, это была жалость, вызванная тем, что она потеряла любимого человека, что я обошелся с ней слишком грубо и подвергал ее опасности. Ведь тот, кто понимает, что я знаю слишком много, очень скоро поймет, что и она знает столько же. Возможно, мои чувства были вызваны тем, что она выглядела такой беспомощной и ранимой, такой до смешного маленькой, как бы затерявшейся в большой парке Джесса. Потом я заметил, что ищу оправдания, и перестал об этом думать. Я был женат недолго, но достаточно долго для того, чтобы узнать: у сердца есть свои собственные причины, о которых даже самый острый ум не имеет ни малейшего представления.
Мало-помалу рыдания утихли, и она выпрямилась, пряча от меня, вероятно, очень заплаканное лицо.
— Простите, — невнятно прошептала она. — И большое вам спасибо.
— Спасибо моему утешающему плечу. — Я похлопал по нему правой рукой. — Это для моих друзей, другое — для моих пациентов.
— Ему тоже, но я не об этом. Спасибо вам за то, что вы не говорили, как вам меня жаль, не гладили меня по голове, не приговаривали «ну-ну» или что-нибудь в этом роде. Я бы этого не выдержала. — Она вытерла лицо, взглянула на меня своими темными глазами, и снова я почувствовал, как у меня все переворачивается внутри. — Куда мы теперь, доктор Мейсон?
— Обратно в домик.
— Я не об этом.
— Знаю. Но что вам ответить? Я и сам в полной растерянности. Сто вопросов и ни одного ответа.
— А я даже не знаю всех этих вопросов, — пробормотала она. — Только пять минут тому назад и я узнала, что это был не несчастный случай. — Она недоверчиво покачала головой. — Разве бывало такое, чтобы гражданский самолет заставили сесть, угрожая оружием?
— Доводилось слышать. В газетах писали, как несколько вооруженных людей заставили один самолет пойти на посадку. Но они выбрали еще худшее место, в живых остались, кажется, всего один или двое. Возможно, этот самый инцидент и вдохновил наших «друзей», которые нас ждут в домике. Я бы не удивился.
Но она не слушала меня:
— Почему... Почему они убили полковника Гаррисона?
Я пожал плечами.
— Может быть, у него была слишком большая сопротивляемость против «Микки Финна». Или он знал слишком много, или слишком много видел. А может быть, и то, и другое.
— Но... Теперь они знают, что вы тоже видели и знаете слишком много! — Лучше бы, говоря это, она не смотрела на меня. Эти глаза заставили бы далее и преподобного отца Смолвуда сбиться с мысли в середине его самой грозной обличительной проповеди, правда, я не очень-то представлял себе мистера Смолвуда в роли грозного обличителя.
— Неприятная мысль, — сказал я, — и она уже несколько раз приходила мне в голову за последние полчаса. Даже больше, чем надо.
— О, не надо так! Вам, наверное, так же страшно, как и мне! — Она поежилась. — Пожалуйста, уйдем отсюда. Здесь так жутко... Что... что это было? — внезапно зазвенел ее голос на высокой, резкой ноте.
— Что? — Я старался говорить спокойно, но это не помешало мне нервно оглянуться. Возможно, она права. Возможно, мне так же страшно, как и ей.
— Какие-то звуки. — Теперь она говорила почти шепотом, и ее пальцы все глубже зарывались в мех моей парки. — Будто кто-то постучал по крылу или по фюзеляжу.
— Чепуха! — Голос мой прозвучал резко, но сам я словно ступал по острию бритвы. — Вам уже начинает...
Я прервал свою фразу на полуслове. На этот раз я и сам готов был поклясться, что тоже что-то услышал. И было ясно, что Маргарет Росс тоже услышала. Она оглянулась через плечо, всматриваясь в ту сторону, откуда донеслись звуки, а потом медленно повернулась ко мне. Лицо ее было напряжено, глаза широко раскрыты и неподвижны.
Я отбросил ее руки со своего рукава, схватил пистолет и фонарь, вскочил с кресла и побежал. В кабине управления я резко остановился. Господи, что я за дурак, оставил прожектор включенным прямо против козырька, и теперь он слепил меня, превращая в отличную мишень для любого, кто, возможно, притаился внизу с пистолетом в руке. Но мои колебания продолжались лишь секунду. Вопрос был поставлен прямо: теперь или никогда, иначе меня могут продержать здесь, как в ловушке, всю ночь или, по крайней мере, до тех пор, пока у прожектора не истощится батарея. Я нырнул головой вперед в отверстие ветрового стекла, в последний момент схватился за стойку и, прежде чем успел опомниться, уже лежал ничком на снегу.
Секунд пять я пережидал, напряженно прислушиваясь, но ничего не услышал кроме стенаний ветра, свистящего шороха ледяных кристаллов и биения собственного сердца. Я никогда не слышал этого свистящего шороха так отчетливо, как в эту минуту, но ведь я никогда и не лежал с непокрытой головой на плато.
Потом я вскочил на ноги и, разрезая тьму ярким лучом фонаря, обежал, скользя и спотыкаясь от поспешности, вокруг самолета. Я дважды повторил этот маневр, второй раз в обратном направлении, но никого не заметил. Остановившись под козырьком, я тихо окликнул Маргарет Росс. Она появилась в рамке отверстия, и я сказал ей:
— Все в порядке. Никого нет. Нам обоим просто почудилось. Прыгайте!
Я поднял руки, поймал ее и осторожно поставил на ноги.
— Зачем... зачем вы меня там оставили? — Слова вырвались потоком, наскакивая друг на друга, чувство гнева тонуло в чувстве страха. — Это... Это было ужасно! Эти мертвецы... Зачем вы меня оставили?
— Простите. — Можно, конечно, пуститься в пространные рассуждения по поводу женской несправедливости и нелогичности, но сейчас мне было не до этого. А если иметь в виду горе, сердечную боль, шок и грубое обращение, то она уже и так много перенесла.— Простите,— повторил я, — мне не следовало этого делать. Просто не подумал.
Ее опять трясло, поэтому я обнял ее за плечи и крепко прижал к себе, пока она не успокоилась. Потом взял фонарь и батарею в одну руку, ее руку — в другую, и мы пошли к нашему домику.
Когда мы подошли к домику, Джекстроу с помощниками только что закончили сборку деревянного корпуса на тягаче и кое-кто из мужчин уже спустились вниз. Я не стал проверять тягач: все, что делал Джекстроу, было безупречно.
Я знал, что он заметил мое отсутствие, но он не такой человек, чтобы задавать мне вопросы при посторонних. Я подождал, пока последний из работавших не сошел вниз, взял Джекстроу под руку и отвел в сторону, чтобы чувствовать себя под покровом темноты в полном уединении, но и чтобы видеть желтый свет, пробивавшийся из наших заиндевелых слуховых окон: потеряться среди льда и снега второй раз за один вечер было бы, пожалуй, уже слишком.
Он выслушал меня молча и, лишь когда я закончил, спросил:
— Что же мы предпримем, мистер Мейсон?
— Все будет зависеть от обстоятельств. Вы говорили с Джессом?
— Четверть часа назад. В туннеле.
— Как насчет радио?
— Боюсь, что никак, доктор Мейсон. Джесс обнаружил пропажу нескольких конденсаторов и запасных ламп. Все обыскал. Говорит, что их украли.