— Молодец! И еще пару огнетушителей, а также пожарные топоры, ломы, палки, приводную катушку, ради Бога, не забудьте катушку! И батареи для прожектора. И смотрите, завяжите все это как следует!
«Какая польза будет от этой мелочи, от пары огнетушителей, — промелькнуло у меня в голове, — если несколько тысяч галлонов бензина вздумают воспламениться?»
— А бинты?
— Не надо. Семьдесят градусов мороза остановят кровь и закроют рану быстрей любого бинта... А вот коробочку с морфием захватите. В ведрах есть вода?
— До краев. Правда, это скорее лед, чем вода.
— Поставьте их на плиту. И не забудьте выключить ее перед уходом. И обе лампы тоже. — Странная непоследовательность: мы в Арктике. Тут мы обязаны жизнью огню, но именно его больше всего на свете боимся. — Все остальное сложите у навеса с инструментами.
Я нашел Джекстроу возле пристройки, которую мы соорудили для собак из освободившихся ящиков и старого брезента. Он действовал там при слабом свете карманного фонарика. Казалось, он ведет безнадежное сражение, один среди возбужденных, рычащих и лающих собак, но это только казалось. К этому времени он уже успел извлечь четырех собак из общей своры и впрячь их в сани.
— Ну как? — крикнул я.
— Нормально! — Мне показалось, что я даже увидел, как он усмехнулся под своей маской. — Почти все спали, да и Балто здорово помог, он всегда в свирепом настроении, когда его внезапно разбудят.
Балто был у Джекстроу вожаком стаи. Огромный, девяносто фунтов весом, наполовину волк, наполовину сибирская лайка, прямой потомок той знаменитой собаки, которая совершила поход с Амундсеном, а позднее, в страшную зиму 1925 года, с ослепшим погонщиком провела упряжку сквозь слепящую пургу и ледяной мороз, чтобы доставить спасительный антитоксин в охваченный эпидемией дифтерии город Ном на Аляске. Балто, названный по имени этого пса, был его достойным наследником: сильный, безгранично преданный хозяину, хотя, случалось, и показывал свои волчьи клыки, когда тот время от времени направлял его бег прикосновением кнута, а главное, как все хорошие собаки-вожаки, безжалостно требовательный по части дисциплины к своим товарищам по упряжке. Вот и сейчас он демонстрировал свой авторитет: рыча, подталкивая и весьма чувствительно покусывая непослушных и медлительных, подавляя всякое проявление непокорности.
— В таком случае я пойду и достану прожектор.
Я направился к высокому сугробу, который вздымался с западной стороны нашего домика, но потом приостановился и прислушался. Ни звука, ничего, кроме стенаний ветра над плато да вечного дребезжания чашек анемометра. Я вернулся к Джекстроу, отворачивая лицо от режущего, как острый нож, ветра.
— Этот самолет... Вы его еще слышите, Джекстроу? Я лично ничего не слышу.
Джекстроу выпрямился, откинул капюшон парки и замер, приложив ладони к ушам. Потом он снова натянул капюшон и тряхнул головой.
— Боже мой! — Я с тревогой посмотрел на него. —Может, он уже разбился?
Он отрицательно покачал головой.
— Почему вы так решили? — спросил я. — В такую ночь мы бы не услышали, даже если бы это случилось совсем близко.
— Я бы это почувствовал, доктор Мейсон.
Я молча кивнул. Разумеется, он прав. Промерзшая поверхность земли передавала малейшую вибрацию, как камертон. В июле прошлого года мы ясно почувствовали колебание почвы, когда от ледника, покрывавшего спускающуюся к морю долину, откололась ледяная глыба и упала в один из фиордов. Возможно, пилот потерял ориентацию, возможно, он сейчас описывает более широкие круги, пытаясь вновь увидеть наши огни, но, что бы там ни было, нам нельзя терять надежды.
Я поспешил туда, где под высокой снежной стеной, в проходе, вырубленном в сугробе, под брезентом стоял наш тягач. Пришлось потратить несколько минут, чтобы разгрести с одного края снег и подлезть под брезент. О том, чтобы просто приподнять его, нечего было и думать. Он промерз насквозь и треснул бы от малейшего нажима.
Прожектор был прикреплен к паре болтов на капоте тягача несколькими гайками, обеспечивающими быстрое разъединение. Правда, на этих широтах «быстрое разъединение» было сплошной фикцией. На морозе гайки почти мгновенно примерзали, и обычно приходилось снимать рукавицы и теплом рук отогревать гайки до тех пор, пока они не поддавались отвинчиванию. Но на этот раз даже для такого способа времени не было. Я постучал по болтам гаечным ключом, взятым из ящика с инструментами, и стальные болты, ставшие хрупкими от страшного холода, раскололись пополам, как самый дешевый чугун.
Зажав под мышкой прожектор, я ползком выбрался из-под брезента и, выпрямившись, снова услышал гул моторов. Звук быстро приближался. Самолет был уже совсем близко и летел на небольшой высоте, но я не стал тратить времени, чтобы определить его местонахождение. Отвернув лицо от ветра и от острых копий летящего снега, я почти вслепую добрался до люка нашей кабины и почувствовал твердую руку Джекстроу, протянутую мне навстречу. Он вместе с Джессом нагружал сани. И когда я нагнулся, чтобы помочь им, у меня над головой что-то зашипело и вспыхнуло ослепительно-белым пламенем, которое превратило весь окружающий меня мир в черно-белый рельеф из обледеневшего снега и непроницаемой тьмы. Я совершенно упустил из виду, что, выключив свет в нашем домике, мы лишили пилота последнего ориентира. Джесс вспомнил об этом и зажег осветительный патрон в метеорологической будке.
Самолет снова появился в поле зрения, и мы сразу поняли, почему мы перестали его слышать и видеть.
Должно быть, пилот описал в темноте восьмерку и теперь возвращается вновь с востока, а не с запада и на высоте меньше чем двести футов. В следующее мгновение он уже пролетел над нами, подобно какой-то чудовищной птице. Обе его фары теперь были обращены вниз, лучи-близнецы казались отблеском мерцающего света в насыщенной ледяными кристаллами черноте неба. Внизу же два овальных световых пятна, сейчас очень яркие, сомкнулись и скользили, будто стараясь обогнать друг друга на обледеневшем снегу. Потом эти пятна, увеличиваясь в размерах с такой же быстротой, с какой бледнела их яркость, скользнули влево, в то время как сам самолет повернул направо и пошел к северу, делая полукруг по часовой стрелке. Теперь я окончательно понял, что собирался сделать пилот, и мои руки в варежках беспомощно сжались в кулаки: ведь я все равно ничего не мог сделать.
— По антенне! — крикнул я своим. — Ориентируйтесь по антенне.
Я наклонился и подтолкнул сани, а Джекстроу прикрикнул на Балто.
Джесс очутился рядом со мной:
— Что происходит? Почему мы не...
— Я уверен, что он идет на посадку к северу от нас!
— К северу? — Даже маска не смогла заглушить страха, который прозвучал в его голосе. — Он же разобьется и угробит всех... Там торосы...
— Знаю! — К северо-востоку поверхность плато была изрезана неровными трещинами, среди которых, словно по капризу природы, вздымались футов на десять-двадцать миниатюрные хребты, и все на пространстве около ста миль. — Но он все равно собирается сесть. Собирается посадить самолет на фюзеляж с убранными шасси. Вот почему он повернул по кругу обратно. Хочет сесть против ветра, чтобы уменьшить серость срыва.
— Он мог бы сесть и к югу от нас, и по ветру. — В голосе Джесса слышалось отчаяние. — Ведь там гладко, как на бильярдном столе.
— Мог бы, да не сядет! — Мне приходилось кричать. — Пилот не дурак. Он знает, что если он сядет по ветру хотя бы и в ста ярдах от нас, то у него все равно не будет никаких шансов найти наши огни и нашу станцию. Это в такую-то погоду! Вот он и вынужден садиться против ветра! Понимаете, вынужден!
Мы умолкли и, согнувшись почти вдвое, рывками пробивались вперед, против ветра и ледяного вихря. Потом Джесс снова оказался рядом со мной:
— Может быть, он успеет разглядеть торосы? Может, сумеет. ..
— Ничего он не сумеет! — перебил я его. — В такой мутной мгле он не увидит и на сто ярдов вперед.
Радиоантенна, утолщенная наростом инея раз в пятьдесят, провисая и раскачиваясь, как маятник, между каждой парой четырнадцатифутовых опорных столбов, протянулась к северу почти на 250 футов. Мы ориентировались по этой линии, двигаясь вслепую от опоры к опоре, и почти добрались до конца, как вдруг гудение самолета, которое в последние несколько секунд казалось лишь глухим и далеким рокотом в ночи, внезапно зазвучало оглушительным крещендо, и едва я, успев крикнуть остальным: «Ложись!», сам упал в снег, как огромный темный силуэт лайнера пронесся прямо над нами. В тот момент я мог бы поклясться, что, подними я руку, коснулся бы его фюзеляжа, но на самом деле он пролетел над нами более чем в десяти футах. Как выяснилось позже, опоры антенны не были повреждены.
Я имел глупость вскочить на ноги, чтобы попытаться определить, куда он сел, но меня буквально тут же смело воздушной волной от четырех мощных пропеллеров. Я беспомощно пронесся по обледенелому снегу и упал на спину почти в двадцати футах от того места, где стоял, Чертыхаясь и порядком оглушенный, я кое-как поднялся на ноги и, преодолевая боль от ушибов, двинулся было туда, где слышались лай и завывание возбужденных собак, но тут же остановился: моторы самолета внезапно заглохли, все четыре в одно и то же время, и это могло означать лишь одно: сейчас самолет касается земли.
В следующее мгновение я уже почувствовал, даже сквозь снег и наледь, как содрогнулась и заколебалась под ногами почва. Сила вибрации оказалась больше, чем я предполагал, даже при посадке на фюзеляж. Очевидно, пилот недооценил высоту и посадил машину с такой силой, которая была способна разбить фюзеляж и погубить сам самолет.
Но этого не случилось. В следующее мгновение я снова лежал на снегу, приникнув ухом к ледяной поверхности, и наполовину услышал, наполовину почувствовал что-то вроде шипящей дрожи, очевидно, это фюзеляж, уже разбитый, скользил по снегу, прорывая в нем борозду. Как долго это продолжалось, я точно сказать не могу: секунд шесть, может быть, восемь. А потом земля вдруг снова содрогнулась и заколебалась еще сильнее. И несмотря на ураганный ветер, я совершенно отчетливо услышал внезапный грохот, скрежет рвущегося и изгибающегося металла. В следующую секунду уже наступила тишина, глубокая, 'неподвижная и зловещая, и жуткий шум ветра в темноте казался музыкой по сравнению с этим страшным безмолвием.
Шатаясь, я поднялся на ноги, и в тот же момент до меня дошло, что я без маски. Должно быть, ее сорвало, когда воздушная волна протащила меня по снегу. Я вытащил из-под парки фонарик (я всегда прятал его там, так как даже сухая батарея может замерзнуть при очень низкой температуре) и попытался отыскать свою маску, хотя заранее знал, что это дело почти безнадежное. Ветер наверняка уже успел отнести ее ярдов на сто. Потерять маску, конечно, скверно, но ничего не поделаешь. Во всяком случае, я постарался не думать, как будет выглядеть мое лицо, когда я вернусь в домик.
Когда я присоединился к Джессу и Джекстроу, те еще пытались утихомирить возбужденных собак.
— Как вы, сэр? — выкрикнул Джесс. Он подошел на шаг ближе. — Бог мой, да вы потеряли маску!
— Знаю... Неважно... — Еще как важно, так как я уже ощущал жжение в горле и в легких при каждом вздохе. — Определили, где самолет?