Джекстроу наклонился над ней одновременно со мной.
— Поднимем ее, доктор Мейсон?
— Нет, — я покачал головой. — Кажется, она приходит в себя и сможет сама сказать, что с ней: так будет быстрее, чем если мы попытаемся установить это сами. Накроем ее одеялом, пусть отлежится. Наверняка есть кто-нибудь, кто нуждается в помощи больше, чем она.
Дверца, ведущая в главную, то есть пассажирскую каюту, была заперта. По крайней мере, мне так показалось, но я был твердо уверен, что в нормальных условиях ее никогда бы не заперли. Возможно, ее заклинило в результате сотрясения в момент катастрофы. Для полумер времени не было. Мы оба отступили на шаг и затем с размаху ударили в дверь плечами. Она подалась внезапно на три или четыре дюйма, и одновременно с той стороны раздался резкий крик боли.
— Осторожно, — сказал я, но Джекстроу уже отступил. Я повысил голос: — Отойдите от двери, слышите! Мы хотим войти!
С той стороны донеслось какое-то невнятное бормотание, вылившееся в стон и шарканье ног, будто кто-то пытался встать. Потом дверь открылась, и мы быстро вошли.
Волна горячего воздуха хлынула мне в лицо с силой почти физического удара. Я чуть не задохнулся, почувствовал страшную слабость, ноги мои подкосились, и казалось, что я вот-вот упаду. Тем не менее мне удалось достаточно быстро прийти в себя, и я захлопнул за собой дверь. Поскольку моторы не работали, а тонкая сталь фюзеляжа — плохая защита от внешнего холода, эта теплая атмосфера, конечно, не могла долго сохраниться, но, пока тепло еще не ушло, оно могло спасти тех, кто остался в живых. Мне в голову пришла одна мысль, и, игнорируя человека, который стоял передо мной, слегка пошатываясь и ухватившись рукой за спинку кресла, а другой — потирая окровавленный лоб, я повернулся к Джекстроу:
— Внесите сюда стюардессу. Воспользуемся возможностью, хотя она и минимальная. Для нее надежнее быть здесь, даже если у нее сломаны ноги, чем оставаться там с простой шишкой на лбу. А ее одеялом накройте радиста. Только ни в коем случае не трогайте его!
Джекстроу кивнул и вышел, быстро закрыв за собой дверь. Я повернулся к человеку, который все еще стоял в проходе, пошатываясь и проводя рукой по окровавленному лбу. Мгновение он смотрел на меня, потом перевел непонимающий взгляд на кровь, капавшую на его ярко-красный галстук и голубую сорочку, которые страшно контрастировали с его светлыми габардиновыми брюками. Потом он сильно зажмурил глаза, потряс головой, словно прогоняя заполнявший ее туман, и спросил:
— Простите за банальный вопрос... Но что... что произошло? — Голос его был спокойным, глубоким, и владел он им превосходно.
— Авария, — кратко ответил я. — Вы что-нибудь помните?
— Ничего... То есть, ну, толчок, потом громкий, пронзительный, режущий звук и дальше...
— А потом вы ударились о дверь. — Я жестом показал на капли крови у порога. — Присядьте на минуту. Вам сейчас станет лучше.
Я уже перестал им интересоваться, все мое внимание сосредоточилось на самом салоне. Я ожидал, что увижу сорванные и опрокинутые кресла, но все они оказались в образцовом порядке: по три слева от меня, по три — справа. Передние места каждой секции обращены к хвосту, задние — к голове самолета. Более того, я ожидал, что увижу людей, израненных, оглушенных, стонущих, разбросанных между креслами и в проходе, но в просторном пассажирском салоне было почти пусто, и ни один звук не нарушал безмолвия.
Впрочем, это было не совсем так. Помимо сидящего передо мной человека я обнаружил еще девятерых. Двое лежали в начале прохода. Один, крупный, широкоплечий, с курчавыми темными волосами, опирался на локоть и оглядывался кругом, озадаченно хмурясь. Близ него, упав на бок, лежал другой, маленький, намного старше, но все, что я мог по-настоящему разглядеть, было несколько прядок черных волос на лысой голове. На нем была куртка из клетчатой материи, казавшаяся на два размера больше, чем нужно, и клетчатый галстук самой кричащей расцветки. По всей вероятности, эти двое сидели рядом в кресле с левой стороны, и их выбросило из кресел, когда самолет врезался в торос и дал крен на левое крыло.
В следующем кресле, тоже слева, сидел в одиночестве третий пассажир. Моей первой реакцией было удивление: как это он удержался на месте, но я тут же увидел, что он в полном сознании и владеет собой. Он как будто застыл в своем кресле, держась обеими руками за столик в спинке переднего кресла. Побелевшая от напряжения кожа и суставы его кистей светились в луче фонаря. Я направил фонарь выше и увидел, что на человеке плотный воротничок священнической сутаны.
— Расслабьтесь, преподобный отец, — сказал я успокаивающим тоном. — Под вами снова terra ferma, и дальше падать некуда!
Он ничего не ответил, только уставился на меня сквозь стекла пенсне, так что я оставил его в покое. Он, видимо, был цел и невредим.
В передних рядах справа сидели четыре человека, каждый у иллюминатора: две женщины и двое мужчин. Одна из женщин была довольно пожилой, но толстый слой косметики, крашеные волосы и замысловатая прическа не позволяли определить ее возраст, разве что с ошибкой на десять лет. Мне почему-то показалось, что ее лицо мне смутно знакомо. Она была в сознании и медленно обводила салон непонимающим взглядом. Так же вела себя и другая женщина, сидевшая в следующем ряду. Она была одета более богато: из-под наброшенной на плечи норковой шубки виднелось зеленое платье из джерси простого покроя, которое, как я подозревал, стоило целое состояние. Ей было лет двадцать пять, и с ее светлыми волосами, серыми глазами и безупречными чертами лица она была бы самой красивой из всех виденных мной женщин, если бы не слишком полные и угрюмо сложенные губы. «Возможно, — подумал я с известной долей жестокости, — она что-нибудь и делает со своими губами, когда находится в нормальных условиях, но сейчас условия не совсем нормальные, да и состояние тоже». Все пассажиры вели себя так, словно их подняли после глубокого и тяжелого сна.
Особенно заметно это было на состоянии двух мужчин: большого, грубоватого, лет пятидесяти, с багровым лицом, густыми блестящими белыми волосами и белыми усами — настоящая карикатура на полковника из Южных штатов (я мысленно окрестил его полковником Дикси) — и другого, худощавого, пожилого, несомненно еврейского происхождения, с изрезанным морщинами лицом.
«Пока что дело не так уж плохо, — с облегчением подумал я. — Восемь человек, и среди них только один с разбитым лбом. Неплохой аргумент в пользу того, чтобы все места в самолете были лицом к хвосту, если такой вопрос когда-либо обсуждался. И конечно же, большую роль в том, что они остались в живых, сыграло устройство кресел с мягкими сиденьями, спинками и подлокотниками, ослабившими удар».
А два пассажира в конце салона представляли собой убедительный аргумент против того, чтобы кресла были повернуты в сторону движения самолета. Первая, к кому я подошел, — молодая девушка лет восемнадцати-девятнадцати в плаще, перехваченном поясом, — лежала между креслами. Она пыталась встать и, когда я подхватил ее под руки, чтобы помочь подняться, вскрикнула от внезапной боли. Тогда я ограничился тем, что осторожно посадил ее в кресло.
— Плечо... — Голос ее был низким и чуть-чуть хрипловатым. — Очень болит плечо.
— Ничего удивительного, — сказал я, расстегнув первую пуговицу на ее блузке и снова застегнув ее.— У вас сломана ключица. Посидите спокойно и подержите левый локоть правой рукой вот в таком положении. Позже я наложу повязку. Вы даже не почувствуете боли, даю слово.
Она улыбнулась робко и благодарно и ничего не сказала. Я оставил ее и перешел к последнему креслу в конце самолета, чтобы осмотреть там пассажира. Я наклонился к нему, но тут же выпрямился: жутко неестественный поворот головы по отношению к плечам показывал, что никакой осмотр уже не нужен.
Я повернулся и направился к двери. Теперь уже все пришли в себя, кто-то сидел выпрямившись, кто-то пытался подняться на ноги. На лицах, все еще затуманенных шоком, появилось смутное вопросительное выражение. Оставив их на минуту без внимания, я вопросительно взглянул на Джекст-роу, который появился в дверях в сопровождении Джесса.
— Она не хочет. — Джекстроу жестом указал через плечо. — Очнулась, но не хочет оставлять радиста.
— Она не ранена?
— Кажется, ушибла спину. Она не говорит...
Я ничего не ответил и направился к главной двери, к той, которую мы не смогли открыть снаружи. Я подумал, что если стюардесса считает более важным уделить внимание одному из членов экипажа вместо того, чтобы позаботиться о пассажирах, которые находятся на ее попечении, то это ее дело. Однако все это выглядело очень странно, я имею в виду поведение стюардессы. Почти так же странно, как и тот факт, что, хотя неизбежная катастрофа была очевидна по меньшей мере за пятнадцать минут, ни один из десяти пассажиров не застегнул ремни, а стюардесса, радист и прилегший отдохнуть член экипажа были, видимо, застигнуты врасплох.
Круглая дверная ручка не поддавалась. Я подозвал Джекстроу, но даже наши совместные усилия не дали положительного эффекта. Очевидно, крепко заклинило. Если дверь, которую я заметил позади кабины управления, также не откроется, а находясь ближе к точке удара, она почти неизбежно должна была подвергнуться сжатию, то пассажиров придется эвакуировать через окно пилотской кабины, через которое проникли мы сами. Я подумал о радисте с его тяжелой травмой головы и мрачно спросил себя, каков же будет результат подобной эвакуации, если даже попытка поднять его с пола может оказаться фатальной.
Когда я повернулся к двери, путь мне неожиданно преградила какая-то фигура. Это был мой белокудрый и белоусый «полковник Дикси». Лицо у него было ярко-багровое, голубые, навыкате глаза смотрели беспокойно и раздраженно. Еще немного, и он перейдет ту черту, за которой будет не более чем статьей расхода в бухгалтерской книге какой-нибудь компании по страхованию жизни. Он и так уже стоит у самой черты.
— Что произошло? И что все это значит, черт побери? — По голосу и манере говорить он тоже напоминал карикатурного полковника Южных штатов. — Мы приземлились? Почему? Что нам здесь нужно? И что это за шум там, снаружи? И кто, скажите на милость, вы такой?
«Один из заправил большого бизнеса, — подумал я, — имеющий достаточно денег и власти, чтобы позволить себе роскошь изливать на других свой праведный гнев. Если у меня будут неприятности, нетрудно догадаться, откуда они на меня обрушатся. Правда, в данной ситуации у него есть некоторое оправдание: кто знает, как бы действовал я сам, если бы заснул в трансатлантическом лайнере, а проснулся среди льда и снега Бог весть где в обществе трех людей в меховой одежде, вооруженных защитными очками и масками».
— Вы потерпели аварию, — сухо ответил я. — Но по какой причине, черт возьми, я не знаю! А шум снаружи — это ледяная метель, бьющаяся о фюзеляж. Что до нас, то мы ученые, обслуживаем станцию, организованную в связи с Международным Геофизическим Годом. Она недалеко, всего в полумиле отсюда. И мы видели и слышали ваш самолет перед тем, как вы сели.
Я встал и хотел пройти мимо него, но он снова преградил мне путь.
— Минуту, если не возражаете. — Он произнес это еще более авторитетным тоном, и я невольно подивился силе руки, задержавшей меня. — Полагаю, мы имеем право знать...
— Позже! — Я оттолкнул его руку, а Джекстроу завершил дело, пихнув его в кресло. — Не путайтесь под ногами. У нас есть тяжелораненый, который нуждается в немедленной помощи и внимании. Сначала мы унесем его, а потом займемся вами. Держите дверь закрытой.
Теперь я уже обращался ко всем, но седовласый человек, бурля от гнева, заставил меня снова повернуться к нему:
— А вы... если вы не уйметесь и будете мешать, можете оставаться там, где вы есть! Если бы не мы, вы бы через два часа были трупом, твердым, как доска! Может, еще и будете!
Я направился по проходу, за мной шел Джекстроу. Молодой человек, лежащий на полу, кое-как поднялся, сел в кресло и усмехнулся мне, когда я проходил мимо.
— Как влиять на людей и делать их друзьями, — проговорил он, немного растягивая слова, но речь его была речью культурного человека. — Боюсь, что вы обидели нашего достойного друга.
— Думаю, что обидел. — Я улыбнулся, двинулся дальше, но обернулся. Эти большие и сильные руки могут быть нам очень полезны. — Как вы себя чувствуете?
— Довольно быстро прихожу в себя.