Алексей Громов проснулся от равномерной нудной качки и, не открывая глаз, постепенно приходил в себя. Он лежал на жесткой матросской койке и всем телом, всем своим существом, всеми поджилками чувствовал неприятную монотонную болтанку. Казалось, что не волны, а жесткие, сильные, широкие ладони моря поднимали и опускали железный корпус корабля. Вверх и вниз, вверх и вниз… При подъеме вверх Алексею было относительно легко, даже вполне сносно, можно было терпеть, хотя раны давали о себе знать. Но когда корабль опускался вниз, то словно открывались разом все клапаны, как бы срывались повязки, присохшие к ране, и нарастающая боль колючими иглами пронизывала тело насквозь, терпение обрывалось, как обрывается чересчур туго натянутая струна, и из стиснутых губ Алексея невольно вырывался глухой протяжный стон…
С каждым последующим подъемом корабля на очередной волне вверх Громов постепенно приходил в себя. Он не спешил открыть глаза, веки, казалось, слиплись и стали непомерно тяжелыми, ресницы сцепились между собой, и разнять их не хватало силы, да и не было пока на то желания.
Он, не открывая глаз, лежал и усилием воли как бы пробивался сквозь густой и липкий туман, опутавший его, и постепенно сознание прояснялось и прояснялось, и он с радостным осознанием ощущал такое знакомое ему состояния возвращения из глухой темноты непонятного небытия в живую радость жизни. А с возвращением в живую действительность почувствовал и хлынувший потоком стремительный прилив освежающих и оздоровляющих сил, окрыляющих и вселяющих веру в самого себя, в свое закаленное и тренированное годами тело.
Так было с ним совсем недавно, в конце мая, в Москве, на первенстве Военно-морского флота СССР, когда в первом же раунде бурно начатого финального поединка он неожиданно зевнул и пропустил короткий прямой справа. Алексей до сих пор не может понять, как очутился на полу ринга? Но он помнит хорошо, как мгновенно все вокруг померкло, потухло, словно разом повсюду выключили свет, и он провалился в глухую темноту небытия. Боли от пропущенного удара Громов не ощущал, лишь само падение на настил ринга. Это ощущение Алексей запомнил на всю жизнь. Сухая жесткая прохладность брезента обожгла не просто спину, а все его нутро, острой иглой пронизала насквозь сознание, словно его ошпарили кипятком. Он — на полу! Он — первая перчатка Краснознаменного Черноморского флота очутился на полу ринга! В самой Москве, столице нашей Родины! И на него смотрят, на нем скрестились взоры тысячи глаз из в одно мгновение притихшего и онемевшего, переполненного зрителями и болельщиками зала, и только слышен четкий, словно удары колокола, голос судьи на ринге, начавшего отсчет быстротекущих секунд, под взмах руки: «Раз!.. Два!.. Три!..»
Громов в те короткие секунды беспомощного пребывания в лежачем состоянии враз ощутил со всей полнотою свое постыдное состояние и на какое-то мгновение растерялся. Но только лишь на мгновение.
«Нет! Нет! — закричал у него внутри властный призывный голос. — Еще не конец! Еще не все проиграно! Черноморцы не сдаются! Нас так просто не одолеть!»
И в следующие секунды кровь в его жилах забурлила, вскипела, словно откуда-то в его тело, во все его существо хлынул мощный поток оздоровляющих жизненных сил. При счете «три» Громов не поднялся, а буквально вскочил, словно у него в ногах появились мощные пружины и они подбросили его тело вверх.
Но судья на ринге продолжал отсчет: — Пять!.. Шесть!..
Алексей поднял руки в боевую позицию, давая понять судье, что он готов продолжать поединок, и шагнул навстречу сопернику, который по правилам бокса отошел в дальний нейтральный угол.
Раздались редкие одобрительные хлопки, но большинство зрителей разочарованно вздохнули — надо же, поднялся! — они ждали, что до конца счета черноморец не встанет.
А соперник у Громова был серьезный, не салага на ринге, а тоже первая перчатка своего Краснознаменного — знаменитого Балтийского флота, да к тому же еще и чемпион Военно-морского флота СССР прошлого, 1940 года, и он стоял, нагнув слегка стриженую голову, набычившись, только и ждал судейского разрешения, чтобы ринуться на Алексея и досрочно, в первом раунде, закончить свое победное торжество.
Бокс! — дал команду рефери и шагнул в сторону, давая соперникам пространство для поединка. Балтиец стремительно ринулся в атаку, нанося жесткие прямые удары с быстротой скорострельной пушки, убежденно надеясь, что ему удастся в одночасье сокрушить и задавить строптивого черноморца, лишь по счастливой случайности пробившегося в финал. Но не тут-то было! Алексей был уже другим. Совсем другим, словно его подменили. Он смело принял вызов и шагнул навстречу. Так штормовая волна обрушивается на прибрежный выступ скалы, надеясь ее разметать, сокрушить, но сама же разбивается на мелкие брызги и откатывается назад, ничего не поняв, чтобы с новой силой ринуться на скалу.
Поединок был трудным, минуты казались резиновыми и тянулись непомерно долго. Выстояв в первом раунде, Громов в последующих смог наверстать упущенное и к концу третьего уже был хозяином положения. Судьи единогласно по очкам присудили ему победу, а с нею и высокое звание чемпиона Военно-морского флота СССР.
Но то было в мае, в теперь уже далекой, прошлой, мирной жизни, а сейчас иное время. Идет война. Ее ждали, к ней готовились, но она обрушилась внезапно и совсем не так, как предполагали, планировали и отрабатывали на учениях. Не наступательная, а оборонительная. Более суровая и более жестокая, чем проведенные боксерские поединки. И Громов сейчас под нудную качку корабля вспоминал не перипетии трудного финального поединка, а те секунды возрождения из небытия, счастливый прилив оздоровительных жизненных сил, которые тогда наполнили все его существо и дали возможность встать и продолжить боксерскую схватку. Они, эти жизненные силы, были нужны ему сейчас, в теперешнем его незавидном положении, чтобы тоже встать, подняться с койки и вернуться в боевой строй.
Ему было неприятно, даже постыдно, что он не может сдерживать нахлынувшую боль, и в противной беспомощности позволяет себе произносить эти нечленораздельные звуки. Алексей усилием воли старался подавить в себе эту недостойную моряка, да еще спортсмена — боксера, чемпиона всего флота, эту гнусную бабскую беспомощность над своим телом. Он так и зафиксировал в своем уме «бабскую беспомощность» и, кусая губы, стремился подавить в себе зарождающиеся где-то глубоко внутри обидно противные звуки, но окончательно побороть боль не мог, и глухой подавленный стон нет-нет да и вырывался наружу…
Постепенно свыкаясь со своим положением, Алексей стал мысленным взором обследовать свое тело, главным образом те места, откуда исходили болевые сигналы. Они шли от левой ноги, левого плеча и правого бока. От ноги понятно, плеча тоже — новая рана, а откуда появилась боль в боку?
От левой ноги, стянутой плотным гипсом, шла хорошо знакомая и уже привычная ему, длинная и тягучая боль. Он грустно усмехнулся — на всю жизнь, если, конечно, выживет в этой военной мясорубке, останется рубцеватый шрам, памятная метка на левой ноге.
Со связкой гранат Алексей пошел на тупоносый немецкий танк. На второй танк. Первый удалось подбить легко, даже, можно сказать, лихо. Бросил связку из гранат, как отрабатывали на учениях. Он только помнит, как за спиною сквозь грохот взрывов, треск выстрелов и автоматных очередей раздался отчаянно тревожный крик:
— Леха, берегись!
Но он уже выскочил из-за прикрытия — полуразваленной кирпичной стены разрушенного здания, где они заняли оборону — навстречу железной махине с белым крестом на черной броне, поцарапанной светлыми следами от пуль и осколков, и в тот же миг почувствовал, как его ударили чем-то тяжелым и горячим по ноге. Падая вперед, Алексей все же успел метнуть связку гранат под гусеницу надвигающегося танка.
В последний миг Громов с торжествующий радостью видел, как яркой молнией вспыхнул взрыв и тяжелый танк вздыбился, приподнялся и беспомощно завалился на бок, открывая черную рваную дыру в железном брюхе. Все это произошло быстро, в какие-то мгновения, но боксер привык в краткие мгновения видеть летящий на него удар.
Взрывная волна достала и его, накрыла, оглушила, отбросила в сторону, и Алексей потерял сознание. Что было потом, он не помнит. Как его вытаскивали, как несли на руках…
Очнулся в госпитале, на хирургическом столе от страшной боли в ноге. Рванулся всем телом, чтобы встать, убежать, и неожиданно для всех, отчаянно закричал:
— Не дам отрезать ногу!
Ему сунули под нос что-то остро пахучее, мгновенно успокаивающее, и Алексей, проваливаясь в мягкую темноту, как сквозь дрему, услышал обнадеживающие слова врача, произнесенные усталым голосом:
— Не волнуйся, чемпион! Сохраним тебе ногу.
Второй раз он очнулся, когда ночью на Южном причале шла посадка раненых на санитарный транспорт «Армения» и лидер «Ташкент». Одни шли своим ходом по трапу, других несли на носилках. Эсминец пришел в Севастополь около полуночи, после разгрузки, которая закончилась очень быстро, на корабль стали торопливо подниматься раненые.
От тряски на носилках, которые двое моряков несли скорым шагом, почти бегом, Алексей очнулся, встревожился:
— Куда меня тащите?
— Гляди, живой! — радостно воскликнул тот, что нес носилки сзади. — Очухался!
— Знать, теперь выдюжить, — многозначительно произнес тот, что нес носилки впереди, и добавил: — Крепись, браток, вся война ешо впереди.
— Куда тащите? — снова выдохнул криком Алексей.
— Куды, куды… Закудыкал не к месту, — и добавил сурово: — Не кудычь, а то себе и другим путь спортишь.
— На корабль. А то еще куда можно теперь? На «Армению», хотя ее уже загрузили под завязку, набили как сельдей в бочке, — хмуро произнес его напарник. — А мы остаемся тут, как в мышеловке.
— Так там же медицина и доктора разные в наличии. Курорт!
Вдруг поток двигающихся раненых разорвала женщина в белом халате, надетом поверх военного кителя. Она растопырила руки, преграждая движение, и громким приказным тоном выкрикнула:
— Баста! Все! Погрузка закончена! — взмахнула рукой в сторону эсминца: — Поворачивайте туда! На лидер!
— И нам тоже? У нас тяжелораненый на носилках.
— И вам тоже! Все на эсминец! Не останавливаться! Не задерживать движение.
Алексей разочарованно вздохнул. На «Армении» условия размещения совсем иные, далеко не такие, как на боевом корабле. Он бывал на «Армении». Комфорт, одним словом! Лидер «Ташкент» Громов тоже хорошо знал. Совсем не курорт. А корабль классный! Один из лучших эсминцев Черноморского флота, новенький, вступил в строй в прошлом году. Быстроходный, имеет самую современную паротурбинную установку. Мощное вооружение — восемнадцать орудий разного калибра, зенитные батареи, крупнокалиберные пулеметы, три трехтрубных торпедных аппарата, да еще принимает более сотни морских мин.
И внешний вид у него особенный. Алексей до глубины сердца моряка любил и гордился своим строгим могучим красавцем крейсером «Червона Украина», но часто искренне любовался лидером «Ташкент». Да и не только он один. Эсминцем нельзя было не любоваться. Слегка откинутые назад мачты и трубы, первая из которых как бы срослась с крыльями мостика, и обтекаемой рубкой, острый, как бы задиристый, форштевень и залихватски «зализанные» обводы высокого полубака — все это словно специально создано, чтобы подчеркивать стремительность корабля, и уверенно говорит о большой скорости его хода. Выразительное сочетание быстроты и силы! И с общим щеголеватым обликом удивительно гармонировала не совсем обычная окраска бортов и палубных надстроек. Она была не просто серо-стальной, как у большинства кораблей, не традиционной, а своеобразной, с теплым оттенком, чем-то напоминавшим голубоватый отблеск стального клинка.
Командовал эсминцем капитан третьего ранга Василий Николаевич Ерошенко, человек строгих правил, вспыльчивый, но отходчивый, заядлый любитель боксерских соревнований. На эсминце много любителей мужественного вида спорта. С отдельными из них Громову приходилось встречаться на ринге.
— Пристройте меня на палубе, — попросил Алексей.
— Постараемся, коли удастся.