Прижалась Аннушка покрепче к мужнину плечу, побледнела еще заметней, а молчит. Микаль топорище в руке сжимает, зорко за кустами следит: не покажется ли где кровожадная пасть, не заблестят ли голодные глаза.
Так плечо к плечу дошли они до древнего дуба. Закинул Микаль веревку на высокий сук, забрался по ней на дуб, а потом Аннушку поднял.
Постучала Аннушка ножницами по гулкому стволу, и тотчас сбежались медведи косматые и волки поджарые. Окружили они дуб тесным кольцом. Медведи полезли человечину добывать. Подобрались к Аннушке. Едва один за подол зубами не ухватил. А Микаль его топором по оскаленной морде — хрясь!
Медведи кубарем один на другого. И снова лезут. Снова их Микаль топором рубит, жену и себя защищает.
Бесились, бесились звери. Между собой сгоряча подрались. Вес бока друг другу ободрали и разбежались.
Слезли Микаль с Аннушкой с дуба, набили полный мешок шерсти и вернулись домой невредимые. Увидела Египеча, что ее сын жизни не жалел ради жены, и пуще прежнего возненавидела сноху.
Прошел день-другой, посылает свекровь Аннушку за бердом.
— За Камой-рекой, за гнилым болотом, за широким полем, стоит в лесу сторожка лесника. Живет в ней моя старшая сестра. Так вот, пойдешь ее навестить, бердо попросишь. Без провожатых пойдешь: Микаля-то я на базар отправила.
Делать нечего. Взяла Аннушка свой пестерь, положила в него кусок мяса, масла коровьего в белую тряпочку завернула, калачей белых, крынку сметаны, табаку нюхательного для старухи. Одела Аннушка белый платок, взглянула на дорогу, по которой ушел в город ее муж, и пошла разыскивать лесную сторожку.
Подошла Аннушка к широкой Каме-реке, а другой берег еле виден в тумане. Как туда без лодки перебраться? Села она на берегу, пригорюнилась: назад воротиться — свекровь укорами изведет, а реки ей с пестерем не переплыть. Смотрит: стая гусей к ней летит. Окружили ее гуси, шипят, шеи вытягивают, вот-вот за ноги щипать начнут.
— Гуси, гуси, я вам ситнички припасла, — сказала Аннушка и стала ситники крошить и гусей потчевать.
Наелись гуси и говорят:
— Хотели мы тебя до смерти защипать, да больно ты добрая. Все ситники нам скормила. Мы тебя отблагодарим. Садись к нам на спину, на тот берег перенесем.
Так они и сделали. Забралась Аннушка на спину самого большого гуся, и поплыли они на другой берег Камы. А пестерь другой гусак в клюве перенес. Вышли они на берег, помахали Аннушке крыльями и улетели.
Подошла Аннушка к болоту, а дороги не знает, стала с кочки на кочку прыгать. Вдруг выскочили из густой осоки голодные псы, окружили они Аннушку, зубами щелкают, к горлу подбираются.
— Собачки, собачки, пощадите меня, я вам мяса принесла, — сказала Аннушка. И бросила собакам телячью ногу. Накинулись голодные псы на телячью ногу, мигом разодрали ее на клочки.
— А ты добрая! — сказали они и помахали хвостами. — Нам никто еще такого вкусного мяса не давал. Пойдем, мы тебя через болото проводим.
Провели собаки Аннушку через гнилое болото, а в лес идти побоялись.
— Мы с волками не в ладах, — сказали они.
За болотом раскинулось широкое поле, на котором, словно часовой, стояла береза. Поднялся тут сильный ветер. Зашумела береза, замахала гибкими ветвями.
— Не пущу, не пущу тебя дальше, ветками исхлещу.
— Березка, березка, я тебе белую косынку в подарок принесла.
— Ишь ты! Косынку? — недоверчиво сказала береза. — А я собралась тебя ветками исхлестать. Ну, проходи тогда, коли такая добрая. А косынка мне пригодится. Давно уж принарядиться хотелось.
Пересекла Аннушка широкое поле и вошла в дремучий лес.
Лесника-то давно и в живых не было, осталась от него лишь ветхая сторожка, в которой поселилась злая старуха. Вот лес и одичал. Стали в нем водиться волчьи стаи, медведи повадились разбойничать, совы гнезда разорять. И пожары здесь случались, и дела темные, непонятные. Сумеречно, сыро было в запущенном лесу.
Замелькали вдруг зеленые огни между деревьев, заметался, аукнулся волчий вой, и Аннушка оказалась в зверином кольце.
— А-а-а! Тебя-то мы и поджидаем, голубушку, — сказал самый матерый волчище. — Есть у нас строгий наказ доставить тебя к хозяйке. Пытать тебя будут.
— За что же меня пытать? — ужаснулась Аннушка. — Что я плохого людям сделала?
— Нам это не ведомо, — рыкнул волчий вожак. — Пошли!
Жадными глазами поглядывали на нее волки, но, видно, не смели ослушаться строгого приказания колдуньи. Кто же, как не колдунья, может распоряжаться зверями и сама творить зло! Первый раз за все время поникла Аннушка головой. «Почему это так бывает в жизни, что одним достаются только радости, а другим одни печали?» — думала она.
Привели волки пленницу к черной, покосившейся избушке с одним оконцем.
— Дальше одна иди, — сказал вожак, — нам запрещено. Да не вздумай убегать! От хозяйки никто еще не убежал. Беглецов нам позволено в клочья рвать без разбору.
Заглянула Аннушка в оконце — никого, постучала — не отзываются. Толкнула она дверь легонько и шагнула через порог.
— Жжжживой отсюда не воротишься! — проскрипела дверь.
— Что это ты так скрипишь, дубовая? Давно, видно, тебя не смазывали! Маслице вот у меня тут есть, дай я тебя смажу.
— Добра-а-а, — еще раз скрипнула дверь и затихла.
Оглядела Аннушка колдовское логово, и жутко ей сделалось: кругом скелеты, чучела, головы зверей и птиц, а посредине избы огромный котел с кипящей смолой.
С печки на нее уставился облезлый черный кот:
— Мя-а-асо пришло, мя-а-асо!
— Что ты говоришь! Какое же я мясо? Я Аннушка.
— Мя-а-асо! Хозяйка сделает из тебя мя-а-асо. Только мне она отдает одни кости. Она сварит из тебя колдовское зелье. Но сначала тебя будут пытать.
— За что же меня пытать?
— Как за что? Мя-а-конькая!
— Ну, зачем? По-моему, ты одичал, котик, дай я тебя поглажу.