Голос зычно плыл по площади.
– Ой, перекати-поле, – пятидесятник!
– Батоги нам!
– Кнут! Чего делать, в обрат копать жонку? Увидит.
– Не копать, соколы: вы жонку пасите, я с боярскими детьми хорошо лажу.
– Иди, детинушка, – веди сговор, угомони черта!
– Э-эй, стрельцы!..
В ответ шаги и голос:
– Тут я!
– Ты тут, драный козел твою перепечу! А где другая сволочь?
– На месте стоит!
– А ты, щучий сын, пошто без бердыша, пошто не в сукмане?
– Сабля при бедре, – зипун на плечах!
– Вон ты что-о?! Эй, стра-жа-а!..
В сумраке сверкнуло лезвие сабли. Слово «стража-а» не окончено. Тело начальника осело к земле и распалось на два куска.
Детина вернулся к стрельцам.
– Куды он делся? – спросил один.
Другой засопел и громко, как бы про себя, сказал:
– Так-то не ладно!
– Чего не ладно?
– Начальника посек! Понял? Мы в разбое…
Другой, еще более хмельной стрелец захихикал, закашлялся, потом отдышался, сказал:
– Начали сечь, – туды ему, сатане, и дорога! Дай посекем в куски!..
Приволокли подтекающее кровью половинчатое тело начальника к огоньку образа.
– Матерый, черт! И как ты его, вольной, мазнул? Не всяк мочен такое…
– Одежду вниз! Секите его на куски да в яму за-мест жонки – и в кабак.
– Вот те хрест, в попы тебя, козак, – голова-а!
– Дальше попа не видал? Я, может, в патриархи гляжу!
– Хо-хо-хо. Сатана-а!
– В па-три-архи-и?!
Языки и руки стрельцов худо слушались. Казак, как говорил, сделал все. Пошли.
Сторожа на росстанях улиц снимали перед ними бревна колоды. В иных местах отпирали решетчатые ворота, спрашивали:
– Куды, служилые?
– Воров в Земской приказ!
– Мы сами воры-ы!
– Чого рот открыл до дна утробы? Тише-е!
– Начальника-то, а-а? Кровь на тебе, и я в кровях…
Казак остановился:
– Вам, браты-соколы, дорога на Дон, утечете, – на Дону много вольных сошлось, – там рука боярская коротка.
– А ты?..
– Я оттудова и туды приду!
– Врешь!
– Давай, Дема, поволокем его с жонкой в Разбойной?
– В Разбойной? Пойдем! Руки, вишь, у меня в крови…