Поручик Пиларж совершал первый самостоятельный полет на реактивном самолете. За его полетом следили с определенным опасением, так как он числился среди слабых летчиков. Однако Пиларж взлетел хорошо и полет по кругу начал правильно.
«Если ему удастся без ошибки совершить посадку, он станет увереннее, из него получится добрый истребитель, — подумал командир части, руководивший полетами. Он внимательно следил за полетом Пиларжа и других новичков в воздухе. — Ведь их там не так уж много». Он начал молча считать. За время своей командирской деятельности он много раз вот так же подсчитывал в воздухе вверенные ему самолеты и всегда переживал, когда не мог досчитаться, если кто-нибудь мешал.
Но вот сегодня впервые самолетов в воздухе было больше чем надо.
— Я «Орел-три»… я «Орел-три», — услышал командир голос Пиларжа по радио, — Вижу два американских самолета.
«Чудак, — подумал командир, — разнервничался от первого самостоятельного полета, началась галлюцинация».
— Это очень хорошо, — ответил он Пиларжу, чтобы тот успокоился. — Следи за приборами и готовься к посадке.
— Вижу два американских самолета, — повторил Пиларж и высказал предложение, от которого у командира захватило дух. — Разрешите атаковать их.
«Спятил», — решил про себя командир, но тут же вспомнил, что сам насчитал только что лишние самолеты.
— Боевая тревога! — отдал приказ на вылет дежурным самолетам. Пиларжу повторил: — Это очень хорошо. Готовься к посадке.
— Разрешите атаковать, — попросил еще раз Пиларж.
— Не выходи из круга, — услышал он в ответ.
Как только взлетели самолеты боевого дежурства, командир приказал всем новичкам совершить посадку. Приземление прошло гладко, но радость смешивалась с разочарованием. Дежурным самолетам не удалось перехватить нарушителей; граница была недалеко.
— Я бы сбил его, — заявил Пиларж, когда делали «кучу малу».
— Мог бы бросить в него ботинки, — заметил командир. Во время обучения летали без зарядов. «Но истребитель из него получится настоящий», — подумал командир.
«Станете шеф-пилотами некоторых западных авиационных компаний. Будете устроены на ответственных должностях в военной авиации. Пятьдесят тысяч долларов на первое время жизни в свободном мире». Эти и подобные «радости» обещали чехословацким военным летчикам листовки, разбрасываемые над нашей территорией. Немало было на них и снимков весьма скромно одетых, но многообещающих красивых молодых женщин.
Щедрые обещания судила и радиостанция «Свободная Европа». Преследовалась одна цель: соблазнить кого-либо из наших летчиков перелететь на Запад. Конечно, на новом реактивном самолете советского производства. Листовки попадали к тем, кому были доверены самолеты. Летчики прежде всего со знанием дела рассматривали снимки женщин, а уж потом читали текст. В большинстве своем читали без комментариев и после этого шли сдавать листовки. Призывы их не привлекали.
И несмотря на это, генерал и капитан, командиры и политруки, кадровые работники всех ступеней и сотрудники контрразведки имели много забот. Старались отбирать для переподготовки на реактивных самолетах лишь тех пилотов, которые действительно образцово несли воинскую службу, и, само собой разумеется, тех, в отношении которых была твердая уверенность, что все возможные обещания и призывы из мира «демократии» на них не подействуют.
Однако дело было не только в листовках и разных других призывах с Запада. В памяти еще сохранился неприятный горький опыт 1948 года, когда перелет на Запад, иногда даже целыми семьями, не был редким явлением. С той поры прошло всего лишь три года, но обстановка теперь была уже в корне иной, и все, кто нес ответственность за отбор летчиков, говорили себе: «Черт никогда не спит». Естественно, не обошлось без осложнений. Речь шла о весьма важном вопросе, решение которого нередко определяло судьбу человека, — о доверии или недоверии к людям.
Первую тревогу вызвал случай с надпоручиком Костечкой. Это был опытный летчик, ответственно относившийся к своим служебным обязанностям, но в то же время далеко не скромный в личной жизни: женщины, алкоголь, денежные долги. Долго колебались, стоит ли допускать его к полетам на реактивном самолете. Расходились во взглядах, и даже генерал проявлял не свойственную ему нерешительность. Ему было жаль хорошего летчика и израсходованных средств.
«Дай мне сотню крон, я возвращу долг в долларах с процентами. Улетаю», — обратился однажды к кому-то из друзей Костечка, будучи уже немного выпивши.
— Почему вы еще колеблетесь? — спросил капитан генерала, когда стало известно о намерениях надпоручика. — Разве мог бы кто-нибудь высказать такую мысль, если бы серьезно к этому не готовился?
— Глупости, Елинек, — заметил генерал. — Знаешь, уже давно был бы конец света, если бы осуществилось все, что люди говорят за рюмкой водки.
— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — ответил капитан любимой пословицей своей жены. Всякий раз, когда жена произносила ее в гостях, для капитана это означало, что наступило время идти домой. Но поскольку сейчас на столе в кабинете генерала ничего, кроме бумаг, не было, то поговорка прозвучала как веский аргумент.
Генерал вызвал по телефону работника отдела кадров.
— Отстранить Костечку от полетов, — приказал генерал, когда вызванный работник вытянулся перед ним. — За недостойное поведение в личной жизни и ошибки в политических взглядах.
После перевода на тыловую службу Костечка повел себя еще хуже: пил, скандалил, не вылезал из долгов. В конечном счете пришлось бесславно уволить его с военной службы. Капитана долго терзала мысль о том, что этот случай остался на его совести.
Совершенно иные обстоятельства были связаны с капитаном Тлукой. В части его прозвали «строитель храма». Правда, эта кличка была далеко не точной. Хотя Тлука и был по профессии каменщиком, он никогда не работал на строительстве храма, а только лишь принимал участие в его ремонте. Занимался этим уже больше года в свободное время по воскресеньям. Конечно, об этом знали все. Вначале люди удивленно пожимали плечами, а политруки старались его убедить, что такая работа принижает достоинство офицера и нужно с ней покончить. Но Тлука не обращал внимания на их слова, и со временем в части привыкли к тому, что он таким оригинальным образом использует время своего отдыха. Тем более что служебные обязанности им выполнялись хорошо, а по политической подготовке он считался одним из лучших.
Но наступил момент, когда надо было решить вопрос, быть или не быть ему летчиком на реактивном самолете.
«Доверия не заслуживает, — указывалось в проекте решения, представленном командиром части. — Религиозный холуй».
«Политрук исполнял, — подумал капитан, читая проект. — Религиозный холуй — это его формулировочка».
Может быть, не желая подрывать авторитет политрука части или потому, что ему показалась правдоподобной религиозная приверженность Тлуки, капитан согласился с проектом решения.
— Еще подумаем, — сказал генерал, выслушав точку зрения капитана.
Раньше чем пришли к окончательному выводу, капитана пригласил к себе ксендз, прогрессивное отношение которого к социализму было широко известно.
— Вы, очевидно, считаете себя принципиальным политруком, — обратился ксендз к капитану, все еще удивленному приглашением и старавшемуся предположить, что может получиться из этого разговора.
— Вот вы решительно намерены принести несчастье офицеру за то, что он кое-что ремонтирует в костеле. А вы с ним-то беседовали?
— Не беседовал. А разве здесь нужен разговор? Реактивные самолеты и костел несовместимы, товарищ… — сказал капитан и сам на себя разозлился за оговорку. Но ксендз оставил это без внимания.
— Поговорите с ним. Политруку положено прежде всего беседовать с людьми. Или я неверно думаю? Ведь это еще никогда никому не приносило вреда.
Когда расставались, ксендз попросил:
— Передайте мой привет генералу. — И, заметив вопросительный взгляд капитана, добавил: — Были вместе с ним в концентрационном лагере.
На другой день капитан заехал в часть, где служил Тлука, и выждал время, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.
— Строишь костел? — начал капитан, как только уселись в кабинете политрука.
— Ремонтирую, товарищ капитан, — уточнил Тлука.
Капитан ожидал, что, признаваясь, летчик будет смущаться, краснеть, но ничего подобного не было.
— Зачем это нужно? — спросил капитан.