Перевод с норвежского К. ТЕЛЯТНИКОВА
В начале марта во второй половине дня Аллан и Лиза перебирались на Насыпь. Было довольно поздно, и большие железные ворота уже оказались заперты, но мальчишки (пo всей вероятности) сломали замок и открыть ворота не представляло труда. Аллан прикинул, что в эту пору их никто не заметит; хотя никому не возбранялось ходить на Насыпь и искать вещи, которые могли бы пригодиться; чемоданы и большой вещевой мешок наверняка вызвали бы у сторожа подозрение. Впрочем, едва ли здесь все еще ходят сторожа, даже днем, в рабочее время. Не станет же муниципалитет тратить средства на охрану свалки, хотя свалка эта принадлежит городу и даже обнесена оградой. Во всяком случае не сейчас, ибо времена наступили тяжелые. Город разросся, но в экономике сейчас был застой, и ассигнования на нужды общества пришлось сильно урезать. Однако несмотря на кризис, думал Аллан, тащивший тяжелый чемодан и вещевой мешок,— несмотря на кризис, как это ни странно и вопреки всякой логике, жить стало почему-то легче. Режим экономии, сокращение ассигнований и свертывание все новых и новых отраслей производства порождали не только уныние и безнадежность, но и ощущение свободы, ощущение, что люди могут и должны решительно и безоговорочно взять свою судьбу в собственные руки. Это было совершенно новое ощущение, и действовало оно благотворно, во всяком случае на Аллана.
Он взглянул на ворота со сломанным замком, на высокую, изъеденную ржавчиной ограду, во многих местах грозившую рухнуть, и подумал, что всего каких-нибудь несколько лет назад его сегодняшнее предприятие было бы делом гораздо более трудным или вообше невозможным, да просто немыслимым. Интересно, что сказали бы его коллеги из архитектурной мастерской? «Работа в свободной творческой обстановке...» Однако там, как и в любом другом месте, царили железные директивы, резкие грани, жестокая конкуренция и бешеный ритм работы на износ. Хорошо, что он оттуда вовремя сбежал.
Зато Янсон с бензоколонки знал о решении Аллана и одобрял его в той мере, в какой он вообще мог думать о чем-нибудь еще, кроме своих собственных невзгод, таких, как бессонница, плохое пищеварение, преждевременная старость. И конечно же трудности с продажей бензина...
Аллан толкнул тяжелые ворота и прошел с чемоданами за ограду. Лиза молча стояла с четырехлетним малышом на руках и задумчиво смотрела на дорогу, которую обозначили лишь две глубокие колеи на неровной земле. Утром прошел небольшой дождь. Сейчас он прекратился. Погода была тихая и теплая, удивительно теплая для ранней весны.
Лиза несла малыша и чемодан полегче. Аллан тащил другой чемодан и вешевой мешок, да еще сумку со всякой мелочью и едой, которую они купили по дороге, хлеб в целлофане, пачка маргарина, банка варенья, паштет из мясозаменителя — ее любимое лакомство, минеральная вода (с водой будет трудно, и Аллан уже продумал немало способов, как и где ее доставать), несколько бутылок искусственного апельсинового сока (малыш не любил молока и пил только лимонад, а кроме того, теперь, когда он подрос, детская молочная смесь стала им не по карману), несколько консервных банок с готовым обедом, две пачки печенья, немного шоколада, спички и свечи... Над Райской бухтой висело красноватое солнце, вспыхивая яркими отблесками в залитой нефтью воде.
Аллан затворил за собой ворота и огляделся, но не заметил ничего подозрительного. Здесь не было ни одного сторожа, никто не собирался прогонять его отсюда, говоря, что им нечего здесь делать и разве они не видят, что ворота заперты на замок. Все шло именно так, как он рассчитывал, и все же он чувствовал огромное облегчение, ибо сердце у него сжалось от одного вида этих массивных ворот, железной ограды высотой в человеческий рост, багрово-красной от ржавчины, уходившей по обе стороны от него в неведомую даль... Ведь каких-нибудь несколько лет назад здесь ходили сторожа с собаками, охраняя государственную собственность, закон и порядок. Тогда город рос и развивался он был образцом экономического процветания, социального благополучия и политической стабильности. Но с тех пор многое изменилось.
— Туда.
Аллан показал, куда надо идти, Лиза с ребенком на руках сделала несколько шагов вдоль колеи, потом нерешительно оглянулась, В своих неудобных туфлях на высоких каблуках она шла медленно и неуверенно. Ее худые ноги, обтянутые тонкими нейлоновыми чулками, казались какими-то ужасно беспомощными («Это все, что у меня есть в жизни!» -задохнувшись, сердито крикнула Лиза, когда Аллан спросил, зачем она тащит с собой всякую дребедень.) Огненно-красное солнце висело так низко над горизонтом, что Аллану казалось, будто с каждым вдохом его легкие наполняет расплавленная сера. Воздух был теплый. Последние дни погода стояла необычайно мягкая. Это было очень кстати: первые ночи, которые они проведут на новом месте, будут не такими холодными, как боялся Аллан. А через несколько дней, если понадобится, он поставит печку.
Малыш (его звали Бой) стал капризничать: он кричал, размахивал руками, требовал, чтобы его поставили на землю. Лиза пустила его побегать. Бой сразу же упал, поднялся, но снова упал и заплакал; он не привык к скользкой неровной земле — раньше он ходил только по полу или тротуару. Лиза помогла малышу подняться и выбранила его. Аллан шел за ними следом. Он улыбался. Кроме Лизы и малыша, здесь не было ни души. Никого, кто мог бы их остановить, досаждать им, приставать с вопросами. Так он себе и представлял, на это и надеялся - тишина, спокойствие, они наедине друг с другом и могут не опасаться бесцеремонного вторжения в их жизнь посторонних людей — вторжения города.
Аллан хорошо запомнил, где стоит фургон для автотуристов. Всего неделю назад он сам отбуксировал его сюда. Фургон этот был не так уж и помят, но все-таки представитель компании счел возможным выплатить владельцу страховку. Владелец, очень занятой господин, которому основательно надоела вся эта возня, связанная с дорожным происшествием, попросил Аллана за небольшое вознаграждение оттащить куда-нибудь подальше этот «железный лом». Аллан взял сложенную купюру. Равнодушный кивок головы, безразличная улыбка: «Так ты устроишь это дело?..» Авария произошла на Эббот-Хилл-роуд, всего в сотне-другой метров от бензоколонки, и притащить фургон на стоянку не представляло труда. Однако Яисону явно не понравилось, что «железный лом» занимает место на его стоянке, и его надо было убрать как можно скорее. Тогда-то у Аллана и возникла эта мысль.
Догнав жену:, Аллан услышал, что она тяжело дышит. Он тоже порядком устал.
Хотя вещей у них было немного, чемоданы и мешок оказались ужасно тяжелыми. Малыш плелся за ними следом, но упорно не хотел, чтобы его взяли на руки.
Лиза повернулась к Аллану: бледный овал лица под копной золотисто-рыжих волос — они казались еще золотистее, а лицо еще бледнее в предвечернем сумраке — его девочка-жена, еще совсем ребенок, его Лиза.
— Еще далеко? — спросила она.
— Нет, это вон там. За теми кучами.
— Может быть, немного отдохнем?
— Хорошо.
Они поставили вещи на землю. Легкий ветерок высушил их залитые потом лица, принеся с собой легкий запах дыма и гнили. Бледная от усталости, Лиза растерянно озиралась по сторонам.
— Ты слышишь? — вдруг воскликнула она.
— Что именно?
— Как я дышу и как ты дышишь! И стук сердца! Я слышу стук своего сердца! А ты?
Он прислушался. Оба молчали.
— Слышу.
— Как здесь тихо. Подумать только, до чего должно быть тихо, чтоб человек мог услышать стук собственного сердца!
На губах ее играла детская, лучезарная, изумленная улыбка.
— Угу...
— Мне кажется, я сроду еще не была в таком тихом месте,— прошептала она. Ветер дул со стороны бухты. Ни звука не доносилось к ним из города, который
угадывался где-то далеко позади, за высокой оградой, словно мрачная черно-серая масса, всеподавляющая в своей зловещей протяженности, в своих железобетонных формах и конструкциях; Насыпь находилась в глубине узкой бухты, а вокруг были деревья, трава и горы, о которых все давным-давно забыли, и никто больше не знал, что когда-то существовали такие понятия, как деревья, трава, горы, природа, совсем никто, так же как об этом не знали Лиза и Аллан. Даже отдаленный, никогда не прекращающийся рокот машин с Автострады унесло ветром как раз в ту минуту, когда они стояли, вслушиваясь в эту непостижимую тишину.
— Как прекрасно! - Она была вне себя от восторга: нужно было совсем немного, чтобы доставить ей радость.— Как красиво! И как тихо! Хорошо, что мы пришли сюда, правда?
Ветер разбросал вокруг них старую оберточную бумагу.
— Правда,- отозвался Аллан.
Он глубоко вдыхал зажженный солнцем красновато-серый воздух. Они стояли на невысоком холме из мусора и глины, спрессованных под тяжестью сотен тонн все новых и новых отбросов, которые каждый день привозили сюда по этой жалкой дороге. Аллан хотел еще что-то сказать, выразить то огромное облегчение, которое он сейчас испытывал, но ему всегда было трудно словами описать свои чувства.
Лиза присела на край чемодана и стала смотреть туда же, куда и он, на Райскую бухту, а мягкий морской ветер стирал воспоминания о городе, оставшемся позади,— о Свитуотере.
Насыпью называли узкую полоску земли, протянувшуюся примерно на полмили на восток вдоль берега бухты. Когда-то в связи с расширением гавани Свитуотера в этом районе предполагалось построить новые портовые сооружения и доки, склады и верфи, но проектам этим так и не суждено было осуществиться, и тысячи кубических метров земли, гравия и песка, которые в свое время сюда завезли, теперь громоздились, словно барханы в пустыне, образуя невысокие холмы с осыпающимися склонами, уходившими в мертвую солоноватую воду. Нетрудно было заметить и другие свидетельства строительной горячки, которая охватила тогда Свитуотер: вытянувшиеся в ряд бараки для рабочих и длинный склад медленно ветшали, уныло чернея провалившимися крышами и пустыми оконными рамами без стекол. Рельсы, которые нигде не начинались и заканчивались в глубокой канаве, заполненной грязью и всяким хламом, заросли травой и покрылись ржавчиной, а вагонетки утонули в грязи, оставшейся после осенних дождей. Какие-то машины, гусеничный трактор и несколько отслуживших свой срок грузовиков, с которых уже давным-давно сняли все, что только можно было использовать или продать, стояли одинокие и покинутые, словно некая могучая сила, которая много лет тому назад вдруг забросила их сюда, так же внезапно потеряла к ним всякий интерес, оставила их здесь и навсегда забыла об их существовании. С некогда мощных механизмов медленно стекала ржавчина, сыпалась на землю большими хлопьями, образуя на грязно-серой глине причудливые цветные узоры.
Так Насыпь постепенно превратилась в городскую свалку, которой пользовались как частные лица, так и муниципальные учреждения. Тяжелые машины с железными контейнерами длинной вереницей шли на свалку, сбрасывали там тонны грязного, вонючего мусора и возвращались за новым грузом отходов, того самого шлака городской жизни, который приходится все время убирать, чтобы люди не задохнулись и не погибли в отбросах, вони и нечистотах.
Все пользовались Насыпью. Пользовались ею и частные лица, те, кто хотел избавиться от хлама, что скапливался на чердаке, в сарае или подвале, от испорченных и ненужных вещей, а также вещей изношенных, слишком старых, некрасивых, вышедших из моды или просто ставших менее полезными и употребимыми, чем в то время, когда их приобретали. Насыпь была темным отражением Свитуотера, его образа жизни, очищенного от шика и блеска, от лака и полировки, Здесь было все, что окружает человека и определяет его быт, все, но без самого человека. И здесь можно было найти все, что человеку нужно для жизни — жизни, которая по существу оказалась бы карикатурным отражением жизни в добропорядочном Свитуотере.
Однако отбросы и мусор Свитуотера занимали лишь около половины всей территории; она была очень обширна, и хотя насколько хватал глаз всюду высились горы камней и щебня, мусора и всевозможных отбросов, большая часть этого гигантского клина по-прежнему оставалась бесплодной и плоской, как тарелка, пустошью. Пройдя два-три километра на восток, подальше от муниципальных мусорных куч и помоек и грандиозного по замыслу, но так и не начавшегося строительства портовых сооружений, и продолжая двигаться параллельно берегу, вы могли бы заметить, что мусорные кучи становятся не такими внушительными и ландшафт постепенно приобретает характер все более интимный и искусственный: холмы, возвышенности и пригорки сложены из ставших ненужными личных вещей — из несбывшихся надежд, неудовлетворенного честолюбия, притворства, фальши и самообмана. Огромными грудами лежат здесь матрасы, заплесневелые покрывала и гардины, столы, кресла, диваны и мягкие гарнитуры, подушки, ковры и обитые плюшем пуфы, и все это медленно гниет в теплом и влажном воздухе побережья. Столы с ножками и без ножек, этажерки, зеркальные шкафы, банки для специй, разбитые табуретки, сломанные кровати, посуда, коробки с ножами, вилками и ложками, кухонные плиты, холодильники и радиоприемники, сотни разломанных телевизоров, ящики и коробки с книгами, детские игрушки, украшения и журналы, связки газет, картины в рамах, одежда... Сотни автомобильных кузовов спрессованы бульдозерами и свалены в гигантские груды, чудовищные нагромождения искореженного металла,— впрочем, эти меры, принятые городскими властями, чтобы куда-то девать брошенные машины, ничего не дали, поскольку все время появляются новые машины, которые ржавеют и после каждого осеннего дождя все глубже и глубже погружаются в мягкую землю. Между этими грудами металлического лома проложен целый лабиринт тропинок, дорожек, узких проходов и туннелей; два старых автобусных кузова с «навесом» между ними из дверной рамы и продырявленного куска железа образуют галерею, а шкаф с оторванной дверцей и выгоревший внутри перевернутый автофургон превратились в таинственные гроты; здесь легко заблудиться, хотя высота нагромождений всевозможного хлама редко превышает человеческий рост.
Постепенно ландшафт начинает выравниваться, все большее расстояние разделяет изуродованные кузова машин, груды разваливающейся мебели, перевернутые газовые плиты, болота из пропитанных сыростью связок газет и журналов. Отсюда уже видно море, вы находитесь недалеко от берега и ощущаете острый запах затхлой морской воды. Земля здесь неровная, каменистая, повсюду разбросаны консервные банки, бумага и всякий хлам, но мусорных куч больше нет; между камнями пробивается сухая трава, а порой и куст ухитряется вырасти на этой ядовитой глинистой почве. А если пройти еще дальше, вы окажетесь на заброшенном каменистом берегу, том самом берегу, который некогда был гордостью Свитуотера; здесь в надменном уединении располагались роскошные виллы с частными пляжами и пирсами для яхт; во время отлива из воды все еще выглядывают полусгнившие остатки причалов, вытянувшиеся в ряд, как на параде, трухлявые сваи, изъеденные солью и заросшие водорослями. Было время, когда жизнерадостные мужчины и женщины в разноцветных купальных костюмах, с зонтиками, транзисторами и прохладительными напитками загорали на этом берегу и купались в чистой, прозрачной воде. Но это было давным-давно. Теперь здесь не осталось ни одной виллы. Почти все снесли еще в те годы, когда проектировалась Автострада: это были старые, уже тогда чуть обветшалые строения былых времен; однако владельцам экспроприированных участков выплачивали колоссальную компенсацию; стране нужны дороги, да здравствует прогресс! Две-три сохранившиеся усадьбы были скоро покинуты, потому что никому не хотелось жить под Автострадой, которая угрожающе высилась на фоне неба.— гора, поднятая над землей, величественная железобетонная масса, откуда непрерывно, днем и ночью, слышится гул проносящихся машин; всепроникающий, разрушительный звук вгрызается в уши, затуманивает сознание и превращает жизнь в кромешный ад. Но эти дома тоже давным-давно развалились. В густом кустарнике — это все что осталось от некогда идиллических садов и парков,— до сих пор темнеют их руины: стены или просто груда камней, заросших субтропическими садовыми растениями, которые прекрасно себя чувствуют в диком состоянии и буйно разрастаются, образуя участки непроходимого, похожего на джунгли леса; их гибкие стебли и сочные зеленые листья быстро становятся бесцветно-серыми под слоем мелкой, как пудра, пыли, летящей с Автострады.
Здесь, на этой стороне Насыпи, скрытой горами хлама, но с выходом на берег моря, Аллан и решил обосноваться. При помощи легкого автокрана с бензозаправочной станции он притащил сюда свой слегка побитый и обшарпанный, но вполне исправный фургон. Мощная машине» сравнительно легко лавировала между мусорными кучами. Выбрав подходящее место между грудой старых автомобильных покрышек и сваленными в кучу ящиками (прекрасное топливо на случай, если будет холодно). Аллан отцепил автокран и вручную отбуксировал туда фургон. Этот фургон был как перст судьбы — Аллан принял наконец решение к которому шел очень давно. Он даже получил за труды пятьдесят крон1 Когда Янсон, хозяин бензоколонки, увидел, как владелец фургона сует ему в руку деньги, он даже сплюнул от негодования и пробурчал, что, видно, не такие уж сейчас тяжелые времена — не для всех, во всяком случае.
Янсон всегда завидовал Аллану, когда тот получал чаевые
Тяжелые времена.
Лиза сидела на чемодане и отдыхала. Положив ногу на ногу, она сняла туфлю на высоком каблуке и терла лодыжку: туфли были дешевые. Плохие туфли — в них очень больно ходить. Куплены на распродаже в обувном магазине. С тех пор прошло больше года. И все это время не было ни одной распродажи ни в том. ни в других магазинах. Достать обувь становилось все труднее. Да и денег на покупку не было: деньги у них водились редко, и они могли приобретать только самый дешевый, негодный хлам. Но теперь с этим покончено.
Солнце висело совсем низко над узкой полосой равнины по другую сторону бухты, вскипая красками в отравленном химией воздухе; там была Сарагосса. некогда болотистая равнина в дельте реки которую поглотили промышленные предприятия Свитуотера: фабрики и заводы на огромных сваях, на гигантских платформах из армированного бетона, кузницы благосостояния и богатства со всей своей грязью и шумом, вынесенные за черту города в непроходимые болота по ту сторону реки Вытянувшиеся рядами заводские грубы мерцали а вздрагивали в зеленовато-багровой вечерней мгле. Над многими из них вспыхивали, потрескивая, синеватые языки пламени, в которых сгорали ядовитые газы (чепуха - газы все равно вырывались наружу, отравляя воздух Свитуотера, вызывая болезни, а иногда и убивая) другие — остыли, они остыли уже много месяцев тому назад, а может быть и лет: переоборудование, режим экономии, сокращение капиталовложений... Экономическая конъюнктура становилась все хуже. Никто не был уверен в завтрашнем дне. Тяжелые времена...