— Так-то оно гак...
Вероятно они бы еще долго упражнялись в прекраснодушии, если бы не Марта, которая вмешалась в их разговор и сразу решила все дело. Она последовала за ними, словно ей жаль было расставаться с этой скромной молодой парой, что так внезапно явилась сюда из внешнего мира, того мира, о котором она вспоминала с тоской и которого ей так недоставало ежедневно и ежечасно все эти годы. Потому что она-то попала сюда не по доброй воле...
— Доктор Фишер не любит брать плату за свои услуги,— сказала она ехидно.— Так было всегда. Так было и в Свитуотере, когда он делал аборты. Он, видите ли идеалист и не мог потребовать приличной платы даже за те свинские дела, которыми ему приходилось заниматься...
Выплеснулась через край давно накопившаяся горечь, та. которую она прятала га полуопущенными веками глаз, когда они сидели в комнате и пили чай; жизнь превратилась для нее в скрытую войну против «несчастных обстоятельств», вынудивших ее вести подобный образ жизни, даже против мужа, хотя она прекрасно знала, что война проиграна и ей суждено умереть здесь, на Насыпи.
— Спросите у него, почему ему пришлось оставить хорошую практику в городе, почему его выгнали из ассоциации врачей, почему он вынужден был поселиться на городской свалке. А потому, что был слишком гордым и не пожелал признать, что совершил ошибку...
— Послушай, Марта, что ты говоришь?
Огорченный яростными обвинениями жены, Док попытался возразить, однако ошеломленный силой, вдруг проснувшейся в этом согбенном теле, совсем растерялся:
— Я был прошв закона о запрещении абортов. Я сознательно нарушал закон, который считал бесчеловечным и нелепым. Я знал, чем рискую. Но отречься от своих взглядов и покаяться значило бы предать все то, во что я верил. И верю по сей день.
— Подумаешь! Отречься от своих взглядов! — фыркнула Марта.— Взгляды, которые заставляют врача делать противозаконные выскабливания легкомысленным девицам, и к тому же бесплатно... Но послушай,— она повернулась к Аллану,— ты наверняка сам понимаешь, что к чему. Мы не можем отдавать воду задаром. Давай договоримся так: один бочонок воды за пять кило железа, пять бочонков за кило меди и пять за кило свинца, идет? Если найдешь что-нибудь еще, договоримся после. Ну как, тебя устраивают эти условия?
Аллан нерешительно покосился на Дока, который только кивнул в ответ.
— Хорошо,— сказал Аллан.
Он не считал эти условия неприемлемыми. Он знал, что по всей Насыпи и на дорогах стоит великое множество старых автомобилей и всевозможных машин. И ему на долгие годы хватит металла, который он без труда соберет, чтобы обменять на воду.
Когда они возвращались домой по берегу фьорда, Лиза спросила:
— Послушай, за что она так обозлилась на него?
Аллан только пожал плечами. Перепалка между стариками не произвела на него ровно никакого впечатления, чего нельзя было сказать о Лизе.
— Они прожили здесь столько лет, что, вероятно, начали действовать друг другу на нервы,— ответил Аллан.
— Но если она так сердита на своего мужа, то почему не уйдет от него? И если ей так не нравится жизнь здесь, то почему она давным-давно не уехала отсюда? Никто не заставляет людей жить вместе, если они больше не любят друг друга...
— Верно, но понимаешь, раньше считалось, что муж и жена должны быть «верны друг другу и в радости и горе» «и да разлучит их только смерть». Возможно, они верят в это. Думаю, судьба им послала большое старомодное супружеское счастье, его-то мы с тобой и видели и наблюдали. Я вообще думаю, что между пожилыми супругами часто бывают размолвки.
Лиза помолчала немного, потом спросила:
— А что значит «предать все то, во что верил»?
— Это как-то связано с «честью». Понимаешь, считалось, что, если человек что-нибудь сказал или пришел к какому-то убеждению, он уже не имеет права отступаться от этого. А не то он перестанет себя уважать. Или что-то в этом роде.
— Как странно,— удивилась Лиза, тщетно пытаясь понять, в чем здесь дело.— Нельзя же говорить и думать всю жизнь одно и то же — ведь все изменяется так быстро...
— Вот именно...
Аллан тоже никогда не мог до конца понять, что означает слово «честь».
— Подумать только, какие они старые,— продолжала Лиза, меняя тему.— Ты видел морщины? А рука у него на ощупь словно кожаная, но так вроде бы совершенно нормальная... Хотя раньше я никогда не прикасалась к таким старым людям. Наверное, я даже никогда не видела такого старого человека, совсем седого... А она согнулась в три погибели и вся в морщинах. Ты видел когда-нибудь таких старых людей?
— Пожалуй, видел. Но не часто. Раньше стариков было довольно много, но теперь их почти нет... Не знаю, куда они деваются. Может быть, живут в домах для престарелых?
В Свитуотере стариков почти не было видно. По статистическим данным, люди теперь жили дольше, зато быстрее старились и куда-то исчезали. Дети ничего о них не знали. Они смотрели на родителей, едва достигших среднего возраста, как на «стариков», и не имели никакого представления о том, что дает людям преклонный возраст — и хорошего и плохого.
Однако пока Аллан и Лиза шли бок о бок по узенькой замусоренной полоске берега, Аллана в основном занимали мысли более практического свойства. Доктор Фишер живет здесь уже одиннадцать лет. Значит, это было возможно. А если так, значит, это вообще возможно, хотя жить становится все трудней. Пока они были у Дока, Аллан даром времени не терял и многое увидел. Он увидел свои идеи и замыслы, осуществленные на практике. И в комнате, и во дворе он подмечал каждую мелочь. Он смотрел и учился. Он увидел вещи Дока Фишера, запасы различных металлов, инструменты, винты, гайки и болты, всевозможные детали машин и прочий металлический хлам, представляющий, однако, определенную меновую ценность в обществе, где почти все товары постепенно становятся дефицитными. Процесс, пока еще не слишком ощутимый, но безусловный и неизбежный. В комнате Дока Аллан увидел транзисторный приемник, бинокль, газовый холодильник, на кухне его внимание привлекли остро отточенные ножи, и он неотступно думал о том, что еще было в доме Фишера, чего он, Аллан, не увидел. И вовсе не потому, что завидовал Доку Фишеру и хотел отнять у него это богатство, Аллан никогда не думал о вещах просто потому, что у него их не было: всю свою собственность он мог унести в маленьком чемоданчике. Однако здесь, на Насыпи, веши приобретали' совершенно новый смысл, поскольку были самым непосредственным образом связаны с потребностями, и подобно тому, как жизнь каждого человека на Насыпи приобретала важное значение для всех ее обитателей, так и всякая вещь, чья бы она ни была, становилась важнейшим условием жизни всех. Как вода.
— Какой у него взгляд... — Лиза все еще наслаждалась нескрываемым восхищением, с каким ее созерцал Док.— Наверное, еще никто и никогда не смотрел на меня так, как он. Но мне не было неприятно, наоборот, стало как-то спокойно...
Хотели они того или нет, но оба уже вступили в новое и еще не совсем понятное сообщество обитателей Насыпи.
Аллан и Лиза вернулись домой довольно поздно. Когда они вошли в фургон, Бой лежал на матрасе и крепко спал. На первый взгляд могло показаться, что мальчик лежал в той позе, в какой они его оставили, но потом они обнаружили возле него различные предметы, которых не было, когда они уходили.
— Он вставал! — прошептала Лиза.— Посмотри, у него на ногах ботинки. Бедняжка, он, наверное, искал нас. Не надо было надолго оставлять его одного.
Аллан наклонился и поднял что-то — возле матраса было разбросано с полдюжины блестящих пуговиц. Он внимательно осмотрел их. На каждой был позолоченный государственный герб.
— Они как пуговицы на куртках у почтальонов,— заметила Лиза.— Или у служащих из ведомства социального обеспечения. Как ты думаешь, где он их нашел?
— Ну, на Насыпи можно найти все что угодно,— пробурчал Аллан. Однако вид у него был озабоченный. Среди камушков и стекляшек на матрасе лежали ручные часы с наполовину оборванным, наполовину сгнившим ремешком. Аллан собрал все это и, не говоря ни слова, положил на полку над складным столом.
В фургоне было жарко. Лоб мальчика усеивали капельки пота, но дышал он ровно и спокойно. Лихорадка прошла.
Аллан вышел из фургона и начал собирать топливо, чтобы разжечь огонь и сварить кофе к ужину. Немного погодя появилась Лиза: она принесла хлеб, чашку с жиром, вытопленным из куска бекона, который они поджарили к обеду,— последнее, что еще оставалось от старых запасов,— тюбик фруктово-ягодной пасты со вкусом черной смородины и кусок растительного сыра в полиэтиленовом мешочке, который Аллан купил в киоске у Свитнесса. Их движения, пока они готовили свою незамысловатую трапезу, были спокойны и уверенны. Они уже акклиматизировались здесь. Теперь у них на все было время. Они знали, что могут чувствовать себя в безопасности — в той мере, в какой вообще можно чувствовать себя в безопасности,— от посягательств со стороны внешнего мира. Они уже освоились в этом краю, который избрали для жизни. Они не произносили ни слова. Аллан сидел на корточках у огня, и взгляд его бездумно переходил с их помятого фургона через груду автомобильных покрышек и еще несколько куч на открытое место, где они ели. Теперь он знал здесь каждую мелочь, он усвоил простоту окружающей жизни и трезво оценил все ее возможности; за те несколько дней, что они здесь жили, он исходил вдоль и поперек несчетное число раз каждый квадратный дюйм этой земли: она была его. Его земля.
Шли недели. Шли месяцы.
Уже в конце мая жара на Насыпи стала невыносимой. Весь район задыхался от зноя, который все возрастал. По мнению ученых, причина заключалась в том, что загрязнение воды и воздуха отходами промышленного производства, отопления и транспорта в такой мере дезорганизует атмосферу, что это, в свою очередь, приводит ко всевозможным метеорологическим отклонениям от нормы, сначала локальным, а в дальнейшем, несомненно, в масштабе всей планеты.
— Судя по сообщениям прессы, засухой охвачено сейчас полконтинента,— сказал Док, который слушал радио, а кроме того, читал старые газеты: их привозил ему Дос-Манос.— Чем больше углекислого газа в атмосфере, тем интенсивнее солнечное тепло; это было известно еще в мое время,— уныло поведал Аллану Док.
Он стоял на коленях и мерил уровень воды в колодце.
— Похоже, что мы изменили самую природу земной атмосферы. И в результате у нас сначала жара, потом засуха, недород, нехватка воды, нехватка продуктов...
Он не докончил фразы. Ему было нелегко даже говорить в такую жару. Док с трудом вытащил из колодца пластмассовый бочонок с водой. Вода еле-еле наполняла колодец. Бочонки стали дорогими. Никто не знал, когда снова пойдет дождь.
Аллан терпеливо стоял возле Дока и ждал.