С большой неохотой Аллан во второй. раз приближался к тому месту, где лежал труп, но чувство долга пересилило сомнения и отвращение. Снова вороны увидели его и, когда он подошел к ним достаточно близко, поднялись в воздух, громко каркая и хлопая крыльями. Однако на этот раз он свернул в сторону и направился к груде разломанных бетонных плит, лежавших неподалеку от того места, где вчера утром произошла драматическая встреча с загадочными братьями. Казалось, это было так давно. Подойдя к этой груде бетона, Аллан достал из кармана грязную косынку и завязал рот и нос. Потом собрал несколько каменных обломков, сложил их один на другой и направился со своей ношей к тому месту, где лежал труп. Собрав последние остатки решимости, Аллан подошел к темной, разлагающейся массе и сбросил на нее один за другим обломки бетона. Потом, озираясь, прошел несколько сот метров, отделявших его от груды бетона, набрал обломков, сколько мог донести, и направился обратно.
Солнце уже прожигало покрывало из желтой мглы, висевшей над Свитуотером. Аллан обливался потом, и ему пришлось сбросить с себя куртку — рубашки, которые он взял с собой, быстро сносились, и теперь он использовал вместо них куртку. Тело и руки его побелели от цементной пыли. Спина ныла, но он продолжал трудиться: туда-обратно, туда-обратно.
Через час над тем местом, где лежал труп, выросла неровная груда бетонных обломков. Выпрямив спину, Аллан даже застонал от невыносимого зноя, но в общем несмотря ни на что испытывал чувство удовлетворения. Мертвых надо хоронить и ради них самих, и, ради живых.
Аллан смотрел на каменную груду и тяжело дышал: у него было такое чувство, словно он спас их всех от грозной опасности...
И тут оба они выросли перед Алланом. Они вынырнули откуда-то в нескольких шагах от него. Впереди стоял Феликс, за ним Рен-Рен, но теперь он не улыбался; у обоих были очень серьезные лица, во всем же остальном они выглядели точно так же, как в первый раз, когда он увидел их. Аллан вздрогнул, но не потому, что испугался, а потому, что они появились так неожиданно.
Феликс откашлялся и, слегка поклонившись, сказал:
— Ты, видно, хорошо потрудился?
— Да. Мне пришлось завалить камнями то, что здесь лежит и гниет. Иначе мы все могли бы заразиться какой-нибудь болезнью.
— А тебе не кажется, что тело, которое лежит и гниет, лучше так и оставить лежать и гнить?
Феликс говорил вежливо, взвешивая каждое слово, но в голосе его звучала угроза. Рен-Рен стоял позади, свесив руки, и внимательно слушал, что говорил брат.
— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.— В голосе Аллана не было ни излишнего дружелюбия, ни вызова.— Мертвое тело распространяет заразу. Покойников следует либо заваливать камнями, либо зарывать в землю.
Теперь он отчетливо вспомнил телевизионные репортажи о стихийных бедствиях, которые в течение многих лет происходили довольно регулярно: где-то эпидемия холеры, где-то еще эпидемия тифа, гриппа, оспы; неубранные трупы, которые заражали питьевую воду. В газетах довольно часто можно прочитать о подобных «катастрофах», потому что их всегда называют «катастрофами», хотя с катастрофами эпидемии не имеют ничего общего. Нередко они возникали в районах, расположенных совсем недалеко от Свитуотера, власти высказывали озабоченность по поводу «новых» заболеваний, которые еще никто не умел лечить; говорилось о появлении мутантов хорошо известных вирусов и бактерий, на которых не действовали испытанные вакцины; ученые лихорадочно искали новые вакцины, однако государство отпускало недостаточно средств на нужды здравоохранения. Иностранные туристы между тем сидели в карантине, а органы здравоохранения громогласно призывали к принятию действенных мер.
— Некоторые мертвые тела, возможно, должны... все-таки оставаться лежать. Чтобы они со временем совсем исчезли. Могилу можно всегда найти, всегда разрыть... Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Голос Феликса звучал скорбно, но в глазах вспыхивали молнии. Выражение лица было раболепное, туповатое. Рен-Рен шагнул было вперед, но Феликс остановил его едва уловимым движением руки. Казалось, он не чувствовал себя хозяином положения и хотел прозондировать почву — и Аллана,— прежде чем принять окончательное решение. Он продолжал:
— Ты случайно увидел то, чего тебе ни в коем случае не следовало видеть. И это может оказаться очень... некстати!
Бледное лицо его заливал пот, а голос вдруг сорвался на крик, выдавая крайнее раздражение.
— Теперь послушай меня! — прервал его Аллан.— Послушай, прежде чем наделаешь новых глупостей. Я расскажу тебе все, что мне известно. Мне известно, что полицейского, который лежит там, зовут Джозеф Бин. Мне известно также, что его номер К 13007/59510 и группа крови у него «А», и еще мне известно, что все эти данные записаны в его удостоверении личности, которое я забрал и спрятал там, где его найдут в том случае, если со мной случится беда. Мне известно, что у него длинная резаная рана на животе, нанесенная, по всей вероятности, ножом, и_ я полагаю, что ботинки, которые ты носишь,— кивком головы он показал на тяжелые ботинки Феликса,— принадлежали ему.
Аллан невольно содрогнулся при мысли об объеденных вороньем ступнях трупа.
— Кроме того, мне известно, что за убийство полицейского из войск по поддержанию спокойствия и порядка полагается смертная казнь. Но я не собираюсь ни на кого доносить или предавать огласке эти сведения. Меня не интересует, чем вы занимаетесь; единственное, что меня интересует, это чтобы у нас здесь был мир и покой и как можно меньше неприятностей. Понятно?
Пока Аллан произносил эту длинную речь, он не спускал глаз с лица Феликса. Он видел, как желтые глаза Феликса сначала сузились от страха и злобы, а потом начали перебегать с его собственных ботинок на каменный курган и на пряжку, которая была у Аллана на поясе. Когда Аллан кончил говорить, он едва заметно поклонился и сказал совершенно спокойно:
— Хорошо. Значит, мы понимаем друг друга. То, что с ним произошло,— он кивнул в сторону кургана,— весьма печальный случай. Очень некстати. Я постараюсь объяснить... Мы с братом незаконно перешли границу. Нет ни документов, ни работы. Полиция напала на наш след. Здесь не любят иностранцев. Один полицейский случайно задержал моего брата на улице. Мой брат попытался убежать, но полицейский бегал быстрее. Мой брат впал в панику и вот...
Феликс сделал двумя пальцами быстрый горизонтальный разрез в воздухе, Аллан кивнул. Немного помолчав, Феликс продолжал:
— Лучше, чем дать себя арестовать. У моего брата опасный темперамент. Он не хотел, чтобы его посадили в тюрьму. Весьма прискорбно. Несчастье. Так некстати... Но все-таки лучше, чем попасть в тюрьму,— повторил он, немного помолчав.
Рен-Рен широко осклабился и закивал.
— Понимаю,— сказал Аллан.
То, что он услышал, не было для него откровением и нисколько не шокировало его. Давно уже было известно, что реорганизованное ведомство полиции под названием «войска по поддержанию спокойствия и порядка» использовалось для подавления отдельных групп населения, именуемых «нежелательными», под предлогом охраны закона и порядка. Одной из таких групп были иностранные рабочие. Правила регистрации были чрезвычайно жесткие, а кара за их нарушение весьма суровая. Государство почти не отпускало средств на бесплатную юридическую помощь, которую закон гарантировал рядовым гражданам, и она практически отсутствовала, так как немногочисленный аппарат бесплатной адвокатуры был настолько перегружен делами, что от него трудно было добиться толку,— одним словом, возможности тех, кто хотел законным путем защитить себя от преследований, по существу равнялись нулю. Аллан все это хорошо знал со слов Дока, который всегда любил поговорить на эту тему; теперь Аллан сразу понял, почему Рен-Рен впал в панику, и даже посочувствовал братьям.
— Как вам удалось притащить, его сюда? — спросил Аллан.
— На машине. На последние деньги мы наняли машину. Вечером мы привезли его сюда и спрятали.
«Его и сколько трупов еще?» — подумал про себя Аллан. Но он уже не боялся братьев, потому что все понял, и то, что он все понял и как бы со всем согласился, сделало его соучастником преступления. Единственное, что еще тревожило Аллана, это мысль о «дикости» Рен-Рена: ведь мало ли из-за чего он может «одичать» и кто знает, что он способен натворить и чем все это кончится...
— На что же вы живете, если у вас нет работы? — спросил Аллан.
— Занимаемся кое-каким бизнесом,— ответил Феликс, и легкая усмешка чуть приподняла кончики его аккуратно подстриженных усов.— Немножко продаем, немножко покупаем. У нас есть связи. Некоторые малоприятные вопросы помогает решить мой брат. А в общем кое-как сводим концы с концами. Пока не найдем работы. В общем справляемся.
Этот знаменательный разговор происходил на окраине, большого города, столицы с населением между шестью и восемью миллионами человек (данные были неточными, поскольку незарегистрированные миграции населения создавали все возрастающие трудности для статистиков). Это был город, где архитектура в Центральной зоне еще свидетельствовала о благосостоянии и процветании, где на витринах больших магазинов пока еще всегда было изобилие, где каждое утро миллионы людей ехали на работу и каждый вечер возвращались в свои дома и квартиры в различных городских зонах и, глядя на их лица, никто бы не сказал, что они озабочены дороговизной, надвигающейся безработицей, нормированием различных товаров — короче говоря, что они страшатся будущего. Это был город, обитатели которого, судя по официальным сведениям — а никаких других не было,— «сохранили присутствие духа в трудную минуту».
Примером тому служило трогательное объединение правительственных партий и оппозиции на базе экономической программы, предусматривавшей, в частности, полный правительственный контроль над ценами, заработной платой и капиталовложениями,— так они надеялись преодолеть, надвигавшийся экономический кризис. Противники этой программы подвергались всевозможным гонениям, а их было немало, поскольку массы населения с поразительным единодушием считали, что столь серьезная обстановка вне всякого сомнения требует чрезвычайных мер; войскам по поддержанию спокойствия были даны гораздо более широкие полномочия, дабы они могли обеспечить законность и порядок. Город жертвовал частью своего комфорта в обстановке, когда временная девальвация, сырьевой кризис и экономические трудности легко могли вызвать недовольство, в свою очередь чреватое непредсказуемыми и опасными последствиями. Город шел на добровольные жертвы во имя защиты «нормального образа жизни», то есть своей цивилизации — своего главного достояния, и отважно боролся за сохранение этого образа жизни и этой цивилизации.
Но этот же город был еще и местом, где два человека, ничем особенно не отличавшиеся от многих других, кто каждое утро машет на прощанье жене и отправляется на работу,— два человека спокойно и невозмутимо говорили о необходимости убить полицейского и спрятать его труп как о самом обычном деле, словно речь шла о том, чтобы достать еду, иметь крышу над головой, и о других столь же обыденных вещах. Убить или быть убитым в борьбе за существование. Закон джунглей, царивший там, где благосостояние и процветание особенно не лезли в глаза, где архитектуру составляли жалкие развалины, где в трещинах домов росла сорная трава, от которой возникали еще более широкие трещины, и процесс этот уже нельзя было остановить — сначала едва видимый, так сказать «нормальный», износ, почти незаметный для постороннего глаза, потом обветшание и разрушение, пока не остаются одни руины, и вот уже трудно провести границу, где кончается город и начинается свалка. И здесь стояли два человека нормальной внешности и говорили о необходимости убивать ради того, чтобы сохранить собственную жизнь, а третий — убийца, стоял рядом и широко улыбался.
Какой все-таки ненормальный это образ жизни!
Когда на другой день Аллан пришел к Доку за водой, он рассказал обо всем, что с ним произошло. Док слушал его, не говоря ни слова, и только задумчиво кивал.
— Не берусь утверждать, что они злоумышленники, хотя в общем это довольно странная пара. С другой стороны, каждый может стать опасным, если на него слишком долго жать. Что же касается иностранных рабочих, то им сейчас приходится несладко, это уж точно. Если власти доберутся до твоих новых соседей, им конец.
— Тот, кто называет себя Феликсом, сказал, что занимается «бизнесом».
— А кто им сейчас не занимается? В Свитуотере вовсю процветает незаконная торговля, и процветает тем шире, чем сильнее ощущается нехватка различных товаров. Дос-Манос говорит, что в районе Док-роуд действует черный рынок. Там сбывают огромное множество ворованных товаров. И пресечь эту торговлю нет никакой возможности. А почему, собственно говоря, ее нужно пресекать? Люди покупают там то, что невозможно достать в других местах.
Они сидели за столом в комнате Дока. Было тепло, дверь оставалась открытой, и косые лучи заходящего солнца падали на нее. Марта неважно себя чувствовала и лежала в постели. За окнами буйно зеленела по-летнему сочная растительность. В то время как жалкие кустики, отчаянно цеплявшиеся корнями за каменистую пустошь береговой полосы, сгорали от засухи и обращались в прах, сырость, казалось, никогда не уменьшавшаяся, постоянно питала пышную зелень в похожем на джунгли саду Дока Фишера. Здесь, в густой чаще, под широкими листьями папоротника, могли спрятаться даже дикие звери, однако в саду Дока не могло быть и речи об «одичании», во всяком случае в том смысле, в каком это беспокоило Аллана. У . Дока самым главным была беседа. У Дока всегда было желание поговорить, всегда было что обсудить, осмыслить, и в противовес тому, что Аллан называл «одичанием», слова Дока вселяли уверенность, сознание того, что существуют понятия, определения, границы. Порой они настраивали Аллана чуть ли не на оптимистический лад, когда, сокрушаясь по поводу современных условий и царящей в мире несправедливости, Док выражал в конце беседы надежду на победу здравого смысла и лучшую жизнь для всех и каждого. Иногда Аллан готов был забыть о том, что все сказанное Доком звучало так, словно было вычитано из старых книг, а выражения и обороты речи, которые он употреблял, были безнадежно старомодными — ведь никто так больше не говорил, никто так больше не думал.
Но что я скажу, если они спросят, где я беру воду?
Этот вопрос мучил Аллана. Ему было неприятно скрывать от братьев такие важные сведения, поскольку в каком-то смысле у всех у них была теперь одна судьба, но, с другой стороны, ему не хотелось сажать Доку на шею двух новых «клиентов».
— Ну так скажи им, где ты берешь воду и сколько она стоит. Пока что ее хватит на всех, хотя она и не очень вкусная. Мы здесь должны все делить поровну. А если они действительно занимаются торговлей, то, может статься, будут доставать вещи, которые нам нужны?
— А если они задумают какую-нибудь пакость?