Они вытянулись и стукнули каблуками. Чего только не сделаешь, чтоб выскочить из тюрьмы!
— Вот так,— удовлетворенно сказал Гейдрих.— А теперь до свидания в лучшем месте.
Спустя некоторое время, когда Гейдриха из гамбургского отдела СС, где он уже приобрел достаточно солидное положение, перевели в Восточную Пруссию, с ним поехали и новоиспеченные младшие чины СС Науйокс и Финк. В Восточной Пруссии Гейдрих сразу же вступил в конфликт с гаулейтером Эрихом Кохом. Гаулейтер, старый пруссак со свиными глазками, надутый и самоуверенный, не мог терпеть у себя под боком этого подозрительного молодчика, который не только шпионил за каждым его шагом и доносил о нем в Берлин Гиммлеру, но — только подумать! — посмел еще и приволокнуться за фрау Кох.
Гейдрих не любил говорить о своих делах открыто. Он был слишком хитер, слишком осторожен, слишком брезглив ко всякой грязи, к «подвигам», которыми любили хвастать с казарменной прямотой эсэсовские чины. Науйокс по этому поводу говорил, что Гейдриха испортила воспитавшая его профессорская семья. Он называл своего шефа белоручкой и чистоплюем. Это не мешало, однако, тому же самому Науйоксу выполнять самые грязные задания «чистоплюя», высказанные в благородном тоне, с бесчисленными извинениями. Он знал: если сделает что-нибудь не так, Гейдрих оторвет ему голову без всяких извинений.
Финка Гейдрих использовал для каких-то таинственных поездок в родовое имение гаулейтера Коха в Рихау. Речь шла о переписке государственной важности. Как сказал Финку Гейдрих — о письмах, в которых заинтересованы сам фюрер и Гиммлер. Но Финк-то хорошо знал, что в письмах, которые он возил в Рихау, заинтересованы лишь две особы: сам Гейдрих и жена свиномордого гаулейтера, пышнотелая, на редкость аппетитная блондинка.
Все эти похождения кончились тем, что Кох начал просить Берлин избавить его от Гейдриха. Пруссак был прямолинеен и глуп. Он думал, что этот молокосос загремит с умопомрачающей высоты своего положения и после этого уже не поднимется на ноги. И ошибся. Гейдрих умел вовремя подстелить соломки там, куда должен был упасть. В Берлине его уже ждал сам Гиммлер, чтобы поставить во главе могущественной организации гестапо.
Идею о создании тайной политической полиции — гестапо — подал в тридцать третьем году прусскому премьер-министру Герингу некий Рудольф Дильс. В скором времени Дильса убрали, и во главе организации стал Гиммлер. Тот сразу же смекнул, что гестапо и СС надо объединить под одной опекой, и стал искать энергичного, хитрого и неразборчивого в средствах человека для гестапо, с тем чтобы самому взять верховную власть и над тайной полицией и над СС. Этим человеком и оказался Гейдрих.
Каждый военачальник, если только он хочет долгое время продержаться на своем посту, должен везде возить с собой целую команду лакеев, которые будут петь ему хвалу и в то же время смогут перерезать горло всем явным и потенциальным противникам. Усвоив эту истину, взятую из какой-то бульварной книжонки, Гейдрих прибыл в Берлин во главе отряда головорезов, среди которых красовались и кельнские насильники — Финк и Науйокс.
Они оба были в восторге от своего шефа. Его продолговатая нордическая голова была всегда переполнена планами. Для него не существовало тайн. Он видел все насквозь. Он знал, кто чем дышит, кому чего хочется, кто о чем мечтает.
Так он почувствовал, что крупная рыба — кельнские банкиры и прусские юнкеры — боится мелюзги, собранной в штурмовых отрядах СА, возглавленных одним из соратников фюрера, Эрнстом Ремом. Знал, что об устранении штурмовых отрядов от власти мечтают Геринг, Гиммлер и Гесс, и начал действовать в соответствии с этими своими сведениями.
Из гестапо в канцелярию Геринга все время поступали тревожные сигналы о несуществующих заговорах штурмовиков. Геринг сразу же бежал к Гитлеру, пересказывал все это фюреру; тот неистовствовал, топал ногами, кричал, что сотрет Рема в порошок, разгонит СА, как крыс, и сорвет с них коричневые рубашки, чтобы не позорили честную форму национал-социализма. Было решено послать штурмовые отряды в отпуск, отобрав у них предварительно оружие, а затем уже Геринг и Гиммлер окончательно расправятся с этими бунтующими и непокорными представителями мелкой буржуазии. Они пока выкрикивали: «Евреев на виселицу, бюрократов к стенке! », а завтра, чего доброго, потащат вслед за бюрократами и собственников рейнских заводов и прусских латифундий.
Двадцать восьмого июня тридцать четвертого года Гитлер выехал в путешествие по Германии. Он побывал в Эссене на свадьбе гаулейтера Тербовена, а вечером двадцать девятого прибыл в Годесберг, около Бонна, где остановился в отеле «Дрезден». Там его ждали Геббельс, шеф прессы Отто Дитрих, командующий СД Лютце и председатель верховного партийного суда майор Бух. Геббельс и Дитрих должны были сообщать Германии о каждом шаге ее фюрера, Лютце обеспечивал безопасность Гитлера. А присутствие майора Буха указывало на то, что там, где фюрер, всегда справедливость и порядок.
Ночью из Берлина позвонил Геринг и хриплым от волнения голосом сообщил Гитлеру, что отряды СА, уволенные в отпуск, разобрали оружие и заняли свои посты, видимо готовясь к государственному перевороту. Фюрер немедленно вызвал Геббельса и Дитриха. Те сделали вид, что ничего не знают, хотя в Берлине уже лежали пачки отпечатанного выпуска «Фелькишер беобахтер», где был расписан так называемый «путч Рема», то есть государственный переворот, который будто бы собирались осуществить штурмовики, и даже было сообщено, кто расстрелян. В списке «казненных» изменников фигурировали имена Рема, генерала Шлейхера и заместителя Рема Эдмунда Гейнеса, которого в это время даже не было в Германии,— за неделю до событий он уехал отдыхать на остров Мадейра. Но Геббельс хорошо знал, что руки гестапо дотянутся куда угодно, поэтому Гейнес тоже попал в мартиролог.
В два часа ночи Гитлер вылетел в Мюнхен. На аэродроме Шляйссгайм его встретил руководитель мюнхенского СА Шнайдгубер, чтобы доложить о том, что оружие собрано и штурмовики готовы идти в отпуск. Но Гитлер сорвал с него погоны и приказал гаулейтеру Баварии Вагнеру арестовать «изменника». Дальше все пошло как по-писаному.
В Бад-Висзее, где Рем, заказав лучшие мюнхенские блюда и напитки, ждал Гитлера, прибыла часть эсэсовцев во главе с командиром «СС Лейбштандарт Адольф Гитлер» Зеппом Дитрихом. Рема подняли с постели, прямо в пижаме привезли в мюнхенскую тюрьму, сунули ему в руки номер «Фелькишер беобахтер», где были описаны его «путч» и его смерть, и намекнули, чтобы он покончил самоубийством. Но Рем был недогадлив, поэтому пришлось послать в камеру двоих эсэсовцев, и они пристрелили лучшего друга фюрера.
А в это время в Берлине в резиденции Геринга тоже кипела «работа». Геринг, Гиммлер и Гейдрих сидели в кабинете «толстого Германа», развалясь в удобных креслах. Геринг и Гейдрих попивали коньяк, Гиммлер скучал, рассматривая свои полированные ногти. Каждую минуту эсэсовцы втаскивали в кабинет каких-то перепуганных, обезумевших людей. Гейдрих ставил в списке «птичку», а Геринг ревел: «Убрать!» Гиммлер поблескивал своими очками, кривил тонкие губы — и жертву волокли во двор, чтобы бросить в машину, отвезти в кадетский корпус в Гросс-Лихтерфельде и там отправить на тот свет.
Финк и Науйокс стали после той ночи штурмфюрерами.
Затем были Австрия, Чехословакия, Польша. Было много дела для тех, кто хотел «поработать». В тридцать восьмом году Финку и его друзьям пришлось здорово потрудиться в самом Берлине, когда Гейдрих приказал, чтобы в столице вспыхнуло одновременно не меньше тысячи еврейских погромов.
Полномочия были самые широкие. Приказано было не сдерживаться, забыть обо всем. Повторялись слова, сказанные где-то Герингом: «Мы варвары, и мы хотим быть варварами. Это почетное звание». Финк горел жаждой мести. Только подумать! Какой-то еврей убил в Париже секретаря немецкого посольства фон Рата, убил чистокровного арийца, убил из-за угла, коварно и трусливо! И с этими евреями еще нянчились! Носились с планом выселения всех европейских евреев на остров Мадагаскар, чтобы они там лакомились бананами и ананасами! Правильно сделал Гейдрих, вызвав самых верных своих мастеров заплечных дел и поручив им «отважно и по-рыцарски» разрешить еврейский вопрос! Финку не надо было разъяснять, что это значит — «по-рыцарски». Эсэсовский офицерский чин, который он к тому времени уже заработал, обязывал понимать все сказанное и не сказанное. И он понимал и действовал.
В тридцать девятом году Финку повезло: он стоял рядом с самим фюрером, видел и слушал его. Навсегда запомнил он тот августовский день в Оберзальцберге, запомнил блеск генеральских мундиров, возгласы «хайль», сухой голос Гитлера.
В большой комнате под стенами, облицованными дубом, стояли эсэсовские офицеры, которых подобрал сам Гиммлер для этого случая. Стояли в черных мундирах, в белых парадных поясах, каменные и одуревшие от страха и торжественности. Чуть впереди Финка торчал адъютант фюрера капитан Видеман, бывший командир роты, где Гитлер служил рядовым солдатом во время войны девятьсот четырнадцатого года.
А посреди комнаты был накрыт белой скатертью большой стол: в центре стола — огромная ваза, полная цветов. Большие чашки для чая. Соленое печенье, фрукты. Фюрер не употреблял мяса. Вся Германия знала это, все повторяли его слова: «Слон не ест мяса, а среди животных самый сильный. Я хочу быть слоном среди людей».
На главном месте стояло кресло для фюрера. Большое, глубокое, с высокими подлокотниками. Черное дерево, инкрустированное слоновой костью. Бархатная обивка: на темно-красном фоне золотой виноград.
Фюрер вошел впереди большой группы генералов, среди которых был и обергруппенфюрер СС, генерал полиции, бывший преступник, с позором изгнанный из морского флота, обер-лейтенант Рейнгардт Гейдрих. Гитлер сел в кресло, но, как только начал говорить, поднялся и продолжал свою речь стоя.
Он говорил о будущей войне, о великом призвании рейха, о непобедимости арийской расы.
«Наша сила — это наша быстрота и наша грубость»,— заявил он. Он нарисовал неприглядную картину положения, которое, по его мнению, сложилось в Европе без твердого руководства. Европа задыхалась без выдающихся людей. Она ждала их — и фюрер великодушно шел навстречу ее чаяниям.
После этих слов Финк навсегда утратил уважение ко всем государственным деятелям мира, кроме фюрера и его министров.
Фюрер еще сказал в тот день о нападении на Польшу: «Прикажу нескольким группам в польских мундирах, чтобы атаковали Силезию или протекторат. Поверит мир этому или нет, мне все равно. Мир верит только в успех».
Тогда же Гейдрих откомандировал Финка на Восток в распоряжение какого-то громилы из СС, под командой которого они должны были исполнить деликатнейшую из всех акций, в каких Финку когда-либо приходилось участвовать.
Им дали несколько эсэсманов, в одной из тюрем они взяли десяток польских контрабандистов, нарядили их в мундиры польских жолнеров, заранее присланные по распоряжению самого начальника ОКВгенерала Кейтеля, сами тоже нарядились польскими офицерами и в ночь на первое сентября «захватили» немецкую радиостанцию в Гливицах. К микрофонам подвели контрабандистов, и они начали выкрикивать по-польски подстрекательские лозунги, направленные против рейха. Жители рейха, ясное дело, возмутились, правительство немедленно приняло решительные меры. Так началась война, а у Финка появился новый чин.
Гейдрих, который к тому времени объединял в своих руках гестапо, службу безопасности — СД — и даже криминальную полицию — Крипо, оставался для Финка образцом во всем. Надо ли говорить о том, как дорожил Финк своим положением доверенного человека обергруппенфюрера.
Он еще выше поднялся в собственном мнении после того, как Гейдрих дал ему новое, на этот раз самое секретное задание.
Гейдрих вызвал Финка к себе в Далем, где у него была роскошная вилла. Он был, как всегда, изысканный, вычищенный, продезинфицированный, и Финк даже подумал, что у обергруппенфюрера вряд ли есть пот под мышками, хоть того и требует расовая теория.
Приказ Гейдриха был краток: немедленно выехать в Вену, найти там какого-то доктора Гйотля и ровно через четыре недели вернуться с подробнейшим докладом на тему, которая внезапно заинтересовала обергруппенфюрера. Тема эта была — изготовление фальшивых денег.
Гейдрих предупредил, что, кроме Финка и доктора Гйотля, об этом не должен знать ни один человек на свете. Финк понял: судьба дает ему в руки прекрасную возможность выдвинуться по службе еще больше. Забыв, что Гейдрих больше всего не любит пустопорожней болтовни, он все-таки не мог сдержаться и, усмехаясь, сказал:
— Герр обергруппенфюрер правильно избрал исполнителя для этого дела. Я выковыряю из Вены этого доктора. У меня старые связи с австрийскими учеными.
— Что вы имеете в виду? — хмурясь, спросил Гейдрих.
— В тридцать восьмом году, во время аншлюса, мне пришлось арестовывать какого-то профессора или даже академика Зигмунда Фрейда. Говорили, что ему было больше восьмидесяти лет, но старикан был еще достаточно крепок. Позднее я установил, что его знал весь мир. Этот старец выдвинул какую-то психическую теорию. Не помню, как она называлась. Что-то о влиянии половой деятельности на жизнь человека и на жизнь целых государств.
— Выдвигая эту теорию, Фрейд имел в виду именно таких олухов, как вы, Финк,— беззлобно промолвил Гейдрих.
— Благодарю, герр обергруппенфюрер, за признание моих способностей! — проревел обрадованный Финк.— У меня действительно эти возможности неисчерпаемы и побуждают меня к новым делам во славу нашего рейха. А этот Фрейд, между прочим, не долго продержался. Его, по-моему, наши ребята упрятали в Дахау, а там уж никакая психология не могла спасти старую калошу.
— Хватит болтать, Финк,— сердито перебил его Гейдрих.
— Яволь, герр обергруппенфюрер! — с готовностью воскликнул Финк, стараясь понять намерения своего начальника.
«Наверно, это делается для самого рейхсфюрера СС»,— подумал он, сидя в кожаном кресле и дымя дорогой сигарой, которую Гейдрих по старой привычке подсунул ему, как только он вошел в комнату. Финк знал, что Гиммлер, происходивший из бедной семьи баварского учителя или из общипанных священников, несмотря на свое положение в «третьей империи», все время мечтал разбогатеть. Он завидовал Герингу, ненавидел таких дельцов, как Крупп, с презрением относился к проворным финансистам типа Шахта. Его мечтой было разбогатеть каким-нибудь сказочным способом. Десятки эсэсовских команд, выполняя личные задания Гиммлера, шарили по всей Германии в поисках кладов. В подвалах гестапо на Лейпцигерплатц была устроена даже алхимическая лаборатория, и несколько шарлатанов упорно доискивались в ней тайн «философского камня», с помощью которого все можно было бы превращать в золото. Гиммлер скупал за сумасшедшие деньги обрывки каких-то подозрительных рукописей, собственники которых клялись, что это тайные рецепты византийских мудрецов, знающих секрет «философского камня».
И сейчас Финк был уверен, что Гейдрих хочет угодить рейхсфюреру СС, дать ему в руки новый способ обогащения, заменив поиски «философского камня» фабрикацией фальшивых денег.