«Собака всегда должна получать пищу из рук своего хозяина»,— вспомнил Роупер.
— Вы согласны? — спросил полковник.
— Да, сэр.
— Хотите подумать?
— Я привык выполнять приказы, а не рассматривать их как почву для размышлений или дискуссий.
— Прекрасно. Вы мне нравитесь все больше. Работу свою начнете по сигналу. Это будет одно какое-нибудь слово. Ну, скажем, «джорни». Пусть это будет просто прогулка по Италии. Стало быть, «джорни».
— Да, сэр.
— Если по каким-нибудь причинам надо будет остановить операцию, я постараюсь уведомить вас об этом.
— Благодарю, сэр. Разрешите идти?
— Идите. И пусть хранит вас господь.
Когда Роупер был около двери, полковник задержал его еще на минуту.
— Надеюсь, что это беседа двух джентльменов? — сказал он.
— Да, сэр.
— Я так и знал. После войны мы, наверно, встретимся уже генералами. Как по-вашему? Джордж Хиллтоже начинал эту войну майором, как и вы, а сейчас уже бригадный генерал!
Он засмеялся. Гулко, как в бочку, засмеялся. А майор Роупер вдруг почувствовал, что у него подгибаются ноги. Вышел из комнаты, медленно прикрыл за собой дверь и обессиленно прислонился к косяку.
Что он сделал?!
Тогда, именно тогда, когда гремел тысячекилометровый русский фронт, когда погибали сотни тысяч солдат, когда лилась кровь народов всей Европы, когда горели кварталы Ист-Энда, когда он ждал фашистскую торпеду в своей каюте на «Йорке», когда японцы резали в джунглях Бирмы и Малайи белоголовых английских парней, когда матери обещали детям вместо игрушек и конфет смерть Гитлера и Муссолини,— именно тогда какое-то весьма важное в Британии лицо переписывалось с Бенито Муссолини.
Выходит, тот краснобай из Гайд-парка прав?
Теперь они, все эти аристократы, все эти денежные тузы, все эти Ди Пи, хотят замести следы. Письма не должны попасть ни в чьи руки, иначе возникнет грандиозный, мировой скандал. Важные лица хотят остаться в глазах всего мира чистыми и честными, а он, майор Роупер, согласился им помогать в этом.
Он, который выше всего ставил национальную гордость.
Он, который называл себя истинным британцем.
Теперь его выбросили из войны, из честной битвы. И нет возврата. Он дал слово. Слово джентльмена. Кроме того, он солдат. Кто знает, может быть, речь идет о спасении чести не одного какого-то важного лица, а всей Англии?
А если так, то он будет решительным до конца. Смелым и холодным. Изобретательным и жестоким. Непоколебимым и хитрым.
Майор Роупер поправил фуражку. Черную фуражку, над лаковым козырьком которой красовалась морская эмблема Британии: среди золотых листьев золотой якорь и над ним корона. Отныне все это не нужно. Он перестает быть майором английской морской разведки, перестает быть самим собой. Норман Роупер нахмурил брови и поджал губы. Кожа на его челюстях натянулась, как на барабане. Он был готов ко всему.
Старый инвалид почтительно ждал, чтобы провести его до калитки. За калиткой стояла черная машина, и в ней был подполковник Мартин, навсегда потерявший отныне свою власть над майором Роупером.
Одиночество соткано из воспоминаний. Они дразнят, беспокоят.
Клифтон Честер не представлял собою исключения в человеческом обществе. Он тоже страдал от одиночества. В эту ночь ему хотелось с кем-нибудь поговорить, перекинуться хотя бы словом. Однако его товарищи спали, утомленные непосильной работой на укреплениях. Уйти же из запертого барака, окруженного эсэсовской охраной, можно было разве лишь божьему духу, но не живому человеку, который имеет сто восемьдесят пять сантиметров роста и — даже на немецких жалких харчах — добрых шестьдесят килограммов веса.
Честер зажег огарок свечи, поднялся, пошарил у себя в изголовье, где были личные «вещи», нащупал старую фанерную коробку из-под сигар, потряс над ухом и, убедившись, что там есть несколько пуговиц, радостно усмехнулся. Работа найдена! Но сразу же вспомнил, что потерял иголку.
— Никогда бы не подумал, что такая глупость может опечалить взрослого человека,— пробормотал Клифтон и осторожно толкнул итальянца Пиппо Бенедетти.
Не раскрывая глаз, тот спросил:
— Какого дьявола?
— Иголку. У тебя нет иголки?
— Спроси у чеха. Придумал тоже: иголку среди ночи!
Он перевернулся на другой бок и захрапел.
Клифтон разбудил чеха Франтишека Сливку. Маленький русый чех спал, свернувшись калачиком, и дышал тихо, как ребенок. Он был всегда ласков с товарищами и даже сейчас, разбуженный глубокой ночью, улыбнулся Клифтону и полез в вещевой мешок за иголкой.
— Может быть, что-нибудь тебе надо зашить? — спросил он.— Я помогу.
— Спи, спи,— успокоил его Честер.— Просто на меня напала бессонница.
— Ты надеешься отоспаться после войны? — ласково сощурился Сливка.
— А ты надеешься дождаться конца войны? — англичанин удивленно посмотрел на него.
— Непременно. И тебе того же желаю. А теперь извини, я буду спать.
Не отворачиваясь от света, он лег, закрыл глаза и задышал тихо-тихо. Добрая усмешка так и осталась на его лице, и Честеру стало как-то теплее от этой усмешки.
«Какие хорошие люди есть на свете!»—подумал он, ловко орудуя иголкой.
Клифтон пришивал пуговицы к обшлагам френча. Пуговицы давно уже поотлетали, и он не обращал на это никакого внимания, а вот сегодня вспомнил, что в мундире непорядок, и решил его устранить. Он знал историю пуговиц на обшлагах мундиров английских солдат. История была смешная. Королева Виктория, осматривая как-то войска, обратила внимание на то, что почти у всех «томми» основательно замызганы рукава. Когда она спросила о причине такого непотребства у генерала, тот ответил, что солдат не барышня, носовых платков не носит и потому вытирает нос рукавом. Тогда королева распорядилась выдавать солдатам платки, а на обшлаге нашивать по три пуговицы. Впоследствии это стало традицией, как превращалось в традицию почти все в Англии. Ну что ж, Клифтон Честер поддержит хоть эту маленькую традицию своей родины. Но он не успел закончить работу. Загремели замки, в барак влетели два эсэсовца и заорали что было силы:
— Подниматься! Всем! Быстро!