— Как вам, очевидно, известно, сейчас одним из сильнейших мировых продавцов являются Соединенные Штаты Америки. Они продают что угодно и кому угодно. Даже Германии, с которой воюют. Но Америка за все требует только золото или доллары. Вы удивитесь, узнав, что самой Америке золото вообще не нужно. Год тому назад в конгрессе был принят специальный закон, который запрещает добычу золота на территории Соединенных Штатов. Цель американцев — лишить золота других, сосредоточить все основные запасы его в своих руках, запереть в пещерах форта Кнокс в штате Кентукки и овладеть финансовым рычагом всего мира.
Международный монетный фонд под давлением США установил цену золота — тридцать пять долларов за унцию. Это очень низкая цена. Зато доллар, как предполагали американцы, должен был сразу жё «подскочить», вытеснить с мировых рынков всесильный фунт стерлингов и стать «валютой валют». Но государства, которые задолжали Соединенным Штатам, нашли выход: они продают золото «налево» по цене более высокой, а потом выплачивают долги долларами. Южно-Африканский Союз, самый большой поставщик золота в мире, тоже стремится обойти сакраментальную цену в тридцать пять долларов за унцию. Швейцария закупает золото в Африке, делает из него часы, чеканит монеты, а остальное перерабатывает в проволоку, которая продается во всех швейцарских магазинах. Спекуляция золотом в государственном масштабе! Однако юридически все в порядке, потому что продается промышленное изделие — золотая проволока. Золотые франки, которые вы видите здесь, добыты за фунты стерлингов.
— Не слишком ли вы торопитесь, доктор Вендинг?— прерывающимся от волнения голосом спросил Гйотль. — Не вызовет ли у кого-нибудь подозрения появление на международном рынке такого большого количества английских фунтов?
— Деньги никогда не вызывают подозрений, — спокойно ответил Швенд. — Успокойтесь, дорогой доктор, и присылайте мне новую партию фунтов для реализации.
Италия всегда была безопасным врагом и опасным союзником Германии. Лето сорок третьего года принесло новое подтверждение этого.
Одиннадцатого июня английские войска высадились в Сицилии. Итальянская армия не оказала никакого сопротивления.
Девятнадцатого июня состоялась встреча Гитлера с Муссолини. Взволнованный фюрер сам приехал в Италию. Он бегал по просторному залу дворца Фельтре. В Рим Гитлер ехать побоялся, а дуче, в свою очередь, боялся выезжать из Италии, на австрийский перевал Бреннер, где они чаще всего встречались с фюрером. Боялся, так как не был уверен в добрых намерениях немцев относительно его персоны. Фюрер бегал и кричал что-то о тотальной войне, о жертвах, о новом оружии, перед которым капитулируют союзники. Муссолини сидел в кресле, тер свои бледные щеки, слушал крики Гитлера и думал о том, что, наверно, капитуляция произойдет раньше, чем будет применено обещанное фюрером новое оружие. Только кто первым капитулирует — вот вопрос! Его начальник генерального штаба генерал Амброзио настаивает, чтобы Италия вышла из войны. Солдаты отказываются воевать. Гарнизон острова Пантеллерия сдался без единого выстрела, хотя в подземных ангарах и убежищах можно было пересидеть какие угодно бомбардировки. Сдался и гарнизон острова Лампедуза. Бои идут на Сицилии. Южная Италия, Италия нищих и оборванцев, ждет не дождется минуты, когда будет кончено с фашистами. Даже в его собственном великом фашистском совете...
— Что вы скажете мне, мой дуче?!—заламывая руки, воскликнул фюрер и остановился против Муссолини.
Дуче молчал. Его лицо передернула гримаса боли.
— Кажется, у меня начинается приступ печени, — наконец выговорил он.
Двадцать шестого июля 1943 года в Италии произошел государственный переворот. Накануне в палаццо Венеция, где жил дуче, в большом зале, увешанном картинами старых мастеров, украшенном коврами и бронзой, собрался фашистский совет, которого Муссолини не созывал с 1939 года, и впервые за всю историю итальянского фашизма проголосовал против Муссолини. Против дуче голосовали даже его собственный зять, недавний министр иностранных дел Галеаццо Чиано и маршал де Боно.
Вечером Муссолини вызвали в королевский дворец Квиринал. Дуче попробовал изложить королю свои планы на будущее, но Виктор Эммануил перебил его, заявив, что премьером назначен маршал Пьетро Бадольо. Бронзовой статуи Муссолини, что стояла, раньше позади королевского трона, не было. Дуче понял, что пришел конец. Он попробовал угрожать королю, однако тот спокойно сказал, что аудиенция окончена. Когда Муссолини покидал дворец, к нему подошел молодой офицер карабинеров и тихо сказал:
— Бенито Муссолини, вы арестованы. Прошу идти за мной.
В Берлине началась паника. В главной квартире ночью состоялось совещание, на котором Гитлер приказал оккупировать Италию. Дальнейший проект, скрытый под криптонимом «операция Студент», предусматривал арест правительства маршала Бадольо и королевской семьи. На случай неудачи этого плана или капитуляции Бадольо перед союзниками вступала в силу «операция Ось», которая предусматривала разоружение и захват в плен всей итальянской армии. Гиммлер предлагал, кроме того, выкрасть и привезти в Германию римского папу.
Гитлер бросил на Рим парашютно-десантную дивизию. Из Южной Франции, Тироля и Каринтии в долину По была переведена группа армий «Б» фельдмаршала Роммеля. Гитлер ждал приезда в Берлин Муссолини как своего личного гостя.
Необходимо было немедленно разыскать дуче.
В Италию прилетел на самолете посланный Кальтенбруннером знаменитый авантюрист, мастер грязнейших дел, руководитель специальной диверсионной группы СС гауптштурмфюрерОтто Скорцени, двухметровый громадина с лицом дегенерата и равнодушной усмешкой палача. Скорцени пугал своим видом даже тех, кому приходилось с ним работать. Он прославился как непревзойденный специалист «международных конфликтов». Это под его командой группа головорезов спровоцировала в тридцать девятом году нападение фашистских войск на Польшу. Это он организовал воображаемое покушение на Гитлера в мюнхенском погребке Бюргербраукеллер с целью ареста сотрудников английского посольства в Голландии. Это его «отряд» без единого выстрела захватил столицу Дании Копенгаген. Скорцени видели в Париже и в Норвегии, в Австрии и Чехословакии. Он с одинаковым рвением выполнял приказы Гейдриха и Кальтенбруннера. Для него не было невозможного. Неразборчивость в способах соединялась в нем с отвагой, изобретательность с упорством, отчаяние с жестокостью.
Скорцени спекулировал своей фамилией. Если попадал в славянские страны, перелицовывался в славянина и говорил, что фамилия его Скорченный. В Германии выдавал себя за потомка прибалтийских баронов и доказывал, что Скорцени — это искаженное Скорцен. В Италии он сразу же стал итальянцем, прибавив в своей фамилии еще одно «н»: Скорценни. Однако никто из итальянцев не клюнул на эту удочку. О Муссолини в Италии просто не хотели говорить.
Скорцени вынужден был телеграфировать Кальтенбруннеру о невозможности выполнить приказ.
Вот тогда-то один из швейцарских агентов Швенда привез ему привет от «старого знакомого» и приглашение на «прогулку». Швенд немедленно послал шифровку к Гйотлю, предлагая свои услуги. Он извещал Берлин, что итальянцы, ожидая высадки союзных войск, стремятся за любую цену менять свои лиры на американские доллары или английские фунты. Берлин почему-то не отвечал, и Швенд уже начал беспокоиться. Он приехал на свою римскую квартиру, чтобы быть поближе к немцам. Берлин молчал три дня. На четвертый, ночью, Швенда позвали на виа Тассо, где жил уполномоченный гестапо в Италии Каплер. Тот известил Швенда, или доктора Вендинга, как он теперь назывался, что ему поручается одно из серьезнейших дел великой войны — установить местопребывание Муссолини.
Швенд, одетый во фрак и белую манишку, молча раскланялся и вышел.
За тысячу фальшивых фунтов лейтенант карабинеров информировал Швенда, что слышал о том, будто дуче где-то спрятали флотские офицеры.
Швенд бросился в Геную. Три дня он сыпал направо и налево фунтами стерлингов, но так и не смог ничего установить. Ему лишь намекнули, что искать надо, вероятно, в Неаполе.
И Швенд поехал туда.
Неаполь стал к этому времени местом паломничества. Сюда стекались со всей Италии колонны беглецов. Бежали все, кто не хотел больше видеть немцев, кто жаждал поскорее встретить армию союзников. Убегали от войны, голода, эпидемий, террора, смерти, руин. Поезд Рим — Неаполь, в который сел Швенд, был переполнен. Офицеры, солдаты, священники, полицейские, женщины с детьми, старики, девушки. Солдаты сидели на крышах вагонов, висели на подножках, толпились в тамбурах, на площадках, пели, смеялись, болтали, радуясь концу Муссолини.
Жара была страшная. Швенда мучила жажда, духота теснила грудь, перед глазами мелькали черные горластые рты, фиолетовые лица, растрепанные головы. Говор, давка, теснота...
Мраморное здание почтамта в Неаполе было разбито бомбежкой, и Швенд не смог телеграфировать в Рим о своем прибытии. Он не мог разыскать ни такси, ни извозчика. Поехал, как говорят итальянцы, на коне святого Франциска: пошел пешком.
В порту что-то горело. Черный косматый дым поднимался к небу и смешивался с дымом Везувия. Швенд запутался в темных, грязных улочках Палонетти и долго выбирался из них, обходя груды битого камня, разломанной мебели, спотыкаясь о трупы убитых во время бомбардировки людей... И везде натыкался на детей.
Казалось, дети всего Неаполя, всей Италии высыпали на темные улочки Палонетти. Они были странно озабочены и не обращали никакого внимания на Швенда, на гудение самолетов, что кружили над городом, на пожары в порту и на вечный дым Везувия.
Дети искали в руинах игрушки. Швенд даже остановился, сделав для себя это неожиданное открытие.
Цветные тряпочки, медные украшения от старинных комодов, металлические шарики от семейных кроватей, на которых родились, спали и умирали целые поколения неаполитанцев, старые бутылки, разбитые зеркальца, порванные книжки с длинноносым Пиноккио, стеклянные шарики бус — все это стало игрушками.
У детей не было больше ничего. Им остались только стеклянные потрескавшиеся шарики. Матерей, которые носили бусы, не было. Не было ни бабушек, ни сестер.
Выли руины, пепелища, зола...
Широкая прямая улица Толедо привела его к молу Санта Лючия. В гротах Монте ди Дио неаполитанцы прятались от бомбежек. Люди переселились туда на постоянное жительство. Вся гора белела от белья, вывешенного сушиться, простынь, перин и подушек. Неаполь капитулировал перед морем, он вывесил тысячи белых флагов, распял их, как паруса, под которыми хотел плыть к свободе, к спасению от войны.
Когда Швенд увидел море, что-то изменилось в его лице, какой-то мглистый туман застлал глаза, короткий вздох вырвался из груди. Но это продолжалось неуловимую частицу секунды.
Он двинулся дальше, высокий, решительный, и его голубые глаза под густыми короткими бровями блестели сталью, а на челюстях натянулась кожа, крепкая, как на турецком барабане. Он совершал свою «прогулку».
Через два часа Швенда арестовала портовая итальянская полиция, заподозрив в шпионаже. В его карманах нашли итальянский паспорт на имя Джованни Вика и небольшую сумму итальянских и немецких денег. Паспорт свидетельствовал об итальянском происхождении Швенда, акцент выдавал иностранца. Швенда посадили в камеру, за решетку и не дали даже воды.
Вечером Швенд просунул сквозь щель двери пятидесятифунтовый банкнот и на английском языке попросил карабинера, стоявшего на страже, позвать начальника портовой полиции. Полицейский не знал английского языка, но достаточно хорошо знал цвет английских фунтов стерлингов. Сумма взятки и умение прятать деньги (полицейский присутствовал при обыске Швенда) свидетельствовали о том, что за дверью какая-то важная птица. Поэтому полицейский не раздумывая рассказал все начальнику.
Маленький, толстый, с жирной нижней губой, с черной щетиной в носу, начальник карабинеров вызвал брезгливую гримасу на холеном лице Швенда.
Он говорил на том ужасном неаполитанском диалекте, которого не понимают даже сами итальянцы, суетился, как официант дешевого ресторана, увидев состоятельного посетителя. Попросил Швенда сесть, а сам стоял и смотрел ему в рот.
— Я не Джованни Вика, — сказал Швенд, — и не немецкий шпион, за которого меня принимают ваши полицейские. Я майор английской разведки Норман Роупер.
Еле слышное «о!» вырвалось из уст начальника полиции.
— Вы сами понимаете, — продолжал Швенд, — что я не имел возможности держать при себе какие-нибудь документы, кроме итальянского паспорта. Единственным моим документом может быть вот это.
Он положил на стол две толстые пачки английских банкнот.