— Пану хотелось хорошей земли. Верно?
— Да.
— Больше пан ни о чем не думал. Правильно я говорю?
— Правильно.
Дулькевич допросил в качестве свидетеля Юджина. После этого член трибунала Сливка заметил:
— Меня беспокоит то, что подсудимый не признал ни одной своей провинности...
Но юридическая подготовка пана Дулькевича после допросов и пыток в Моабите оказалась большей, чем мог подумать кто-либо из присутствующих. Председатель трибунала терпеливо разъяснял чеху:
— Можем ли мы отличить правду в словах подсудимого от неправды, если нет свидетелей? Независимо от показаний подсудимого нам известна серия преступлений, участником которых он был. Подсудимый признает: он мечтал о захвате чужих земель. Ему хотелось чужой земли. Я полагаю, что этого достаточно для вынесения приговора. Прошу панов членов трибунала высказаться. Пан Честер!
— Достаточно.
— Пан Риго?
— Достаточно.
— Пан Сливка?
— Достаточно.
— Позволю себе, Панове, от вашего имени сформулировать приговор нашего высокого трибунала. Прошу встать!
Все встали. Пан Дулькевич еще раз одернул шинель. Голос у него зазвенел:
— Партизанский трибунал, выслушав показания подсудимого, бывшего гауптшарфюрера войск СС Фридриха Лоске, и признав его виновным в наибольшем преступлении на свете — посягательстве и вооруженном нападении на чужие земли, приговаривает...
Пан Дулькевич сделал паузу.
— Фридриху Поске съесть три килограмма немецкой земли. Прошу голосовать. Пан Сливка?
— Я за.
— Пан Риго?
— За!
— Пан Честер?
— Тоже за!
— Пан Вернер, трибунал просит выполнить приговор.
Юджину не надо было повторять дважды. Он разгреб снег носком ботинка, толкнул эсэсовца на рыжую каменистую землю и приказал:
— Ешь!
Эсэсовец смотрел на землю полными слез глазами. Похоже, что он впервые увидел свою немецкую землю, сухую, каменистую, черствую. Он обрадовался радостью тупого животного, которого не убивают, а только заставили посмотреть на нож. Что же, правда есть землю?
— Ешь, подлая тварь!
И он припал к земле. Сгреб ногтями смерзшиеся комья, затолкал в рот, вытаращив глаза, попробовал проглотить.
— Жуй! — толкнул его американец.
Эсэсовец жевал. Камни хрустели у него на зубах. Это тебе не нежинские огурчики, которыми ты лакомился на Украине! Не французские шоколады! Не английские сандвичи, о которых ты мечтал, глядя из Кале на белые скалы Дувра! Юджин не позволял эсэсовцу глотнуть даже комочек снега — ешь землю, землю! Это тебе за то, что наливал свое чрево знаменитым пильзенским пивом! Это тебе, собака, за польские голубцы, завернутые в сочные капустные листья!
— Ешь! Жри! Жуй!
И он ел, жрал, жевал. Мычал, чихал, как кот, которому дали понюхать жженое перо, вытирал слезы и заталкивал, заталкивал в рот землю. Знал: чем больше съест, тем милостивее будут его судьи, тем дальше от него будет то, о чем страшно подумать,— смерть.
Эсэсовец долго давился землей. Глотал, пока всем не надоело смотреть на его физиономию.
— Достаточно,— сказал Дулькевич.— Пан запомнит этот маленький эпизод из своей жизни. Пусть рассказывает всем: своим друзьям, детям и внукам. Если они когда-нибудь будут... Пан скажет им: «Не зарьтесь на чужую землю! Для человека достаточно одного килограмма своей земли, чтобы быть сытым на всю жизнь». Не так ли, пан?
Эсэсовец что-то промычал в ответ и закивал головой.
— А теперь мы отпустим пана на все четыре стороны, и пусть он расскажет все, что видел,— продолжал поляк.
— Нет, он поведет нас сегодня ночью к казармам,— сказал Михаил.— Привяжите его к дереву. Пусть немножко остынет после теплой постели в «Голубе».
— Это будет замечательно — разогнать банду, что сидит там и мечтает погулять по тылам американской армии! — воскликнул Юджин.— Командир решил правильно.
...Ночью они подошли к казармам, расположенным на окраине города Гемер. Юджин и пан Дулькевич впереди вели эсэсовца. Перед воротами их остановил часовой:
— Стой! Пропуск?
— «Вестфалия»,— ответил эсэсовец.
— Ты что — вчерашним днем живешь? Говори сегодняшний!
— А если мы со вчерашнего не были в казармах?