Субботин, вслушиваясь в птичье бормотанье, вскинул голову, отыскивая взглядом скворцов. Они быстрыми остроносыми комочками неудержимо перелетали с места на место.
— Ишь… каковы… нет на вас угомону, — улыбнулся в бороду Субботин.
А увидев сына, сразу посуровел.
— Ждать заставляешь. Нехорошо, — проворчал он, усаживаясь на скамейку под раскидистой яблоней.
Илья не ответил, присел рядом.
В тот вечер они так и не сумели ни поговорить, ни объясниться, к чему Илья, впрочем, и не стремился. А Дементий Ильич, узнав, что сын ходил в военкомат, приготовил разные слова: злые и добрые, убедительные и угрожающие, но все они ушли, едва увидел Илью. Было у того посветлевшее лицо и глаза, в которых пряталась неожиданная решимость, не отчаянная — от загнанности, а спокойная — от уверенности.
Отец, удивленный и настороженный, спросил только:
— Ходил все-таки?
— Ходил, — ответил Илья без привычного вызова. И это насторожило еще больше.
И Дементий Ильич решил отложить разговор, чтобы понять, что произошло. Но после вчерашнего вечера ждать было нельзя… Поглядывая на сына, вспоминал приготовленные слова, но сказал другие, наболевшие:
— Не говорил ли я тебе, что жизнь свою теперешнюю начал, имея полторы копейки, а в этот город приехал с двумя рублями? Сколько трудов и унижений стоило мне нажить все, что теперь у меня есть, знаешь?
Он замолчал, хмурясь и сдерживая подступившее волнение.
— Догадываюсь, — тихо ответил Илья с выражением, которое более всего раздражало отца.
— Хорошо, если догадываешься, — сумел, однако, не поддаться вспыхнувшему чувству Дементий Ильич. — Тогда попробуй догадаться, что для меня означает расстаться с этим и что для меня значат те, кто хочет пустить меня по миру!
Илья промолчал, и отец продолжил:
— Я это к тому, что все мои капиталы принадлежат только мне и… — он выдержал паузу, — тебе.
— Мне твоих денег не надо! — быстро ответил Илья.
— Надо, ох, как надо! — снисходительно улыбнулся Субботин.
Илья посмотрел на него и вдруг вспомнил пасмурный и холодный весенний день и замерзающего под окнами мужика, страдающего из-за субботинских денег…
— Не надо! — повторил он и отвернулся.
— Ну, ладно, на нет, как говорится, и суда нет. Но мы с тобой мужчины, а сестра и мать — они как проживут?
Неприятно удивило Илью то, что возник вопрос не у него, а у отца, который не видел ничего, кроме своих бесконечных дел, и вряд ли мог любить кого-то и помнить о ком-то, кроме себя и денег.
«Он лучше, чем есть, чем я о нем думаю, или я хуже, чем вижу себя?» — подумал Илья, но отложил пока эту мысль, потому что надо было отвечать на вопрос.
— Не знаю… я не думал, — признался он и продолжил неуверенно: — Служить пойду…
— Кому? — живо спросил Дементий Ильич, обрадованный возможностью сказать- наконец самое главное: — Если нам — раскроем объятия. Если им — значит, против меня. Против сестры. Против матери. И знай: случится со мной что — они у тебя и куска хлеба не возьмут. С голоду помирать будут, а не возьмут.
Отец нашел слабое место и бил по нему расчетливо и жестоко, понимая, что только жалость к матери и сестре сможет удержать сына.
— И торопись решать! — закончил Субботин. — Время пришло: завтра будет поздно!
И пошел через солнечный сад.
Илья проводил его тревожным и завистливым взглядом, с обидой сознавая, что, наверное, никогда не сможет стать таким, как отец. Не в делах и поступках, которые не могли быть приняты Ильей, но в непоколебимо твердой уверенности в самом себе.
«Мальчишка! Слабый безвольный мальчишка! — ругал себя он. — Пора научиться быть верным цели. Выбирать ее и идти к ней!»
Илья старался не вспоминать, что буквально день назад томился неопределенностью, думая даже об уходе из жизни. Он был как больной, преодолевший кризис и не желавший вспоминать о тяготах минувшего времени. И не потому, что ужасала сама болезнь, а потому, что не хотелось признаваться в неожиданно легком рецепте победы над ней.
«Какая мне цена, чего я стою, если один толчок способен отбросить меня, отшвырнуть, толкнуть под чужие ноги! — думал Илья. — Ведь если я нащупал тропинку, пусть даже с чужой помощью, должен идти по ней. Тем более что нутром чувствую: не за отцом правда. Чем же он тогда меня остановил? Именем близких мне людей… Лиза? Пусть так. Но мать. Разве может у нее быть одна правда с отцом?!»
Он хрустнул пальцами, встал, задев головой тяжелеющую от листвы яблоневую ветку, и направился в дом. Мать, увидев возбужденное лицо сына, заволновалась:
— Случилось что?
— Ничего, — успокоил Илья. — С отцом поговорили. — Он на секунду замолчал, по-отцовски из-под бровей посмотрел на мать. — Спросить хочу… Только ты прямо скажи… Мне это очень важно.
Евдокия Матвеевна напряженно ждала.
— Скажи. — Илья тщательно подбирал слова. — Ты была с отцом счастлива? — И видя, как побелела она, спросил другими словами: — Хорошо ли прожила ты с ним? То есть я хотел сказать — живешь?
— Как-то это все… не пойму я…
— Ты не волнуйся, — нежно дотронулся он до ее не потерявшей былой красоты руки. — Я не из любопытства. Поверь.
— Я верю, но право же…
— Сколько ты с ним прожила? — пришел он к ней на помощь. — Лет тридцать?
— Тридцать два года… Тридцать два, как один… Всяко бывало…
Она потянулась за платком, чтобы вытереть набежавшие слезы.
— Любил он тебя?