Цыганка-то хотела меня убить и, под видом гаданья, заманила меня в подземелье, а он, Ваня, в это время с принцем на дуэли дрался… Странно. Когда Ваня просто говорит, так двух слов связать не умеет, а как сны свои рассказывает — словно по книге читает. Я слушала… слушала и вдруг поняла.
— Ваня, — говорю, — да ведь ты это не во сне видел, а ты просто это, как сказку, выдумал.
Он сразу покраснел, даже до слез, голову опустил и тихо так говорит:
— А не все ли равно, тетенька, я как будто все это видел — как вам рассказывал… — и замолчал.
Сидим мы с ним тихо… ветер в печке шумит, лицо у Вани словно осунулось, грустное-грустное…
Смотрю я на него и так мне тоскливо стало, даже вздохнула я.
Ваня встал.
— Прощайте, тетушка.
— А чай разве пить не будешь?
— Нет, не хочется.
А слезы у него из глаз так и катятся…
Сварила рябиновую пастилу — очень удалась.
Невестка меня благодарила и даже со слезами сказала: — Бог тебя, Сима, не оставит за то, что ты ко мне, как родная сестра…
Я разревелась — к случаю придралась.
Мне со вчерашнего дня плакать хочется — Ваню жалко… Ну чего я ему сказала… Пусть бы рассказывал: ведь мне самой интересно слушать было.
Вернулась от всенощной. Лампадки затеплила. Села книгу почитать — пока, до ужина.
Входит Ваня.
Эти три дня он со мной не разговаривал, все рамки выпиливал.
Я посмотрела на него и опять книгу взяла.
Он стоит у двери, и слышу, как тяжело дышит.
— Что с тобой? — спрашиваю.
— Тетенька, вы на меня не сердитесь, что я про эти сны врал… Я ведь не совсем врал… Я, правда, вижу очень занятные сны… и потом от себя дальше придумываю…
Этот дворец у моря, я в самом деле во сне видел и праздник и фонарики… а дальше… дальше я, правда, сочинил — вы, тетушка, не сердитесь.
— Бог с тобой. Я и не думала сердиться… Мне даже интересно слушать. Только надо было сказать, что ты это сказку рассказываешь.
— Так ведь это не сказка вовсе. Ведь так все могло быть?
Правда — могло? — а сам смотрит на меня и руки сложил — словно я его судьбу решаю.
— Конечно — могло! Мало ли чего на свете бывает.
Помолчали…
— Тетенька, — опять начинает Ваня тихим голосом, — а вы сказали, вам интересно было слушать?
Я улыбнулась:
— Интересно.
— А если я вам буду и теперь рассказывать, вы захотите слушать?
— Рассказывай, — засмеялась я. — Ну, что у тебя там дальше было? Принц-то тебя ранил, а ты упал, и, падая, услыхал страшный крик…
Приехала к нам, в Кимры, наша двоюродная сестра, Варвара Тимофеевна. Вдова она. Женщина немолодая, постарше меня, а странные у нее разговоры. Все про мужчин… То офицеры, то актеры…
Перед братцами она стесняется, а при мне даже будто хвастает…
Вчера мы с ней долго просидели.
Болтала она, болтала про одного ротмистра, что за ремонтом приехал, а я на нее смотрю и думаю: а хорошо бы было посмотреть, как это ее свидание с этим ротмистром происходило… И так я себе ясно этого ротмистра вообразила: лицо у него красное, усы торчат, и он их вверх закручивает, и крякает, когда водку пьет… а папиросу вынет, постучит папиросой о портсигар… Ну совсем, как живой, представился.
— А большие у него усы? — спрашиваю.
— Нет, небольшие и бородка клинышком…
Что за глупый у меня характер. Чего мне досадно стало, что он не точка в точку такой, как я его вообразила?
И какое мне дело до этого ротмистра?
До настоящего-то мне дела нет, а вот того-то, выдуманного — я будто родного брата полюбила.
А почему полюбила? За что? Ведь выдумала я его и дураком, и пьяницей, и смешным, и даже очень нехорошим человеком… Встретила бы такого живого, противен был бы он мне. А вот выдумала и нравится, и мечтаю о нем. Сегодня, ложась спать, все о нем выдумывала: как он за дамами ухаживает и своей храбростью хвастает перед ними… А потом стала думать, что бы было, если бы его на Варваре женить… Как бы он ей предложение делал…
Надо будет Ване рассказать.