Тут же вспомнились страшилки всякие, что порой, когда я плохо себя вела, батя мне на ночь сказывал. И совсем нехорошо как-то сделалось. В каждом шорохе приближение вурдалака какого-нибудь мерещилось. А туман кажется вовсе не бестелесным и бесформенным, да вовсе и не туманом даже, а призраками душ неприкаянных, что пришли за мной, чтоб с собой забрать в проклятые края…
До рассвета так глаз сомкнуть и не смогла. Хворосту, как ни берегла, всё одно до утра не хватило. В итоге продрогла до костей, извелась вся, к каждому шороху прислушиваясь. И поплелась дальше, от души проклиная тот миг, когда решила идти не дорогой, мимо сёл и деревень, а лугами да лесами, поодаль от любопытных глаз.
Иду. Конца и края этому лесу нет. Тишина угнетающая какая-то вокруг, даже птицы не поют. И вдруг…
— Тр-р… Хр-р… — треск и хруст где-то сбоку заставили замереть на месте, затаив дыхание.
Стою, боясь шелохнуться. Вслушиваюсь. И ничего. Тихо. С той стороны, откуда звук шёл, ель здоровенная разлапистая стоит, а что там под ней скрываться может, одним богам ведомо. Бежать бы мне, а боязно — вдруг кто-то со спины нападёт? По телу уже не мурашки, а мурашищи табунами ползают, и зубы-предатели начинают дробь отбивать. Привалилась спиной к стоящему позади меня дереву, так всё поспокойнее, хоть оттуда никто неожиданно не схватит.
— Хр-р-р… — раздаётся вновь.
Сердце сжалось, а ноги дрогнули, да и осела я на землю. А глаза-то закрыть страшно было. Съезжаю вдоль ствола вниз, и моим глазам постепенно обзор под елью открывается…
— Да чтоб тебя, — вырывается гневное, — демоны сожрали!
А когда под первые же звуки моей гневной речи виновник всей этой до ужаса нелепой сцены прижал длинные уши и рванул прочь, сверкая светлыми, пушистыми пятками, меня буквально наземь повалил истерический приступ смеха. Ненормальный — до икоты, до судорог.
Это ж надо до такого докатиться? Зайца испугалась! Вот позорище-то. И тут меня привлёк какой-то странный блеск как раз в том месте, где совсем недавно сидел, прижав уши, страшный зверь. Встаю кое-как, живот до сих пор от смеха сводит, и улыбка глупая с лица не сходит. Приподняла еловую лапу, а там, на торчащей из-под земли коряге, висит цепь массивная с кулоном из неведомого мне прозрачного голубовато-зелёного камня. Потянула я вещицу и услышала до боли знакомое, заставившее вновь согнуться в хохоте:
— Хр-р-р…
Покрутила, повертела вещицу, да на шею-то и повесила. Небось, дорогая она, боязно как-то в кошель класть, а ну как где выроню по недогляду? На шее-то надёжнее, а бояться, что увидит кто, мне незачем — одета я по-простому, по-деревенски: в порты свободные холщовые да рубаху длинную, верёвкой подпоясанную. Чай не городская барышня-белоручка, что в платьях разгуливают, юбками шурша. Да и нет у меня платьев, если честно, и не было никогда. Роскошь это и баловство! Благо ворот на рубахе принято скромный шить, вот за ним-то находку я и припрятала от любопытных глаз подальше. Заодно отдышалась и потопала дальше.
К полудню вконец из сил выбилась. И поняла — если моё чудо где-то и бродит, то явно не в этом лесу. Упала я на какую-то кочку, не в силах ничего сказать, глянула чуть вперёд, да так и обомлела. Под деревом навалена куча до боли знакомого основательно примятого лапника, а рядом и пятачок выжженный темнеет.
— Это что ж получается-то… я ещё и кругами хожу? — бурчу себе под нос, но ответить, ясное дело, было некому.
Перебралась на давешнюю лежанку. Костёр решила не запаливать, всё ж таки день на дворе. Перекусила, да и прилегла вздремнуть. Не век же плутать? А разбудил меня какой-то далёкий плач. Или почудилось? Прислушиваюсь. Вроде никого не слыхать. Наверное, сон это был, но оно и к лучшему, что разбудил, иначе дотемна бы проспала, а мне ещё выбираться надобно.
Встала, потянулась. Окинула взглядом полянку, припоминая: сюда я утром ушла, оттуда днём обратно приплутала. А пойду-ка теперь во-о-он в ту сторону, вроде бы там я ещё не была.
Сил после сна поприбавилось, даже настроение улучшилось. Иду. Любуюсь красотами. Птичьей перекличкой заслушиваясь. Уже в сумерках… едва не вывалилась на очередную полянку, но что-то словно остановило. Присматриваюсь. Так вот же, в траве, не тропа, а дорога торная! Вроде бы радоваться надо — коли дорога хоженая, значит люди рядом. Ан нет. Что-то не радует близость людская.
На удивление быстро смеркается, вот уж и луна, полнее некуда, на небо вышла. Не по себе как-то стало. А если сейчас магия-то проснётся, что делать буду?
И вдруг чую: все звуки стали… громче, что ли? Чётко различаю — во-о-н там, под сосенкой, мышка скребётся. А под тем дубком жук в листве копошится… Мир наполнился жизнью. Отовсюду доносились поскрёбывания, попискивания, шуршание, хруст, но страшно не было.
А следом ещё и с носом что-то случилось. Я начала отчётливо различать доносящиеся отовсюду запахи. Там листва в куче преет, тут грибница явно, а здесь… чьим-то страхом пахнет! Не знаю, как это объяснить, но чувствую. Если верить обострившимся ощущениям, то были здесь двое: большая кошка и человек. Вот только чей был страх, никак не пойму. Но любопы-ытно-о-о…
Тем временем тьма отступает. Словно бы не ночь на дворе, а пасмурный вечер, хотя небо-то чистое, вон они, звёзды да луна. Краем сознания понимаю — что-то неладное со мной происходит, но настроение шко-о-одное, прям как в далёком детстве. Хочется бегать, прыгать, ну… или учудить чего-нибудь.
Да только что тут натворишь-то, коль селений поблизости нет? «Сделала себе пакость, вот и сердцу радость?» — как-то это не звучит, вот если бы соседу, то это — да! Только где их, соседей тех, в лесу-то сыскать? Но ничего… мне и так хорошо! К дереву подскочила, на веточке повисла, подтя-я-янулась, забралась. Красота-а-а… Так и хочется закричать: «Йо-ёхо-хо-о!!! Угу-гу-у-у!!! Высоко сижу-у, далеко гляжу-у-у!!!»
Казалось бы, странно это всё, а мне хорошо-о-о… Все беды и проблемы померкли на фоне внезапно нахлынувшего порыва детского, беззаботного счастья. Общую картину лишь отголосок чьего-то страха портит. И главное, чую — свежий он, страх тот.
Не выдержала, сверзилась с дерева. Подхожу ближе, припадаю на четыре… эм… на колени да локти. Принюхиваюсь. А ведь действительно, совсем недавно человек и животное были здесь. Вон и след на листве ещё свежий. Придавленные травинки до сих пор стремятся расправиться. Так, на четвереньках, и ползу, всматриваясь да принюхиваясь. Покамест в тропку, ранее запримеченную, носом не уткнулась, не остановиться было.
Замерла. Озираюсь по сторонам. Здесь, на полянке, ветерок гуляет. Он же человеческий да конский дух откуда-то приносит. Неожиданно в моих ушах… или в голове? Не суть. Слышится плач. И столько тоски, боли и беспомощности в нём, что душа наизнанку выворачивается, а сердце кровью обливается. Шальное опьянение отступает. Встаю и, забыв о своих прежних опасениях, иду на зов.
Вот уже из-за деревьев и свет в оконцах проглядывает. Ага, избушка. Прислушиваюсь. Присматриваюсь. Сруб хороший, основательный, изнутри ни звука не долетает. А в сараюхе, что за домом стоит, кони всхрапывают. Но плач, как назло, затих, и откуда он был — неведомо.
«Вот и где тебя искать, горе ты моё плаксивое?» — мысленно шепчу, и в ответ, словно услышав, раздаётся тихое то ли мяуканье, то ли поскуливание.
Подбираюсь к самой избе, проскальзываю вдоль стен, наклоняясь, чтобы свет из окон на меня не упал. А-то вдруг внутри кто-то глазастый окажется? Мне лишние встречи ни к чему. Думы думами, а тем временем глаза выхватывают прикреплённые к одной из стен сараюхи клети. А в одной из них…
Дыхание от возмущения сбилось. Руки странно напряглись. Пальцы воздух пожимают, ни дать ни взять как кошки порой делают, но мне не до этого. Там моя цель, это я уже не только чувствую, но и вижу вполне отчётливо в лучах света, сочащегося из окон избушки. Вот и как подобраться незаметно?
Вновь упала на четвереньки. Ползу, припадая к траве. На границе со светом замерла, всматриваясь. А из клетки на меня взирают янтарные глазки. И столько в них надежды, что я чувствую: не смогу уйти отсюда, пока рысёнка не освобожу.
Благо клетка не на замке, петелька наброшена да колышек всунут. Вытащить недолго, успеть бы смыться подальше, прежде чем пропажу обнаружат. Одно хорошо — собак здесь нет. А то бы ни за что укрыться не удалось бы.
Прислушалась. Тихо. Собралась с силами. Рывок, и я возле клети. Рысёнок прижал мордочку к дверце, взирает на меня с надеждой. Уверенными движениями выдёргиваю клинышек, аккуратно, стараясь не шуметь, снимаю петельку, приоткрываю дверцу, и пушистая тень молнией проносится мимо, ускользая куда-то в ночь. Обидно немного. Ни спасибо тебе, ни…
Как назло, в этот миг от сеней дома слышится скрип половиц. Вот же демоны! Совсем не ко времени кого-то несёт. Быстро закрываю клеть, отскакиваю за сараюху. Упала в невысокие кустики, травкой притворившись. Лежу, дышать боюсь. Куда только и подевалось былое бесшабашное настроение. Дверь скрипнула, выпуская кого-то на улицу. Шаги, будь они неладны, в мою сторону явно.
Замерла. Кажется, даже сердце биться перестало, когда из-за угла появился мужской силуэт. В голове испуганной птицей бьётся мысль: «Беги! Тебя заметили!!!», — но тело словно занемело, не в силах шелохнуться. А мужик потоптался чутка, замер, будто прислушиваясь, да и вытянул своё тщедушненькое «достоинство» со словами:
— Дура-баба! Не знает, какого счастья лишается…
Округу окатило запахом перегара. И весь страх как рукой сняло. Как не заржала я в голос, сама не пойму. А горе-любовник, отвергнутый неведомой бабой, поструячил в уголок да и поплёлся назад, ворча что-то о больно уж разборчивых…
Переждала чуток, пока в сенях всё затихнет, и рванула прочь от источника не самых приятных запахов. Проскользнула вновь возле дома, выскочила на торную дорожку. Оглянулась по сторонам, в надежде узреть спасённого рысёнка, но его и след уже простыл. Бегу. Куда б тропка ни привела, лишь бы подальше от той избы очутиться.
Тропа всё шире становится, лес вокруг уже обступил. Издали слышится приглушённый расстоянием лай собак. Не погоня, нет. А обычный брех цепных псов. Значит, село рядом.
Прибавляю ходу. От минувшей эйфории и следа не осталось, чего об усталости сказать нельзя. Все мысли сосредоточены лишь на том, что где-то там… даже если в дом не пустят, то есть же сеновалы. Вот где отоспаться вдоволь можно будет.
Вошла в селение и ошалела. Это ж надо было двое суток блуждать, чтоб к ближайшему от мельницы посёлку выйти? Малой-то мой туда и обратно, напрямки, за пару часов оборачивается, а по дороге, в обход получается, тогда столько же в одну сторону тратить приходилось, но двое суток? Талант у меня, однако…
Истинно говорят: «Напрямик ближе, а в обход быстрее!»
Память у меня девичья. Отомщу и забуду. А потом ещё, ещё, и…
Иду по селу. Как назло, во всех окошках тьма кромешная. И вдруг слышу — заскрипели в одном из домов половицы, замерцал в окне лучик света. Бегу туда что есть сил, надеясь на мягкую постель. Вот уж и дверь распахнулась, на пороге тётка какая-то показалась.
— Здравствуй, хозяюшка, на ночь не приютишь? — окликаю её через изгородь.