Темой данного тома является развитие русской культуры XVIII века, прежде всего науки и образования, то есть тех её сторон, которые в первую очередь охватывает понятие «просвещение». В центре тома стоит личность и деятельность великого учёного и патриота России Михаила Васильевича Ломоносова. Это не композиционный приём, а реальное отражение русского культурно-исторического процесса эпохи Просвещения, в котором сыну поморского крестьянина было суждено сыграть главную роль в развитии материалистической философии природы, естествознания, гуманитарных наук, высшей школы, литературы, монументальной живописи.
Том открывается романом Н. М. Советова «Вознося главу!..». Это одно из последних по времени создания художественных произведений о Ломоносове. Роман впервые был издан в Саратове в 1983 году. Особенно интересны в нём страницы, посвящённые научным раздумьям п экспериментам Ломоносова. Это не случайно. Автор романа — сам учёный, физик. Ему ближе всего образ Ломоносова-исследователя.
Портрет учёного-гражданина — так можно кратко определить замысел романа. Этот портрет как бы выполнен в ломоносовской технике мозаики. Он состоит из отдельных тщательно выделанных деталей — эпизодов жизни и деятельности Ломоносова. В совокупности они создают цельную картину его образа на фоне политической и научной жизни России второй трети XVIII века. Здесь нет связанного и плавного изложения биографии Ломоносова, а скорее видится попытка дать из неё несколько самых важных временных срезов. Такая структура романа оправдывает допущенные автором отступления от реальных фактов и последовательности событий (все они оговорены в комментариях), поскольку полнота впечатления и художественная правда при этом не страдают. Достоверно показаны образы таких государственных деятелей, как И. И. Шувалов, императрица Елизавета Петровна, А. И. Ушаков, К. Г. Разумовский. Довольно хорошо представлена среда, окружавшая Ломоносова в Академии наук. Вымышленные персонажи, как, например, Силине, Широв, Харизомесос, представляют вполне правдивые для своего времени собирательные образы.
Количество исторических источников и научных трудов по русской культуре, просвещению и науке XVIII века столь значительно, что их публикация заняла бы десятки и сотни томов. Не претендуя на всесторонний рассказ, документы, представленные в этом томе, иллюстрируют четыре страницы из многотомной истории русской науки и просвещения XVIII столетия.
Первая из них «В начале века» характеризует состояние науки и просвещения в «доломоносовский период», включая эпоху петровских преобразований, и 30—40-е годы XVIII века. Речь здесь идёт и о реформах в области культуры, осуществлённых в первой четверти XVIII столетия, и о борьбе за них в неблагоприятное для русской культуры время иноземцев-временщиков. Подборка содержит самые разнообразные по происхождению документы: законодательные акты, мемуары, учебную и просветительскую литературу, публицистику.
Второй раздел «Благородная упрямка» посвящён Ломоносову. В его название вынесены слова, которыми великий учёный оценивал одну из главных черт своего характера. Все документы здесь, несмотря на временной разброс (1734—1765) и непохожесть по характеру и жанрам (деловые бумаги, письма, стихи, доклады), объединены одним автором — Ломоносовым. Это рассказ Ломоносова о времени и о себе.
Только одно ломоносовское письмо отнесено в третий раздел, поскольку речь идёт в нём о плане создания нового университета, которому посвящена вся подборка. Её название — «Московский университет». В подборку включены материалы об открытии университета, воспоминания его воспитанников. Здесь же помещён первый из изданных в России словарей о деятелях русской культуры, поскольку он составлен человеком, для которого Московский университет значил очень многое и который сам много сделал для славы университета, — Н. И. Новиковым. К тому же значительная часть упоминаемых им имён принадлежит деятелям и выпускникам Московского университета.
В заглавии четвёртого раздела документальной части стоит вопрос: «Что есть сын Отечества?» Два ответа на него, характеризующие два разных мировоззрения, дают два документа. Один из них — официальный учебник времени «просвещённого абсолютизма» в России «О должностях человека и гражданина», другой — сочинение А. Н. Радищева «Беседа о том что есть сын Отечества». Здесь приведены противоположные точки зрения на цели и задачи воспитания, образования, просвещения в целом. Идеологии российского самодержавия противостоит ещё совсем юная в России идеология революционная. В этих произведениях только начало их спора. Пока он ведётся в традициях века Просвещения, когда оба противника взывают к разуму. Через несколько лет верноподданные «сыны Отечества» приведут в качестве аргумента страшную мощь карательного аппарата царизма. Истинные сыны Отечества — наследники Радищева, собравшись с силами, ответят залпами на Сенатской площади. Впереди ещё более ста лет борьбы, прежде чем история решит окончательно этот спор.
В качестве иллюстраций в томе помещены прижизненные изображения деятелей русской науки и просвещения XVIII века. Их около полусотни. К сожалению, портреты многих русских учёных и изобретателей, профессоров и преподавателей либо не были написаны, либо не дошли до нас. Но даже эта небольшая галерея вместе с теми, о ком рассказывается в книге и чьи портреты история не сохранила, даёт яркое представление о подъёме науки, взлёте общественной мысли, распространении знаний в России XVIII века. Ломоносов не был одинок в своих делах, в своей борьбе. Сбывалось его предсказание о том, «что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать».
Век Просвещения многое сделал, но ещё больше из начатого завещал довершить потомкам. Поставленная М. В. Ломоносовым задача развития страны и превращения её в могучую державу, где расцветут науки и принесут полезные всему народу плоды, была решена только в советское время в ходе строительства социалистического общества. Для советской науки и культуры, для всех нас имя и дело Михаила Васильевича Ломоносова остаются символами самоотверженной любви к Родине и верного служения народу.
А. ОРЛОВ, Ю. СМИРНОВ
Дерзайте, ныне ободрены,
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
М. Ломоносов
Что ж до меня надлежит, то я сему себя
посвятил, чтобы до гроба моего с
неприятелями наук российских бороться,
как уже борюсь двадцать лет, стоял за
них смолода, на старость не покину.
М. Ломоносов
Ломоносов поднялся по каменным ступеням здания Академии наук, открыл массивную резную дверь и, пройдя несколько шагов по вестибюлю, остановился. Сняв и отряхнув заиндевевшую шляпу, потопал валенками, обил их один об другой и приветственно кивнул спешившему навстречу ему привратнику Симеону.
— С добрым утром, господин профессор, — кланяясь, произнёс Симеон, принимая с плеч Ломоносова тяжёлый овчинный, не покрытый сукном, а лишь по-северному расшитый тесьмой, тулуп, который Ломоносов по бедности ещё не поменял на шубу.
— Здравствуй, Симеон, — ответил Ломоносов. — Что служба? — И, как всегда, с удовольствием оглядел огромную, несмотря на седьмой десяток лет, ещё не начавшую грузнеть фигуру Симеона.
Отставной петровский гренадер Симеон уже много лет служил в академии при вратах. Он раздевал и одевал посетителей, среди коих бывали не только академики и студиозы, но и персоны самого высокого ранга, ещё по петровскому заводу соблюдавшие искреннее почтение к наукам. Симеон топил печи по всему просторному низу и, когда добровольно, а когда понуждаемый начальством, ценившим его недюжинную силу, нёс бремя стража порядка, смиряя порой весьма буйный нрав студентов и гимназистов, приписанных к академии.
Ломоносов ещё не был профессором, только адъюнктом физического класса, но Симеон именовал его профессорским титулом в знак особого своего расположения к родному ему российскому мужику, такому же, как и он, но только обученному.
— Дела, Михайло Васильевич, не шибко хороши, — неторопливо, по-волжски окая, отвечал Симеон. — Да, очень даже не шибко.
— Чего так? — подтолкнул старого солдата Ломоносов, зная, что тот всегда не прочь передать новости тем, кого уважал.
— Да вот указ! Вчера исполнял. И хоть вельми не старался, но исполнял!
— Что за указ, Симеон?
— Ея императорского величества! Извольте. Господин асессор Теплов после зачтения не смогли отнести в архив по случаю воскресенья.
Ломоносов взял с готовностью протянутую ему Симеоном солидную кожаную папку, в которой лежал лист гербовой бумаги.
«По указу е. и. в., — прочёл он каллиграфически выведенные строки, — в Академии наук определено: ученика Матфея Андреасова, что он без ведома профессора Бакштейна от него отлучился и пьянствовал и не явился шесть дней, бить батогами нещадно для того, дабы ему впредь чинить того было неповадно!»
Ломоносов сморщил пухлые губы и сердито глянул на Симеона:
— И ты, значит, исполнял?
— Не во всю силу, Михайло Васильевич. Не во всю. И даже не вполсилы! Оговорил Матвея немчишка Бакштейн. Оговорил!
Симеон сокрушённо развёл руками, в одной из которых продолжал держать тулуп Ломоносова.
— Не пьёт Матвей запойно, — заключил он категорически и со знанием дела, ибо зелия не чурался, понимал в нём толк и сам в подпитии твёрдость имел изрядную. Уж в этом его не собьёшь.
Ломоносов, сердито сопя, сел в кресло, сбросил валенки, под которыми оказались белые чулки, и натянул на них услужливо протянутые ему Симеоном красновато-жёлтые туфли с большими медными пряжками, в которых Ломоносов из бережливости домой не ходил, держал в академии и переодевал по приходу.
— Заметил я Матвея, — согласно кивнул он на слова привратника, — щупл, но любознателен. Ну да верю, что не забил ты его. — И, сердито притопнув туфлями, в бордовом, всего год назад сшитом кафтане, окантованном серебряным галуном, и таких же штанах, быстрым шагом пошёл к лестнице.
— Так те шесть дней Матвей у купца Черникова амбарные описи составлял. И за то ему купец корм на месяц вперёд положил, — выговаривал Симеон, провожая Ломоносова до лестницы. — О том и Бакштейну Матвей сказывал, да не поверил ему тот!
Ломоносов, соглашаясь, кивнул. «Да, немцы большую силу в академии имеют», — в который раз подумал он, поднимаясь в астрономические палаты.