Иван вытащил сначала одну ногу из земли, затем другую. Левый сапог снялся с ноги, но некогда было его доставать, и Иван, как был, наполовину разутый, шагнул вперёд. Яга отбросила с груди косу и снова крикнула заклятие — он оказался в земле по пояс. Размахнувшись, Иван воткнул меч впереди и, страшно напрягая руки, плечи, спину, со стонами, медленно вытянул тело. Позволил себе краткий отдых, растянувшись во весь рост. Нельзя было этого делать. Яга успела накопить силы для нового удара, и стоило Ивану встать, она погрузила его в землю по горло.
Баба Яга с Серым Волком ушли не сразу. Иван, вывернув голову, долго смотрел, как они бредут вдоль ручья, ища переправу. Оборотень, ставший зверем полностью, жалобно поскуливал на ходу, жмясь к плотному бедру Яги. Она время от времени поправляла под мышкой книгу — та всё норовила выскользнуть. Платье ведьмы разошлось на спине, оголяя спину. Белая кожа высверкивала в прорехах…
Наконец Яга и Волк потерялись за поворотом.
Дышать становилось всё тяжелее, словно земля теснее в своих объятьях сжимала грудную клетку. Иван подвигал правой рукой. На мгновение он выпустил меч из ладони, и на лбу появилась испарина — как выбраться на поверхность без клинка? Никто не придёт на помощь.
Но нет, меч никуда не делся, и, найдя рукоятку пальцами, Иван обрадовался. И дышать стало как будто легче. Иван начал собирать силы.
Левую руку сильно сдавило, поначалу это не ощущалось, а теперь предплечье начало болеть. Иван глубоко вдохнул и рванулся вправо, стараясь ослабить суровую хватку земли, но не помогло. Он повторил. С тем же успехом. От отчаяния налёг влево и чуть не потерял сознание от боли: рука едва не сломалась. Выступили непрошеные слёзы, Иван откинулся назад, вжимая затылок в землю, и закрыл глаза.
Если б не Волк, бежать из темницы не удалось бы. Очень уж вовремя он вырвался из-под замка. Будто нарочно подгадал к приходу Ивана. Или кто-то его выпустил ровно тогда, когда это оказалось необходимо?
Кто мог это сделать?
Иван — боярский сын. Но тогда получается, он замыслил всё заранее. Тщательно рассчитал время. Нашёл надёжного расторопного помощника. И перехитрил всех.
Нет. Невозможно. Действовать под носом у двух чернокнижников, да так, чтобы себя не выдать… Значит — они. Либо царь, либо царевна. Теперь оба мертвы. Стало быть, что-то пошло наперекосяк у них. Вернее, у одного из них. У которого?
Пусть царь. Он хотел притвориться мёртвым, но Баба Яга пробила ему сердце ивановым ножом, и тем самым обрекла на окончательную смерть. Не получается — Волка-то освободили позже. Вряд ли царь стал бы полагаться на кого-то, воспользовался бы волшебством. Но на оборотня оно не действует.
Стало быть, царевна.
Итак, она хотела убить царя и удалить Ивана, Ягу и Серого Волка за пределы Тридесятого царства. Но оборотень, разъярённый битвой, начал убивать подряд всех, кто оказывался в его досягаемости. Иван не отставал.
Царевну нашла Яга. Почуяла — она и под землёй унюхает живого человека. Вот этого царевна не учла. За что и поплатилась.
Одно непонятно — зачем она хотела отпустить Ягу и Волка?
Вороной ждал на противоположной стороне, за поворотом ручья. Конь где-то потерял седло и попону. Видимо, лопнула подпруга, когда он прорывался через кусты. Иван молча пошёл к жеребцу.
Иван спешил, потому не стал стирать запачканную одежду, лишь погрузился по горло в воду и побарахтался в ней. Со дна поднялась муть, и пришлось скоро заканчивать купание. Мокрая одежда неприятно облепляла тело. На рубахе и штанах остались грязные разводы от полусмытой земли. А от запаха никаким купанием не избавишься.
Ноздри коня трепетали, но Вороной не стал отворачиваться. Иван был благодарен ему за это.
— Ты единственный, кому я ещё нужен… Жаль, что ты выбрал себе такого хозяина. Это твоя большая ошибка. Но я рад, что ты дождался меня.
В тёмном лесу правила мертвенная тишина. Вдали началось однообразное пение кукушки, но скоро заглохло, канув в безмолвии подобно камню в болоте. Лишь ломались сухие ветки под копытами Вороного да хрустела белёсая старая хвоя. Изредка под елями мелькали заячьи тени. Один раз жеребец чуть было не наступил на затаившегося зверька — порскнувший русак заставил сбиться Вороного с ровного шага. Иван наклонился к лошадиному уху и успокаивающе зашептал.
На гладкой чёрной коже коня грязные серые потёки смотрелись отвратительно. Выпачканные сапогами Ивана бока выглядели ещё хуже. «Надо отмыть его при случае» — подумал Иван.
Самому бы не удалось найти путь. Так и скитался бы Иван по дорогам и бездорожью Тридесятого царства и его окрестностей. Поначалу не исчезали сомнения в том, что Вороной движется верно, но вскоре начали попадаться знакомые места. Здесь, у вековой сдвоенной ели, он с двумя другими Иванами устраивался на ночлег. Там, впереди, живёт Баба Яга…
Пересекая круг поганок, опоясывающий лужайку, где паслась избушка на курьих ножках, Вороной раздавил несколько грибов, и из-под копыт вырвались клубы дыма.
Ступы не было. Короткая выщипанная трава заполняла всю поляну, кроме круга более длинных дохло-белёсых стеблей. Избушку спрашивать — только время терять: ничего, кроме глухого кудахтанья, она не издаст. Иван понял, что Яга привела Волка сюда, и путь они продолжили в ступе.
Иван ударил пятками Вороного в бока, понуждая ускорить ход. Низко пригнулся к лошадиной шее, и вдоль спины захлестали тяжёлые еловые ветви.
Он не успел. Конь вынес его на берег под насмешливое карканье воронов. Иван поморщился — от реки тянуло горячим смрадом — и крепко стиснул коленями лошадиные бока. Вороной смерчем пролетел по раскалённому Калиновому мосту — взметнулись цепкие лапы огня от Смородины, опаляя и жеребца, и всадника. Конь заржал от боли и длинным прыжком разом достиг берега. Там Иван остановил его.
Гарь на чёрной лошадиной коже была почти незаметной, но когда седок скользнул на землю, жеребец заржал от боли. Хвост наполовину сгорел, с крупа и груди Вороного сеялись мелкие хлопья сажи. По лошадиной морде катились крупные слёзы. Иван, морщась, провёл по своему лицу ладонью. Оно даже на ощупь было горячим. Сгоревшие брови и ресницы осыпались пеплом. Руки с тыльной стороны краснели, словно облитые свекольным соком. Запах горелого перебил мертвецкую вонь, с которой Иван уже начал свыкаться.
— Пойду-ка я дальше один, — сказал он. — Прощай, Вороной. Ты был мне лучшим другом.
На небесах, окрасом напоминавших желток стухшего яйца, до самого окоёма не виднелось ни облачка. Обугленная головешка солнца неторопливо катилась по ним с запада. Горячий ветер, задувший со Смородины, нёс извечный гнилостный запах.
Змей Горыныч постарел ещё больше. Он медлительно выволок дряхлое тело из логова на мёртвую траву — при каждом движении с боков падала серая чешуя. Тускло взглянув на Ивана, Змей произнёс:
— Шо, тошёл, Ивашка?
От шелеста безжизненного голоса по спине побежали мурашки. Единственную свою голову Горыныч будто не знал, куда деть — то опускал её, то поднимал, то поворачивал из стороны в сторону. На месте двух остальных голов неприятно чернели прижженные год назад обрубки.
— Шо пялишься?
— Да так. Память.
Змей открыл пасть, но вместо спаляющего всё вокруг пламени оттуда потянулись жёлтые струйки дыма. И тогда Горыныч сипло засмеялся:
— Ты ше Ифан Непомнящий… Неушели не фсё сапыл?
— Забыл-то, может, и всё. Да только не насовсем.
— А шо стесь телаешь?
— Меч тебе вернуть хочу.
— Это ше тфой… — Горыныч захрипел, закашлялся, начал сипло лаять. Иван не сразу понял, что такой у Змея смех. — Ох, Ифашка… Ты ш этим мечом-клатенцом лишил меня твух колоф… И остальную не пошалел пы, если п не Кащей…
Он так и умер — смеясь. То ли прекратило биться сердце, то ли распались лёгкие, то ли просто Горынычу пора пришла.
Тогда, отдавая меч Ивану, Змей тоже посмеивался:
— Фосьми на толкую память опо мне, Ифашка…
Поднятый соображал плохо ещё: не мог понять, как оказался в этой местности, где всё неправильно — иссиня-белая трава, жёлто-зелёное небо, по которому движется чёрное солнце, — да и кто вообще сам таков? Кащей назвал его Иваном, Горыныч кликал Ивашкой… Значит, имя известно. В отличие от всего остального.