— А вы даже не знали об этом? Он попал под стрелу башенного крана. Последние годы Саша работал прорабом на строительстве. Нелепая, дурацкая случайность. Его ударило стрелой, и он умер, не приходя в сознание.
— А было доказано, что это только случайность? — спросил я.
— Что?! Что доказано?! — она впилась глазами в мое лицо. — Неужели у вас есть подозрения? Но кто и зачем?
— У меня нет никаких подозрений, — успокоил я ее. — Но в таких обстоятельствах обычно проводится расследование…
— В этом случае тоже проводилось, но в злом умысле никого не обвиняли, только в халатности. Да брат, кажется, сам был больше всех виноват.
— А как попали документы брата к постороннему человеку? Может быть, у него их украли еще при жизни?
— Не знаю, — сказала Дурова, тщательно обдумывая каждое слово, — потерял ли он или у него украли, но, по крайней мере, после смерти брата я его документов не видела. Отсутствие паспорта вызвало много осложнений, в особенности когда мне нужно было получить свидетельство о его смерти. Я очень долго искала паспорт, перерыла весь дом, но так и не нашла. А что сделал тот человек, который присвоил себе паспорт брата? — вдруг спросила она, и я почувствовал, что этот вопрос ее очень волнует. — Ни я, ни мой покойный брат не можем нести ответственность за человека, которого мы даже не знали.
Я дал ей на всякий случай свой служебный телефон, попрощался и ушел.
С Вороновым нам было встретиться проще. Он отбывал наказание в исправительно-трудовой колонии, расположенной почти рядом с городом, по соседству с асфальтобетонным заводом. Благодаря этому отпали все трудности, связанные с его этапированием. Сидоров находился в гораздо более отдаленной колонии, но он в то время интересовал нас гораздо меньше.
Когда Воронова ввели в кабинет для очной ставки с Перовым — Рассказовым, он сначала очень удивился, а потом, широко и дружелюбно улыбнувшись, сказал, обращаясь к Перову:
— Ну зачем же ты сбежал, Володя? У меня, считай, срок уже к концу подходит, а у тебя все еще впереди. Объявишь себя специалистом по асфальту — можешь стать ударником. Если тебя направят в нашу колонию, я тебя смогу кое-чему научить. А когда освобожусь, займешь мою койку. Как видишь, Володя, я не злопамятный, хотя нехорошо, конечно, с твоей стороны было заваривать всю эту кашу, а расхлебывать ее должны другие.
Я взглянул на Перова. Лицо его было перекошено ненавистью и злостью.
— Ну, хватит балагурить, — прервал следователь Воронова. — Производится очная ставка.
Но очная ставка не получилась. Не обращая внимания на меня и Бурова, Перов обрушил на своего бывшего соучастника поток брани. Он даже пытался разобраться с ним в кабинете следователя с помощью кулаков.
Перова увели, а Воронов пространно, но довольно толково изложил нам то, что уже показывал в свое время на суде и следствии. Он не пытался выгородить себя и приуменьшить свою роль в краже. Он даже подчеркнул, что Сидоров просто исполнитель, а он, Воронов, один из организаторов, правда, не главный. Он еще раз напомнил, что до встречи с Перовым ни он, ни тем более Сидоров не слышали о Полякове и о его коллекции, что без Перова они не рискнули бы пойти на такое дело, хотя бы потому, что не представляли себе, где что лежит и сколько стоит. При этом Воронов не забыл сказать, что они с Сидоровым все равно очень виноваты, потому что силой заставить их пойти на преступление никто бы не смог и они сделали это вполне сознательно и добровольно. И поэтому к суду лично он, Воронов, претензий не имеет.
Пока мы составляли протокол, Воронов бубнил себе под нос:
«Не хочет, гад, сидеть. Вместе шкодничали, а катушку срока мы с Сидоровым одни должны разматывать. И еще мою долю присвоил. Ну, ничего. Отольются ему теперь мои слезы. Я честно во всем признался, потому и снисхождение мне. Может быть, даже освободят условно — досрочно. А он колоться не будет — большой срок получит».
Он был мне крайне несимпатичен, этот Воронов, е его развязными шуточками и издевательской ухмылкой. Так уж случилось, что мысль о краже в данном случае принадлежала не Воронову. Но, предложенная Перовым, она попала на благодатную почву. Воронов был преступником с налетом лоска и внешней интеллигентности, что делало его еще более неприятным. Впрочем, мое субъективное отношение к Воронову не имело сейчас никакого значения. К тому же он свое уже получил. В данный момент нас должен был интересовать только Перов.
— Итак, что же мы имеем на сегодняшний день, — сказал Буров, когда за Вороновым закрылась дверь. — Перов полностью изобличается показаниями Воронова.
На квартире у него при обыске найдены сберегательная книжка и квитанция комиссионного магазина, принадлежащие Полякову, — улики тоже не из последних. При обыске у сестры Перова обнаружены двадцать три комплекта часов, в основном наручных, собранных в свое время Перовым. Особенно ценных и уникальных среди них нет. Надо бы проверить старые ориентировки. Не краденые ли?
— Уже проверено, — сказал я. — Ничего такого нет. Создается впечатление, что Перов сам собрал свою коллекцию.
— Буду просить санкцию на арест, — продолжал Буров. — Жаль, конечно, что ничего похищенного у Полякова мы не нашли, и нам еще неизвестны подробности с паспортом Рассказова. Нашел ли его Перов случайно или украл у владельца? Ясно только, что он не вернул его Рассказову, а это свидетельствует о том, что кражу коллекции Полякова он задумал заранее и готовился к ней. Вообще история с паспортом, безусловно, отягчающее обстоятельство, хотя это и косвенная улика.
— Любопытно вот что, — сказал я. — За все эти годы большая часть уникальной коллекции, за исключением часов, изъятых у Сидорова, так нигде и не всплыла. Значит, или мы плохо искали, или Перов очень глубоко ее запрятал, надеясь на реализацию в более удобный для него момент, когда пройдет острота ситуации.
— Он очень предусмотрителен и осторожен, — задумчиво сказал Буров. — Обеспечил себя заранее подложными документами; находясь несколько лет в относительной безопасности, жил, судя по всему, только на зарплату. А ведь реализуй он всего лишь малую часть поляковских часов, он мог бы вообще не работать. И откуда только такая порочность в человеке? Ведь молодой еще, раньше ни разу не судился, ни в каких порочащих связях не был замешан. И в деньгах, как видно, никогда особенно не нуждался. Сумел же собрать самостоятельно, несмотря на молодость, пусть не уникальную, но вполне приличную коллекцию. В общем так: давай-ка поговорим с ним еще раз. На какое-то там особое раскаяние я уж и не рассчитываю, но, может быть, он все-таки сообразит, что ему все равно придется когда-нибудь отдать награбленное, и в его же интересах сделать это как можно раньше.
Однако и новый разговор с Перовым оказался безрезультатным. Он, правда, несколько успокоился, но продолжал категорически отрицать свое участие в краже. По поводу вороновских показаний он заявил, что Воронов и Сидоров его оговорили и продолжают оговаривать сейчас, хотя он не понимает, зачем, особенно теперь, когда они уже получили свои сроки. На вопрос, зачем же он в таком случае скрылся, воспользовавшись чужими документами, которые, к тому же, приготовил заранее, Перов сказал, что сделал это по совету Воронова, а главное, потому, что испугался. В отношении же чужого паспорта не дал никаких показаний вообще, заявив, что к делу это не относится.
При всей импульсивности и несдержанности Перова, которые крайне раздражали нас с Буровым, в его поведении просматривалась определенная логика. Наведя своих соучастников на кражу и завладев львиной долей похищенного, он, конечно же, должен был решить главную для него проблему — как превратить краденое в деньги. Но для этого требовалось много времени. Сбывать часы Полякова второпях, наспех, какому-нибудь случайному покупателю, да еще оптом было и опасно, и невыгодно. Так можно было получить за них в лучшем случае десятую часть их реальной стоимости. Не нужно было обладать особым умом, а Перов в отличие, скажем, от Сидорова производил впечатление неглупого человека, чтобы понять — приметами похищенных у Полякова уникальных часов и часовых приборов будут располагать уже через сутки все отделы уголовного розыска, все комиссионные магазины, ломбарды и прочие организации, имеющие отношение к хранению и сбыту подобных вещей.
Кроме того, не так-то быстро и просто можно было найти людей, которые дали бы за похищенные часы их истинную цену. Короче говоря, Перову для сбыта коллекции нужно было время, тем более что в соответствии с им же разработанным хитрым планом он стал обладателем не одной трети похищенного, а двух третей — своей и вороновской. Судя по всему, именно эти соображения больше, чем страх наказания, заставили Перова скрыться, воспользовавшись чужим паспортом.
Я допускал даже мысль о том, что Перов стремился только к временной отсрочке суда над ним, отлично понимая, что нельзя прожить всю жизнь «в бегах». Я не имел, конечно, в виду при этом, что он сам написал на себя анонимное письмо. Гораздо выгоднее ему было явиться с повинной. Но все же, замыслив и осуществив побег, Перов внутренне был готов к тому, что рано или поздно его поймают и ему придется отсидеть положенный срок. Зато какая-то, пусть небольшая, отсрочка давала ему возможность выгодно реализовать или надежно спрятать украденное. Следовательно, после отбывания срока Перов, будучи еще совсем молодым, становился обладателем весьма и весьма крупной суммы денег.
«Если я прав, если моя версия верна, — подумал я тогда, — то заставить Перова отдать похищенное будет делом чрезвычайно сложным».
Именно поэтому мы с Буровым, не надеясь на добровольное признание Перова, решили сосредоточить свои усилия на тщательнейшем изучении всех его связей как в последние два года, так и в то время, когда он еще не был Рассказовым, а носил свою собственную, полученную от родителей фамилию и не скрывался от следствия.
Я вновь и вновь перелистывал розыскное дело на Перова в поисках хоть какой-нибудь зацепки, которая помогла бы нам определить его связи. Перед этим я снова съездил в автохозяйство, где Перов работал под фамилией Рассказова. И начальник колонны, и сменщик Перова, и его соседи по общежитию в один голос утверждали, что им еще никогда не приходилось видеть такого угрюмого, малоразговорчивого, нелюдимого человека. У него не было друзей, даже знакомых. Никто не приходил к нему в гости, да и сам он в свободное от работы время почти не выходил из дома.
Но странное дело. Не испытывая к Перову ни малейшей симпатии и, в общем-то, относясь к нему достаточно прохладно, все без исключения сослуживцы утверждали, что плохого о нем они ничего не могут сказать. Даже наоборот. Один вспомнил, что Перов одолжил ему как-то денег и ни разу не попросил их обратно, хотя оговоренное заранее время возврата было просрочено. Другой рассказал, что Перов однажды помог ему чинить машину в свое свободное время. Третий, идя на свидание с девушкой, попросил у него кожаный пиджак и запачкал его краской, а Перов не рассердился и даже ничего ему не сказал. Вся эта информация была, конечно, интересна для меня и по-своему важна, но, увы, не выводила на связи Перова, из-за чего, собственно, я и приезжал на автобазу.
И я снова и снова перечитывал и изучал розыскное дело на Перова, начатое еще два с половиной года назад. Уже при первом чтении я обратил внимание на объяснение, данное в самом начале расследования паспортисткой жилконторы по прежнему месту жительства Перова, некоей Мишкиной. Сотрудник, который в то время занимался делом о краже поляковской коллекции, не прошел мимо ее показаний, но ничего существенного извлечь из объяснения Мишкиной не сумел. Вызванная два с половиной года назад для дачи показаний паспортистка жилконторы среди прочего рассказала о том, что в последний раз видела Перова в кафе на Советской улице с очень интересной и совсем еще молоденькой блондинкой, которую она, Мишкина, ни до того, ни после никогда не видела. Наблюдательная, как большинство женщин, Мишкина довольно хорошо и подробно описала девушку: небольшого роста, худенькая, с копной светлых некрашеных волос. Я бы, пожалуй, не искал новой встречи с Мишкиной, если бы примерно через полтора года после ее показаний не произошло событие, имевшее к нашему делу самое непосредственное отношение. Было непонятно, как до сих пор никому не пришло в голову связать их.
Суть этого второго события заключалась в том, что приемщик одного комиссионного магазина узнал в принесенных ему на комиссию часах вещь, принадлежавшую раньше Полякову.
Редкостные по красоте и оригинальности часы, в которых все детали были выточены из дерева, а циферблат представлял собой серебряную пластинку с эмалью изумительной работы, приемщик знал не только по разосланному нами описанию. Он и сам несколько раз бывал на квартире Полякова «для повышения квалификации», как он написал в своем объяснении.
Часы в магазин на комиссию принесла молодая блондинка, худенькая, невысокая и очень красивая. Не выпуская часов из рук, приемщик под предлогом консультации с директором магазина вышел в соседнюю комнату, чтобы позвонить в милицию. Но девушка не поверила предлогу. Когда он вернулся, блондинка уже ушла, оставив ему антикварные часы.
Когда Мишкина давала свои показания, это событие еще не произошло. Теперь же все вроде бы становилось на свои места.
Я легко нашел паспортистку Мишкину, договорился с ней по телефону о встрече, и уже через несколько часов мы беседовали на ее рабочем месте, в жилконторе дома, где раньше жил Перов.
— Ну как же, отлично помню, — сказала мне Мишкина, — и Перова, и девушку-блондинку. Когда случилась вся эта история, у нас в конторе все были возмущены лицемерием этого человека. Ведь он производил такое хорошее впечатление. Никто о нем слова плохого не мог сказать. И девушка эта так верила ему, даже сейчас, по-моему, верит. Вскружил ей голову, а она, бедненькая, все ждет, когда ее ворюга удосужится вернуться к ней.
— Постойте, — прервал я Мишкину, — ведь вы же в своих показаниях утверждали, что не знаете и никогда до той встречи в кафе не видели девушку.
— Все верно, — возразила Мишкина. — Я вас не обманула. Но ведь с тех пор больше двух лет прошло! Я потом встретила эту девушку и познакомилась с ней. Она в кинотеатре «Рекорд» кассиршей работает. Когда я впервые покупала у нее билеты, долго вспоминала, где ее раньше видела, дня два мучилась, прежде чем вспомнила, — в кафе с Перовым.
— И что она говорит о Перове?
— Ну, расспрашивать-то неудобно. Говорит, что любит, что ждет. Что он ни в чем не виноват, только вот доказать этого не может. Зовут ее Таня, а фамилии я не знаю.
Это была удача. Хотя мы, сотрудники уголовного розыска, как правило, стараемся не обольщаться даже самыми, казалось бы, стопроцентными перспективами, на этот раз я позволил себе помечтать о том, как в результате обыска у блондинки Тани мы изымем все похищенное у Полякова и поставим наконец точку в затянувшемся деле Перова.