– Выжил. Повезло водиле, отделался парой сломанных рёбер и небольшим сотрясением мозга. А вот даме… м-да… гхм. – Доктор сообразил, что известие о трупе попутчицы вряд ли улучшит состояние пациентки, и несколько суетливо закруглился: – Ну что же, я тобой доволен. Будешь хорошо себя вести, завтра переведу из реанимации в палату. Пойду, успокою твоих родителей. Второй день под дверью отделения дежурят, бедолаги.
"Раньше надо было уделять дочери внимание, глядишь, и не пришлось бы куковать под дверью реанимации", – думаю я с неожиданной злостью. А потом радуюсь, сообразив, что знаю о Лизе достаточно много, а значит, у меня не будет нужды изображать амнезию. Видимо, "танец пузырьков" – там, на мосту – дал эффект сродни взаимоиндукции. Во всяком случае, у меня теперь есть воспоминания не только Нади, но и Лизы. Не настолько полные, чтобы описать её жизнь в подробностях – сцена за сценой, но и не настолько куцые, чтобы таращиться недоумённо на её близких, гадая, кто бы это мог быть.
Кстати, КамАЗ – Лизино воспоминание. Она, в отличие от Нади, услышала рёв нагоняющей такси махины и успела обернуться. Мысленно воспроизведя эту сцену, я вдруг осознаю: а она ведь не шутила насчёт задуманного убийства! Авария не была случайной. Водитель КамАЗа либо поджидал нас перед мостом где-нибудь в лесочке, либо ехал сзади на большом расстоянии, а потом резко набрал скорость, чтобы нагнать и долбануть такси именно на мосту – потому что падение машины уменьшало наши шансы выжить.
Несколько минут я пытаюсь переварить это ошеломляющее открытие, а потом пульсирующая боль в голове становится совсем уж невыносимой. И я сдаюсь, позволяя мыслям свернуть в более спокойное русло. Думаю о новом перерождении, в котором получила неожиданный бонус – память сразу о двух прошлых жизнях и маленьком кусочке третьей. Правда, одна из них не совсем прошлая и не то чтобы моя, но кто сказал, что это плохо? У меня теперь юное тело и солидный жизненный опыт. Как там говорится? Если бы молодость знала, если бы старость могла? Я почти что воплотила вековую мечту человечества. И заплатила совсем недорого: проломленной головой и потерей подруги Ксеньки – единственной привязанности погибшей Надежды. Ксенька, наверное, здорово расстроится, но у неё много друзей, дети… погрустит годик-другой и перестанет.
Жаль Лизу, но она сама не захотела остаться. Я её должница, да. И долг постараюсь отдать – сделаю всё возможное, чтобы эта моя – наша – жизнь была счастливой… Да, но у неё была ещё одна просьба – найти убийцу. И с этого нужно начинать, потому что иначе моя новая жизнь может закончиться очень быстро. А как начинать, если я не знаю даже, кто был намеченной жертвой – Лиза, Надя, таксист? И вообще, что я могу сделать – одна, прикованная (надеюсь, временно) к постели? Мне нужна помощь, а обратиться не к кому. Ксеньке Лиза чужая, а открыть правду я не могу, если не хочу, чтобы меня до конца дней заперли в доме скорби. Как же мне быть?
Я кружу по квартире, как неприкаянное привидение. Время от времени сурово напоминаю себе, что надо взять себя в руки и заняться делом – хоть на кухне прибрать, если уж ни на что другое сейчас не гожусь. Но всё без толку. Беру губку, чтобы помыть плиту, а потом обнаруживаю себя с этой губкой в прихожей перед зеркалом.
Нездорово бледная физиономия, припухшие веки, тёмные круги под глазами. "Ну, и рожа у тебя, Шарапов!" Показаться, что ли, кому-нибудь из знакомых без макияжа, сломать к чёртовой матери реноме легкомысленной пташки, что "не знает ни забот и ни труда"? Фигушки, перебьются! Пускай друг друга жалеют, а я со своими душевными гематомами как-нибудь справлюсь сама.
Хотя, надо признать, судьба в последнее время что-то стала чересчур уж щедра на колотушки. Сначала развод (кто бы мог подумать, что он дастся мне так тяжело; казалось-то, всё давно перегорело). Потом война с детками-тинейджерами, перешедшая из привычной вялотекущей формы в острую. Ну, этого следовало ожидать: психологи постоянно твердят, что развод родителей для детей огромный стресс. А вот Надюшка – удар неожиданный и подлый. Надька-Надежда, как же ты так, а?..
Боль потери усиливается пронзительным чувством вины. Семейные разборки и борьба с внутренними демонами в последний год съедали у меня столько сил, что на поддержание связей со старыми друзьями почти ничего не оставалось. Я даже 27 февраля, в Надькин день рождения, к ней не поехала, поздравила по телефону. А ведь у неё, кроме меня, никого не было. Тело пролежало в морге три недели, потому что документов у неё при себе не оказалось, мобильник разбился вдребезги, а никто из знакомых просто не заметил её исчезновения. Если бы не какой-то технический гений из полиции, который сумел-таки извлечь из памяти разбитого аппарата мой телефонный номер, так бы её в конце концов и похоронили, как бомжа, в безымянной могиле.
Мысль о похоронах возвращает меня к неразрешимой дилемме: звонить или не звонить мадам Ткаченко? В полиции города Дмитрова, куда меня вызвали для опознания тела, я сказала, что Надежда много лет не поддерживала отношений с родственниками и я понятия не имею, как связаться с её матерью. Первое – истинная правда, второе – не то чтобы совсем ложь, но, скажем так, лукавство. Где-то на антресолях, в коробке с конспектами и прочими бумажными сувенирами времён студенческой юности, лежит старая записная книжка с нужным телефонным номером. Конечно, номер мог сто раз поменяться, но это не проблема: один звонок в справочную, и мне сообщат новый.
Проблема в том, что я категорически не хочу, чтобы Надькина мать даже приближалась к телу дочери. Надюшка боялась родительницу пуще ядерной войны, почти четверть века скрывалась, как беглая рабыня, жила в вечном страхе перед "хэдхантерами" и случайной встречей со знакомыми из детства… Меня передёргивает от мысли, что эта истеричка, скандалистка, салтычиха и актриса погорелого театра в одном лице будет изображать безутешную материнскую скорбь у гроба моей подруги, которой искалечила жизнь.
Если бы мне выдали тело, я бы похоронила Надежду сама и как можно скорее – пока полиция разыскивает её мать по официальным каналам. Но служащий в морге проигнорировал мой прозрачный намёк на взятку, и теперь похороны по ненавистному мне сценарию – неизбежность. Вопрос только в том, буду ли я там присутствовать.
С одной стороны, мне отвратительно участие в ожидаемом спектакле, с другой – как я, единственный близкий Надьке человек, могу не проводить её до "калитки в ничто"? Но для того, чтобы проводить, необходимо выяснить, где и когда её будут хоронить, а для этого нужно не просто позвонить мадам Ткаченко, но и придумать байку, объясняющую, кто я такая и откуда знаю о Надюшкиной гибели. Непосильная для меня задача, по крайней мере, в нынешнем состоянии ума…
Я делаю ещё один бессмысленный круг по квартире, потом решаю, что мне необходимо насильственно переключить мозги, и сажусь к компьютеру. В почте – письмо от неведомой мне Marychen999, тема не указана.
Здравствуйте, Ксения!
Возможно, Вы не та, кого я разыскиваю, но это единственный мейл, который я нашла через поисковики по запросу "Ксения Траубен". Меня зовут Лиза, три недели назад я попала в аврию, в которой погибла моя случайная попутчица. Её последние слова: "Завещание на квартиру… Моей подруге Ксении Траубен… Скажите ей… дома, в словаре. Копия у нотариуса".
Я не знаю, как зовут погибшую. Авария произошла 29 мая в Дмитровском районе Московской области, неподалёку от станции Орудьево.
Сожалею, что не могла написать раньше. Я пострадала в той же аварии; до сих пор лежу в нейрохирургическом отделении Дмитровской клинической больницы.
И извините, если написала не по адресу.
С уважением,
Елизавета Рогалёва.
Я тупо перечиываю текст письма раза три или четыре. Потом сбрасываю халат, лихорадочно натягиваю на себя бельё, бриджи и футболку. Ключи от последней Надькиной "конспиративной берлоги" у меня есть, будем надеяться, что полиция из славного города Дмитрова ещё не успела связаться с московскими коллегами на предмет её опечатывания, иначе придётся обзванивать сотни контор, чтобы найти нужного нотариуса. Квартира, которая досталась Надеже от бабки, стоит миллион долларов, но дело вовсе не в том, что мне не терпится прибрать её к рукам. Мысль нажиться на смерти подруги кажется мне кощунственной. Тем не менее завещание я изыму. И с Надькиной матерью буду биться в суде до последнего. Всё, что удастся отсудить, отдам потом на благотворительность, но квартиру, из-за которой Надюшка жила, как затравленный зверёныш, мадам Ткаченко не получит.
Так, ключи, паспорт, кошелёк в сумке. Ещё прихватить какую-нибудь книженцию, сегодня у меня весь день пройдёт в дороге. Сначала – на Надькину съёмную квартиру, потом – в нейрохирургическое отделение Дмитровской клинической больницы.
Я знала, что поступаю жестоко, посылая Ксении это письмо. Но другого выхода, как ни искала, не нашла. Лиза была ещё более одинока, чем Надя. По крайней мере, насколько я могу судить по тем её воспоминаниям, которые просмотрела. Может быть, есть и другие, но я не знаю, как к ним пробиться: воспоминания всплывают сами по себе, отзываясь на разные образы, звуки, запахи, слова, мысли. На слова "надёжный друг", "подруга", "человек, на которого можно положиться" ничего не всколыхнулось. В ответ на мысленный запрос о родне появляется калейдоскоп депрессивных картинок, диалогов и монологов.
Насколько я сумела их интерпретировать, Лиза родилась не ко времени и всю жизнь чувствовала себя никому не нужной. Мать, Виталина Аркадьевна, едва-едва успела вкусить первые радости юности и не собиралась отказываться от них из-за рождения незапланированного ребёнка. ("Лиза, уйди, я занята!" "Что за несносная девчонка, вечно ей внимания не хватает!" "Я тебе сколько раз говорила: не смей приставать ко мне, когда я разговариваю по телефону!" "Ты что, не видишь: я крашу ногти?") Отец, Василий Николаевич, студент-третьекурсник, после женитьбы пошёл работать, чтобы прокормить семью. Родители молодожёнов с обеих сторон категорически возражали против этого брака, просить у них финансовой помощи гордый Василий не захотел, а потому ни времени, ни сил на занятия с малышкой у него не оставалось. Менее гордая Виталина пыталась раскрутить бабушек-дедушек на участие во внучке, но те были непреклонны: "Мы в своё время никому детей не подбрасывали, вот и вы справляйтесь, как знаете. Сами родили, сами и растите".
В полтора Лизиных года изнемогшая под тяжким родительским бременем мать сдала дочку в ясли. Потом были детский сад, школа с продлёнкой, летние лагеря. Привычная к тому, что всегда и всем мешает, Лиза держалась в сторонке, сливаясь с пейзажем (или с интерьером, короче – с фоном). Иногда её всё-таки замечали, но заканчивалось это плохо. Даже тем немногим, что пытались с ней подружиться, интересна была не Лиза, а возможность самоутвердиться за её счёт.
Процесс превращения из ребёнка в подростка совпал по времени с бракоразводным процессом родителей. И в какой-то момент Лиза сорвалась с катушек. Именно в момент – неожиданно для себя и окружающих. Ещё вчера тихая незаметная девочка назавтра превратилась в оторву и хамку, которая на замечания отвечала оскорблениями, на приказной тон – грубым посылом, на попытку дать пощёчину – актами вандализма в виде битья посуды и прочих хрупких предметов.
Прибившись к "дурной компании", она практически перестала бывать дома и в школе, а заметно увеличившийся досуг заполнила традиционными для делинквентных подростков развлечениями. К тому времени, как классная руководительница забила тревогу, поставив на уши школу, детское отделение милиции и напуганных, но по-прежнему не склонных отвести дочери главное в своей жизни место родителей, было уже поздно – Лиза сидела на героине.
Известные случаи исцеления героиновых наркоманов можно пересчитать по пальцам. И едва ли не все они связаны с катастрофами – автомобильными авариями, ударившими рядом молниями, обрушившимися на голову тяжёлыми предметами. Зависание между жизнью и смертью, кома, длительный перерыв в приёме наркотика иногда играют роль чудодейственного лекарства, вправляя "медленным самоубийцам" мозги. Менее радикальные средства, как правило, неэффективны.
Но Лизе повезло. Полугодовое лечение в частной клинике, беседы с психологом, усиленный надзор – всё это, как водится, сработало плохо. Через месяц после выписки она, подобно Колобку, удрала от бабушки с дедушкой, которые по случаю выхода на пенсию согласились взять на себя функции надзирателей, и отправилась на встречу с пушером – за дозой. Но по дороге зацепилась каблуком за выщерблинку в асфальте, и упала к ногам прекрасного принца. Принц, как и положено человеку благородному, помог ей подняться, доковылять до скамейки на ближайшей остановке, а убедившись, что боль в щиколотке не проходит, поймал машину и отвёз пострадавшую в травмпункт.
Стоит ли говорить, что не избалованная вниманием и добрым к себе отношением Лиза смертельно влюбилась? Влюбилась без взаимности: принц был взрослым, женатым и, главное, порядочным человеком. Но первая любовь – чувство настолько могучее и эйфоричное, что способно творить чудеса и в безответном варианте. Лейтмотивом нового этапа Лизиной жизни стала старая забытая песенка Ады Якушевой:
Ты – мое дыхание, Утро мое ты раннее. Ты и солнце жгучее И дожди. Всю себя измучаю, Стану я самой лучшею, По такому случаю Ты подожди.
Лиза верила, что сумеет стать достойной любви своего принца. Она порвала с "дурной компанией"; надеясь наверстать пропущенный год, засела за учебники, записалась в танцевальную студию – в секцию латиноамериканского танца, начала бегать по утрам, купила диски с классической музыкой, скачала себе "Библиотеку мировой литературы". А когда ухудшалось самочувствие, одолевали чёрные мысли, и сил на самосовершенствование не хватало, набирала заветный телефонный номер, чтобы себя поддержать.
Ей нужно было совсем немного – убедиться, что Андрей помнит о её существовании, услышать его голос, а ещё лучше – смех в ответ на какую-нибудь незатейливую шутку. Она звонила редко, а принц был добрым, он никогда не давал Лизе понять, что её звонки его напрягают. Зато жена у него оказалась куда менее снисходительной. Неизвестно, как она разыскала девушку, ведь Лиза к Андрею не приближалась, то есть слежка за ним не могла привести ревнивую супругу к Лизиному дому. Тем не менее, однажды она там нарисовалась. Наградила Лизу десятком нелестных эпитетов, ("малолетняя дрянь" – самый из них безобидный), обвинила во всех смертных грехах, упирая на нарушение десятой заповеди, швырялась невыполнимыми угрозами. Лиза даже отвечать не стала, настолько нелепо и жалко выглядела эта миниатюрная взрослая – лет двадцати пяти – женщина, вызверившаяся на шестнадцатилетнюю дылду. (Глядя на сцену ревности её глазами, я подумала, что она до смешного напоминает истерику карликового шпица, обнаружившего, что к его мисочке тянется носом полугодовалый щенок афганской борзой).
Расстроилась Лиза позже, когда сообразила, что больше не должна звонить Андрею. Не из страха, что ей выковыряют зенки, оторвут руки и переломают ноги, а потому что такая жена вполне способна закатывать сцены и ему тоже, а Лизе меньше всего на свете хотелось быть для своего принца источником неприятностей.
Имея в качестве зацепки только имя принца и мимоходом упомянутое им название кафедры физтеха, которую он закончил, она провела настоящее виртуальное расследование и сумела раздобыть его электронный адрес. Раздобыв, написала короткое письмо, в котором сообщила, что звонить больше не будет (не называя причины), а если он захочет с ней связаться, то вот её контакты. Андрей не ответил.
Через пару месяцев Лиза погрузилась в глубокую депрессию. Мысли о дозе появлялись всё чаще и становились всё настойчивее. А потом она встретила даму-психолога, которая занималась с ней в клинике. Дама намётанным глазом оценила состояние пациентки, достала блокнот, записала имя и номер телефона, вырвала листок и протянула Лизе:
– Вот, возьми. Это мой коллега, по совместительству чудотворец. Он владеет несколькими оригинальными техниками, в том числе – техникой регрессивной терапии. Слышала о такой? Человека погружают в глубокий гипноз, под которым он вспоминает свою предыдущую жизнь. Не веришь? Я и сама, признаться, не очень-то, зато я видела результаты этой терапии. Уверяю тебя, иначе как чудом их не назовёшь. В общем, если почувствуешь, что дошла до ручки, позвони ему. Чего ты теряешь-то? Правда, ехать к Алику далековато, он живёт в области. Ну да, если припрёт, и к чёрту на рога прокатишься. Не сдавайся, Лиза! Вспомни, через что тебе пришлось пройти. Неужели не жалко пустить всё коту под хвост?
Лиза последовала доброму совету, из-за чего и очутилась в такси, последний рейс которого завершился падением с моста. И это, если не считать частностей, вся её биография. Короткая несчастливая жизнь, до которой никому, по большому счёту, не было дела…
Если только водитель КамАЗа пошёл на таран не ради того, чтобы эту самую жизнь уничтожить. Но этот вариант кажется мне маловероятным. Трудно представить, что шестнадцатилетняя девчонка могла кому-то мешать настолько капитально. Во всяком случае, из её воспоминаний я ничего такого не почерпнула.
Звонить своему принцу Лиза перестала, а если бы даже не перестала… Не полная же психопатка жена Андрея, чтобы нанимать убийцу для девицы, с которой её муж виделся единственный раз в жизни – полгода назад! Ни пушера, ни торчков, пристрастивших её к наркоте, Лиза полиции не сдала, так что месть с их стороны исключается, а для превентивных мер поздновато: клиентка уже больше года как соскочила с иглы. У родственников нет мотива. Конечно, душевными людьми их не назовёшь, но, в отличие от матери Надежды, родители и бабушки-дедушки Лизы психически нормальны. Об этом я сужу по личному впечатлению, потому что её родня приезжает ко мне в больницу каждый день – почти как на работу.
Похоже, авария, едва не лишившая их дочери и внучки (на самом деле лишившая, но об этом они не знают), заставила их пересмотреть своё отношение к девочке. Если верить воспоминаниям, доставшимся мне от Лизы, никогда они не были так предупредительны, не смотрели на неё так искательно, не суетились так трогательно, бросаясь исполнять любое её пожелание. Наверное, осознали наконец, что виноваты перед ребёнком.
А может быть, до них вдруг дошло, что она у них единственная: не станет её, и некому будет в старости о них позаботиться. У маленького Лизиного брата тяжёлая форма ДЦП, его мать, вторая жена Лизиного отца, целиком посвятила себя больному ребёнку, ни душевных, ни физических сил, необходимых, чтобы родить и поднять других детей, у неё не остаётся. А у Виталины Аркадьевны со вторым браком не складывается, её романы слишком скоротечны – не дотягивают до той стадии, когда встаёт вопрос о замужестве и продолжении рода.
Но по каким бы причинам Лизина родня ни переменилась в отношении к девочке, довериться этим людям и просить их о помощи я не могла. Во-первых, кто сказал, что эта перемена надолго? Это сейчас они напуганы, а потом привыкнут к мысли, что всё обошлось, и снова потеряют к ребёнку интерес. Во-вторых, не исключено, что мои рассуждения насчёт отсутствия у родственников мотива ошибочны, и убийцу на КамАЗе всё-таки нанял кто-то из них. Лиза просто могла не всё знать.