— А ведь это бывший дом Цветовой, которая повесилась в прошлом году, — вещал в темноте чей-то голос.
— Вот и не верь, что есть проклятые, несчастливые дворы и участки, — обронил сокрушенно участковый инспектор.
Осмотр места происшествия закончили только к рассвету, когда уже вовсю горланили неутомимые в своих обязанностях петухи.
Установили: преступник стрелял с шестидесяти пяти метров, находясь за яблоней, что росла в самом углу двора. Это подтвердила и баллистическая экспертиза. На бывшей грядке, заросшей лебедой, остались отпечатки обуви, но очень слабые, непригодные для идентификации. Размер обуви удалось установить — сорок пятый. Отсюда напрашивался вывод: мужчина крупного телосложения. Других примет не было. Как не было ответов на многочисленные вопросы: мотивы совершения преступления (у потерпевшей ничего не взяли), местный ли житель преступник, откуда у него ружье — свое или чужое и вообще зарегистрировано ли оно и т. д.
В качестве вещественных доказательств приобщили к делу полуобгоревшие комочки бумаг, найденные недалеко от крыльца; предположили: преступник использовал их в качестве пыжа для зарядов. Это были обрывки из школьной тетради и из старых бухгалтерских отчетов. Здесь же оказался и обрывок входного билета, то ли в кино, то ли в театр.
Все молча, угрюмо рассматривали найденные пыжи-бумажки, каждый думая о чем-то своем. Лишь весельчак следователь Нуркаев оптимистично бросил:
— А что?! Вот и визитки преступника. Правда, зашифрованные, но по ним же можно работать. А?
Начальник райотдела милиции Минаев угрюмо бросил:
— Работать можно по любой зацепке, даже по надуманной. Но не любая зацепка является той единственной дверью, через которую попадешь прямо в опочивальню преступника или хотя бы к людям, которые назовут его имя. А если это прожженный негодяй, который специально подобрал все эти бумажки в каком-нибудь мусорном ящике в чужом дворе да решил их использовать для стрельбы, чтобы пустить следствие по ложному пути. Тогда как?
— Ну, Георгий Давыдович, — упавшим голосом проронил Нуркаев, — вы уж сразу самый неприятный вариант подбросили, как увесистый кусок льда за шиворот.
— Я бы очень хотел ошибиться в своем предположении. — Немного помолчав, капитан Минаев добавил: — Надо срочно выяснить личность потерпевшей.
Тяжелораненая Аушева Зейнаб во время войны была в партизанском отряде. Имела правительственные награды. После войны и до настоящего времени работала на швейной фабрике мастером.
Все эти автобиографические сведения о лицах, с которыми она так или иначе сталкивалась, были вскоре выяснены следствием.
«Может, Аушеву кто-то решил убрать как опасного свидетеля? — размышлял следователь Нуркаев. — Скажем, в связи с ее деятельностью в партизанском отряде. Такие случаи не новы в следственной практике». На совещании у прокурора района эта версия в числе других была оставлена для проработки.
Лейтенант Данишев поселился на последнем, пятом этаже дома, некогда построенного богатым царским вельможей. Последним хозяином перед революцией оказался один из местных крупных воротил. После революции дом пополнил жилищный фонд города.
Комната, как и ожидал Назип, не произвела на него впечатления. Единственное достоинство ее, как решил новый хозяин, — это высокий потолок да два окна, выходившие в сторону запущенного сада, который подковой охватывал старый кирпичный забор. Комната требовала основательного ремонта.
Не успел еще он подумать, куда поставить раскладушку, как в комнату кто-то постучал. И тут же в приоткрывшуюся дверь просунулась ежиком стриженная седая голова маленького старика с очками на носу.
— Дозвольте зайти? — прогнусавил он.
— Да. Входите!
— Доброе здоровьице, мил человек. Пора нам и познакомиться.
— Но я только что...
— Знаю, знаю, мил человек. Я тут в этой квартире на общественных началах, так сказать, интересуюсь, забочусь обо всем и поэтому знать должен все и вся. Зовут меня Анатолий Григорьевич Винокуров.
— Назип Гатаулович Данишев.
— Очень приятно, мил человек, очень. Вы к нам как, любезный Назип Гатаулович, временно или с прописочной постоянной?
— Думаю, постоянно буду жить.
Старик непонимающе, как глухонемой, уставился на лейтенанта, шмыгнул носом и неудовлетворенно, о чем-то раздумывая, сказал:
— Ага. Значит, думаете. А когда перестане... вернее, когда окончательно придете к выводу...
В коридоре сильно хлопнули входной дверью, кто-то, шумно ступая, словно на ходулях, прошел мимо двери. Тут же пьяный охрипший голос завыл, изображая подобие какой-то кабацкой полублатной песни:
Старик поднял указательный палец:
— Это, мил, человек, член нашей общей квартиры Мурадов Самат. Вконец спился. Уж не рад я, ох не рад, что мы сюда переселились с женой с первого этажа.
Снова хлопнула дверь где-то уже в другой стороне и пьяное завывание повторилось:
— Там-то сыровато, а у меня ревматизм. А до меня работяги в моей бывшей комнате жили. Сам я был ответственным работником ЖЭКа, бухгалтером. Так вот, эти работяги-то, чтоб не выносить использованную воду — канализацию недавно сделали, — стали выливать её через люки в подвал. Образовалось эдакое домашнее болото. Да к тому же работяги разобрали еще и паркет — пол стал холоднющий, как ледяной. Правда, по подвалу перестали шарить какие-то темные личности.
— Значит, кикиморы не польстились на это болото, не переехали к вам в подвал, — усмехнулся Назип. — А наоборот, свои домовые и лешие сбежали.
— Это вы напрасно, любезный... э-э-э...
— Назип Гатаулович.
— Да-да, Назип Гатаулович. Склероз... Я вам правду говорю. Дело в том, — перейдя почти на шепот, заговорил он, — что какие-то темные личности по ночам частенько шарили по подвалу с ломами да лопатами...
Уже много позже Данишев поймет, какую серьезную информацию о событиях в подвале поведал ему старик, и как неожиданно она вплетётся в очень серьезное уголовное дело, которое ему доведется расследовать. И уже потом он даст себе зарок: всегда серьезно слушать любого собеседника, другое дело — как оценивать эти сведения.
А пока что Назипу казалось, шел пустячный, никчемный разговор. И, не желая обидеть старика, он для приличия спросил его:
— А почему эти типы не были задержаны?
— А видите ли, мил человек, они проникали туда через траншею, которую выкопали для канализации. Трубы-то с улицы прокладывали. Целых два года эта канитель тянулась. Вот жулики и авантюристы лазили туда под фундамент, а оттуда напрямик в подвал. Поначалу-то думали, что это рабочие в ночную выходят. А потом кто-то пожаловался, что спать не дают по ночам. Вот и вскрылось. Вызывали и милицию. Да разве их изловишь?! Уходила эта шпана каждый раз как вода через сито. Да ну их! — Старик недовольно махнул рукой. — Это дела минувших дней. Тут вот поважней нынешние. Никак не можем Самата Мурадова нашего, теперь уже общего с вами соседа в норму привести — баламут. А как начинаешь совестить, так мат-перемат. А перегар от него! — Винокуров закрыл лицо рукой. — Ей-богу, как вторая голова Змея Горыныча: дыхнет в лицо — одурманит наповал. Вся надежда теперь на вас, Назип Гатаулович!
Старик оперся о подоконник, поправил очки на унылом длинном носу и тяжело вздохнул:
— Да еще Розка, что за этой стенкой живет, — он показал рукой на потемневшую с глубокими оспинами, как от гранатного разрыва, стену. — Эдакая нервная да вспыльчивая — пуще всякой драматической актрисы на сцене, решившей утопиться. Всегда огрызается: «Не буду, говорит, убирать общие места. Пусть кто нагадил — тот и убирает». Прямо беда с ней. С мужем-то в разводе. На руках у нее двенадцатилетний мальчонка. Но сама она — созревшая клубника! Любишь клубнику?! Ух какая! — Анатолий Григорьевич покачал головой из стороны в сторону. — Но при появлении положительного героя, то есть интересного мужчины в нашей коммунальной квартире, меняется на глазах к лучшему. Но у нее при этом странная какая-то философия. — Винокуров выпрямился, почесал затылок. — По моим наблюдениям, она считает, что, если мужчина сразу же полез к ней под юбку, значит, он в нее безумно влюбился. Вы как страж порядка должны об этом знать. А то ведь леший может попутать и вас...
Анатолий Григорьевич хитро улыбнулся, подошел к лейтенанту и осторожно, словно прикасался к тонкой хрустальной вазе, взял его за локоть:
— Дозвольте, мил человек, вам один документ показать, устанавливающий режим одного заведения.