— Вы, Антон, всех гуру считаете жуликами?
— Всех, — отрезал я.
— Почему?
— «Говорящий не знает, знающий не говорит», — процитировал я.
— Но ведь и в христианстве есть свои проповедники…
— Именно. Для меня любая церковь — это как если бы вокруг ходили люди, и не просто утверждали, что земля плоская и стоит на трех слонах — черт бы с ними, — но требовали непрерывно строить вокруг ограду, чтоб никто не упал. Причем из чистого золота и за государственный счет. И даже не это самое обидное. Самое обидное то, что на самом деле их интересует не ограда, а золото.
— То есть лично вас его учение не впечатлило?
— Миллион первый способ разделить людей на элиту и быдло? Нет. Мне всегда были малоинтересны все эти солипстистско-буддистские загоны как философская концепция. Все эти «ум есть страдания, но нет того, кто страдает и ума тоже нет». По первому разу звучит глубокомысленно и ново, но через какое-то время понимаешь, что это совершенно бессмысленный умственный онанизм, в котором нет, в полном соответствии с концепцией, ни того ума, который дрочит, ни того члена, который дрочат. В общем, вам предлагается настолько сильно внутри себя извернуться, что появится возможность взглянуть на мир из собственной жопы. Однако и без того нетрудно догадаться, что увиденное вас не порадует, так стоит ли проделывать этот гимнастический опыт?
— Любопытно… И что там дальше было с этим «великим учителем»?
— На эфире или вообще? На эфире он ловко втер про свою единственную уникальную публичную лекцию, на которую просто обязан прийти всякий настоящий человек, если он не считает себя декорацией. Так-то он, понятное дело, общается только с духовно просветленными (то есть с капиталом не менее, чем…), но в этом городе его приняли так хорошо, что он сделает исключение. Лучшие люди города попросили его об этом (и, надо полагать, скинулись на этот цирк), так что цена билета, при условии предоплаты, будет доступна любому горожанину…
А после эфира я его больше не видел. Лекция не состоялась, в городе он с тех пор не светился. То ли собрал денег и смылся, как бывает в обычае у таких персонажей, то ли просто так совпало, не знаю.
— Любопытно… — повторил Александр Анатольевич. — А вы что делали после эфира?
Проводив Апполиона, которого мне всё время хотелось назвать Аполлинарием, я запустил музыку и вышел в аппаратную, где сидел с открытым ртом впечатленный Чото.
— Кофе свари, жертва ментальной клизмы, — сказал я ему раздраженно.
— Ничего себе… — сказал мой ассистент. — Во мужик загоняет! Антон — это правда так всё? Ну, что люди вокруг не настоящие? А то я сижу теперь и думаю…
— Чото, блин, у тебя голова зачем? Напоминаю — во-первых, чтобы в нее пить, во-вторых, чтобы из неё говорить. Вот и не пытайся использовать устройство не по назначению. Думает он, ишь…
— А вдруг он настоящий медиум?
— Чото, последнего настоящего медиума убили в пещере у болот Припяти к северу от «Скадовска»!
— Не, а если серьезно…
— Если серьезно, Чото, то этот высерок элито-солипсизма ничего нового не придумал. «Мир существует в моем сознании, я один весь такой существующий». Хорошо лечится ударом по морде, возвращающим пациента в плоскость реальности. Требуется?
— Нет-нет, спасибо, я все понял… — Чото нервно отодвинулся и пошел варить кофе, но по заторможенности движений я понял, что действие вербального гипноза еще не совсем прошло. Ну ничего, Чото — парень стойкий, с мозгом маленьким, но упругим. Остаточные деформации в нем быстро пройдут.
А мне предстояла встреча, которой хотелось избежать, но было нельзя. Меня пригласил для беседы Анютин папа.
Анюта уже представляла меня своим родителям. Унизительная, неловкая, болезненная для всех сторон процедура эти представления.
«Дорогие родители, это Антон, он меня трахает». — «Здравствуйте, я Антон, и я трахаю вашу дочь». — «Привет Антон, мы заранее тебя ненавидим за то, что ты трахаешь нашу дочь, но будем делать вид, что очень тебе рады, потому что так принято. Пожалуйста, быстро выпивай свой чай и уёбывай, чтобы мы могли спокойно обсудить, как сильно ты нам не понравился и насколько наша дочь достойна лучшего».
Да мать вашу, никто не любит ёбырей своей дочери! Ты ее растил, воспитывал, ночей не спал, в садик на плечах таскал, в школу на собрания ходил, подростковые истерики терпел, в институт благословлял, а потом приходит на всё готовое какой-то хмырь и в твою доченьку-красавицу-умницу-принцессу хуем тычет. Кому такое понравится? Да я б вообще убил нахрен!
Так что, с учетом общей паскудности ситуации, ее родители держались очень даже неплохо. Мама — довольная судьбой домохозяйка, в свои, предположительно, сорок пять, была красива поздней зрелой красотой ухоженной спокойной женщины, живущей без стрессов. Если верна поговорка «хочешь узнать жену — посмотри на тещу», то я хоть сейчас готов просить руки. Жаль, что у Анюты на руки совершено другие планы.
Мне показалось, впрочем, что с матерью она не очень близка, а вот отца действительно любит и уважает. Папина дочка. Папа — кадровый офицер, бывший военный, теперь зампрокурора области. Так что, по местным меркам, Анюта моя — «дочь кого надо», хорошая партия для подрастающих региональных элитариев. На их фоне приблудный радиодиджей со съемной квартирой и небольшой зарплатой выглядит несколько менее удачной партией. Тем не менее, отец встретил меня без лицемерного радушия, но и без враждебности. Покивал, поздоровался за руку, дурацких вопросов про «ваши дальнейшие планы на остаток жизни» не задавал. Адекватный, в общем, человек, хоть и зампрокурора. Познакомились, соблюли социальный ритуал, вопрос исчерпан. Не знаю, что там они говорили дочке после моего ухода, я не спрашивал, но категорического запрета «чтоб ноги его не было в нашем доме!» не последовало, а значит, все обернулось не так уж плохо. И тут вдруг приглашение на беседу. К чему бы? Папа созрел шугануть бестолкового любовничка, чтобы не портил дочери жизнь? В общем, ничего хорошего от этой встречи я не ожидал.
С Анютиным отцом мы встретились в кафе в центре. И он сидел там в форме, что не очень-то располагало к позитиву. Со мной пришел разговаривать не просто отец моей девушки, а работник прокуратуры — в синем казенном мундире с погонами как у полковника и щитами-мечами в петлицах. Хреновое начало.
Фуражка его лежала на столе рядом с тарелкой, а сам он спокойно наворачивал борщ.
— Присаживайся Антон, — указал он мне жестом на стул. — Закажи себе поесть.
— Да я как-то…
— Закажи непременно, — настаивал он. — Тут хорошо готовят.
Я неохотно взял меню и ткнул в него пальцем почти наугад, показав подскочившему официанту на какую-то картошку с мясом.
— Извини, что я при параде, — сказал зампрокурора, — но день выдался очень суетливый, никак не успевал переодеться. Сейчас быстренько пообедаю и опять на работу.
Мне стало немного легче. Анютин папа был поджарый, крепкий, гладко выбритый мужчина лет пятидесяти, почти полностью седой, с правильными породистыми чертами лица. В его облике и поведении было что-то неистребимо-военное. Слуга царю, отец солдатам. И что его понесло в такой гадюшник, как прокуратура?
— Видишь ли, Антон, мы с женой сегодня уезжаем. Я — в командировку, жена — со мной за компанию. В шесть часов вечера самолет.
— Счастливого пути, — сказал я вежливо. Официант уже нес мой заказ.
— Не буду скрывать, — сказал он, не прекращая есть, — я использовал служебное положение, чтобы узнать о тебе побольше.
Я хотел было возмутиться, но официант как раз выставил передо мной тарелку с какой-то едой и стакан с каким-то соком. Скандалить при нем было неловко, кроме того, я с самого начала ничуть не сомневался, что так и будет. На его месте я бы тоже так поступил.
— Я прошу извинения, — сказал он без малейших сожалений в интонации, — но родительский долг меня отчасти оправдывает.
Я пожал плечами и начал есть, показывая, что скандала по этому поводу не будет. Вкуса не чувствовал совершенно и до сих пор не уверен, что именно мне тогда принесли.
— Вы, Антон, неплохой человек, — соизволил признать папаша, отложив ложку. — Целеустремленный, неглупый, упорный и храбрый. Вас положительно оценивают.
— Польщен, — буркнул я в тарелку.
— И вы действительно любите мою дочь. Мы в семье достаточно откровенны друг с другом, я знаю, что она вам отказала и примерно понимаю почему. Возможно, вас это удивит, но я огорчился.