— Вот-вот, почти… — приговаривал он тихо.
— Ну, все, слетела система, — пожаловался я в пространство. — Синий экран ищет…
Дойдя до края веранды, он встал, беспомощно оглянулся вокруг, потом схватил ближайший стул, подвинул к ограждению и неловко, держась за опору навеса, встал на него ногами. Я придержал двинувшегося к нему официанта за рукав, мне стало интересно. Павлик покрутил головой, поднимаясь на цыпочки, потом вдруг замер, окаменев лицом.
— Вот оно! — сказал он потрясенно.
Я проследил за направлением его взгляда и не увидел там ровно ничего интересного. Сквер, улица, клумба, двуглавая аллегория фрейдомарксизма на памятнике Герберту Маркузе. Головы были бородатые и довольно похожие, но левая держала в зубах банан.
— Вон та камера, — сказал Павлик, осторожно слезая со стула. Он показал пальцем куда-то вверх, на стену над кафе.
— Что камера? — спросил я, когда он, спотыкаясь, вернулся за столик.
— Помнишь, я тебе рассказывал, как просматривал записи с уличных камер, чтобы… — он покраснел. — Неважно, зачем. И на одной записи увидел себя, но не узнал ни места, ни времени, а я вообще нечасто на улицу выхожу…
Это точно. Сетевые магазины с доставкой еды для таких павликов — как осложненный перелом обеих ног. Приковывают к креслу навеки. Если бы я не пинал его иногда в толстый зад, заставляя встречаться в кафешках, у него бы нижние конечности атрофировались за ненадобностью.
— Да, припоминаю, — подтвердил я. — Но мало ли, что бывает. Я иногда тоже не соображу наутро, как из «Поручика» домой попал…
— Я вспомнил, где видел это место, — растерянно сказал Павлик. — На той самой записи. Просто не сразу узнал из-за ракурса. Это я к тебе на ней шел через сквер. Сегодня шел, а смотрел… Другого тринадцатого. Но я видел запись события раньше, чем оно произошло, а это значит…
Павлик замолчал и задумался. Мне очень хотелось закурить, но мэр со своей антитабачной кампанией так запугал владельцев кафе, что пепельницу на столе встретить можно не чаще, чем краба в крабовых палочках.
Я тоже попробовал подумать на эту тему, но единственное, что пришло в голову, так это «тут еще и не такая херня случается». Заключение столь же верное, сколь и бессмысленное.
— Забей, молодой, — сказал я Павлику. — То ли еще бывает. Профессор Маракс рассказывал, что для квантово связанных кубитов запросто нарушается второй закон термодинамики. И то ничего, Вселенная не рушится.
— Что такое «квантово связанные»? — неожиданно заинтересовался он.
— Ну, как тебе объяснить… Вот, представь, есть у тебя пара новых носков. Например, черных. Представил?
— Да.
— Теперь представь, что один остался у тебя, второй улетел на ракете на Марс. Между ними теперь тыщи километров холодного космического вакуума и даже свет их преодолевает не мгновенно. Но! Стоит тебе надеть один носок на правую ногу, как второй, который на Марсе, моментально, в тот же самый квант времени, становится левым!
— Серьезно? — Павлик смотрел на меня недоверчиво, подозревая, что я издеваюсь.
— Клянусь котом Шрёдингера! Можешь сам проверить.
— Э… Ну ладно, — он еще нервно косился на камеру, но уже был способен воспринимать человеческую речь. — Странно это всё…
— Не страннее прочего, — утешил я его. — Так пробьешь для меня эту фирму?
— Кафе «Палиндром»? Ладно, не проблема.
— Только скинь на флешку и отдай из рук в руки. Не посылай по сети.
— Ха, в этой сети страшнее меня никого нет! — надулся Павлик.
— Это, Павличек, ты так думаешь, — осадил я его. — Так что на флешку, понял?
— Как скажешь… Я позвоню.
Хрен он позвонит. Но я сам перезвоню, мне несложно.
Открыв глаза, увидел над собой купол из клиньев желтой и белой ткани. Он подсвечивался снаружи нежным розовым светом. Было тихо, шелестела трава и посвистывала какая-то птица. Я не то чтобы не мог вспомнить, как здесь оказался — у меня просто не возникло мысли это вспоминать. Почему-то я был абсолютно уверен, что все очень правильно, правильнее не бывает. Рядом, укрывшись толстым зеленым спальником, сопела на надувной подушке Анюта. Во сне ее лицо было удивительно спокойным и слегка детским. Я, стараясь ее не беспокоить, тихо расстегнул молнию полога и выполз из палатки. Сквозь кусты блестела река, разгорался рассвет, было слегка туманно, и должно было бы быть прохладно, но отчего-то не было. Мне было хорошо и не проходило ощущение правильности.
У реки на узких мостках сидел, свесив к воде ноги, человек с удочкой. Совершенно обычный человек, в какой-то брезентовой легкой курточке, джинсах и кедах, бородатый и слегка встрепанный — рыбак, вышедший к утреннему клеву. Я подошел и зачем-то присел рядом, человек кивнул мне, как знакомому, хотя я его, кажется, видел в первый раз. Я обратил внимание, что он не забрасывает свою удочку, а держит ее вертикально одной рукой, второй придерживая свисающую леску с поплавком. На правой руке у него не хватало пальцев — указательного и среднего, а на безымянном было широкое потемневшее до черноты серебряное кольцо с какой-то глубоко прорезанной надписью латиницей. Я разобрал только «aetern…»
— Сейчас коряга проплывет, — пояснил рыбак. — Тогда заброшу. А то зацепится.
Из-за куста неторопливо выплыл кусок древесного ствола. С него пялилась бессмысленными выпученными глазами крупная лягушка. Подождав, пока корягу отнесет течением, рыбак забросил свою удочку. Самодельный поплавок из пробки и перышка постоял в темной воде пару секунд, дернулся раз, другой, и резко нырнул, уходя в сторону.
— А вот и он, — удовлетворенно сказал рыбак. — Всегда первым берет. Голодный!
Он ловко подсек деревянное гибкое удилище и в воздухе забился, извиваясь, крупный судак.
— Хорош, чертяка! Килограмма на полтора потянет, как ты думаешь?
Я пожал плечами — не рискну выступать за безмен.
Человек аккуратно снял рыбу, осмотрел пробитую крючком губу, удовлетворенно кивнул и бросил ее обратно в воду.
— Отпускаешь? — спросил я без удивления. Мне все казалось правильным.
— Если я не отпущу его сейчас, то как поймаю следующим утром? Некоторые поступки все-таки необратимы.
Рыбак вытащил из кармана брезентовой ветровки кусок серого хлеба, отщипнул кусочек мякоти и скатал в шарик. Он делал это большим и безымянным пальцами, движение беспалой кисти казалось каким-то причудливым ритуальным жестом. Коротко поплевав на хлебный катышек, он аккуратно заправил в него крючок и забросил удочку.
— Через пять минут клюнет карась, но сорвется, — сказал человек. — Придется заменить наживку, и тогда возьмет хороший, крупный голавль.
Я огляделся — никакого ведра или садка для рыбы на мостках не было.
— Тоже отпустишь?
— Конечно.