Старик. Откуда мне знать, Семирамидочка… Видно, чем глубже вдаль, тем дальше вглубь… А все земля виновата, крутится, вертится, вертится, крутится…
Старушка. Крутится, детка, вертится… (Помолчав.) Ох! Ты — великий ученый. У тебя такие способности, душенька. Ты мог быть и главным президентом, и главным королем, и главным маршалом, и даже главврачом, будь у тебя хоть немного честолюбия…
Старик. А зачем? Прожить жизнь лучше, чем мы с тобой прожили, все равно нельзя. А на общественной лестнице и мы с тобой не на последней ступеньке, как-никак я маршал лестничных маршей — привратник дома.
Старушка (гладит старика по голове). Деточка моя, умница моя…
Старик. Тоска.
Старушка. А когда на воду смотрел, не тосковал… Знаешь, а давай поиграем, как в прошлый раз, вот и развеселимся.
Старик. Давай, только, чур, теперь твоя очередь играть.
Старушка. Нет, твоя.
Старик. Твоя!
Старушка. Твоя очередь, говорю.
Старик. Твоя, твоя…
Старушка. А я говорю — твоя!..
Старик. Иди и пей свой чай, Семирамида!
Никакого чая, разумеется, нет.
Старушка. Сыграй февраль месяц.
Старик. Не люблю я этих месяцев.
Старушка. А других нет. Уж пожалуйста, доставь мне удовольствие, сделай милость.
Старик. Ну так и быть — февраль месяц.
Чешет голову, как Стэн Лорел.
Старушка (смеясь и хлопая в ладоши). Точь-в-точь! Спасибо тебе, моя душечка. (Целует его.) О-о, какой у тебя талант, захоти ты только, быть бы тебе самое меньшее главным маршалом…
Старик. Я маршал лестничных маршей — привратник. (Молчание.)
Старушка. А расскажи-ка мне ту историю… знаешь, ту самую историю, мы еще тогда так смеялись…
Старик. Опять?.. Не могу… мало ли что тогда смеялись? И опять, что ли, то же самое?.. Сколько можно?.. «Тогда сме… я…» Какая тоска… Семьдесят пять лет женаты, и из вечера в вечер я должен рассказывать тебе все ту же историю, изображать тех же людей, те же месяцы… давай поговорим о другом…
Старушка. А мне, душенька, совсем не скучно. Это же твоя жизнь, для меня в ней все интересно.
Старик. Ты же ее наизусть знаешь.
Старушка. А я словно бы забываю все… Каждый вечер слушаю как в первый раз… Переварю все, приму слабительное, и опять готова слушать. Ну давай начинай, прошу тебя…
Старик. Раз уж просишь.
Старушка. Ну давай рассказывай свою историю… ведь это и моя история. Все твое — оно и мое. Значит, сме…
Старик. Значит, лапочка, сме…
Старушка. Значит, душенька, сме…
Старик. С месяц шли и пришли к высокой ограде, промокшие, продрогшие, прозябшие насквозь, ведь стыли мы часами, днями, ночами, неделями…
Старушка. Месяцами…
Старик. Под дождем… Зубы стучат, животы бурчат, руки-ноги свело, восемьдесят лет с тех пор прошло… Но они нас так и не впустили… а могли бы хоть калиточку в сад приотворить. (Молчание.)
Старушка. В саду трава мокрая.
Старик. Вывела нас тропка к деревеньке, на маленькую площадь с церковкой… Где была эта деревня? Не помнишь?
Старушка. Нет, душенька, не помню.
Старик. Как мы туда попали? Какой дорогой? Кажется, называлось это место Париж…
Старушка. Никакого Парижа никогда не было, детка.
Старик. Был. Теперь нет, а раньше был. Очень светлый был город, но погас, потускнел четыре тысячи лет тому назад, одна песенка от него осталась.
Старушка. Настоящая песенка? Ну и ну. А какая?
Старик. Колыбельная, очень простая: «Париж всегда Париж».
Старушка. Дорога идет туда садом? А далеко идти надо?
Старик (мечтательно, рассеянно). Песня?.. Дождь?..
Старушка. До чего же ты талантливый! Тебе бы еще честолюбие, и был бы ты главным императором, главным редактором, главным доктором, главным маршалом… А так все впустую… Взял и зарыл в землю… Слышишь, в землю зарыл… (Молчание.)