В видении я падаю на колени, живот сжался.
Красный цвет везде. Разбрызган на стенах, капает на ковер, даже раздвижные стеклянные двери, которые выглядят так, будто они открываются на балкон, покрыты полосами крови. Тянущее ощущение в моём животе усиливается, поэтому я делаю несколько глубоких вдохов и заставляю себя встать на ноги, поэтому я могу сделать несколько ошеломляющих шагов к кровати, где лежат двое людей, в буквальной луже крови. Мужчина и женщина. Владельцы дома?
Через кровь я вижу то, что кажется мне ранами от ножа, по десяткам десятков раз. Руки, ноги, рваные отверстия в постельном белье. Тот, кто это сделал, колол их снова, снова и снова.
Я увидела достаточно.
В видении я отступаю, шаг за шагом, почти сбегая в обратном порядке, но в голове я рисую занавес на своём втором взгляде.
И снова сижу на высоком табурете в художественном классе.
— Шарлотта, Шарлотта?
Кто-то мягко трясёт меня за руку. Я рывком поднимаюсь на несколько дюймов, рада узнать голос учителя.
— Мистер Фредриксон, — бормочу я сквозь зубы. Вся моя челюсть болит, и я знаю, что, должно быть, она сжимала её железными тисками на протяжении всего видения.
— Обычно я обижаюсь на ученика, засыпающего на моем уроке, — говорит он, и я слышу улыбку в его тоне, что хорошо, так как мои физические глаза изо всех сил пытаются приспособиться к свету. — Но поскольку ты, как правило, так внимательна, я прощу тебя на первый раз.
Свет и цвет снова отфильтровываются, и я вижу его лицо, всё ещё улыбающееся, но с нотками беспокойства. Мои мышцы тоже расслабляются, но я подозреваю, что должна пройти ещё одна минута, прежде чем я смогу ходить. Я заставляю себя улыбнуться. — Спасибо. И мне очень жаль. Тонна домашней работы прошлой ночью. — Я стал такой искусной лгуньей. Иногда я думаю, что это мой лучший навык. Но пригодится ли это для резюме или колледжа?
— Что ж, сегодня лучше выспись, хорошо?
Я киваю и очень медленно поворачиваюсь, чтобы схватить свой рюкзак. Только тогда я замечаю, что все остальные исчезли. Я даже не слышала звонка.
С мрачным чувством цели я хватаю свой рюкзак. Какое это имеет значение, что я опростоволосилась?
Я Шарлотта Вестинг, я — Оракул, и я хочу спасать жизни.
— Итак, кто ты?
Её голос, кажется, появился из ниоткуда. Всё ещё на взводе от мрачного видения, я вздрагиваю, опрокидывая шоколадное молоко. Оно брызгает через стол и льётся через край, быстрее, чем я могу отреагировать, льется на мои джинсы и окрашивет их в коричневый цвет. Я вскакиваю с криком, пытаясь вытереть молоко, но уже слишком поздно для этого.
— Извини, — спокойно говорит голос. — Попробуем ещё раз?
Я моргаю.
Я сижу.
Молоко вернулось в коробку, в нескольких дюймах от моей правой руки.
— Не роняй в этот раз. Ладно?
Моё тело застыло. Я не могу двигаться или дышать. Это немного похоже на пробуждение от видения, только ... нет. Мне нужно несколько секунд прежде, чем я могу заставить шею наклониться и я могу посмотреть на свои штаны.
Сухие.
Это случилось снова.
Как с пастелью.
На этот раз я медленно поворачиваюсь к голосу, помня о своём молоке, чтобы увидеть, что Софи Джефферсон стоит позади меня, с одной стороны, опираясь на короткие лестничные перила, ведущие наружу из зала . Её спина совершенно прямая, её шея длинная и тонкая, и мне интересно, может быть, она действительно балерина
Это не единственное, что мне интересно. Мне больше не нужно сомневаться, она ли спасла сломанную пастель, но смерть одного сомнения лишь уступает место ещё тысяче.Из Сестёр ли она — ещё один Оракул, может я обладаю силой, которую не понимаю? Это какое-то другое сверхъестественное существо, такое как Смит? И самое главное, она каким-то образом связана с убийствами, которые я предвидела?
Но, прежде, чем годы молчания берут верх над моим разумом, всё, что я могу сделать — это сидеть и молча смотреть.
Возможно, пялиться.
— Не беспокойся, твой секрет в безопасности со мной, очевидно, — добавляет она, указывая на коробку из под молока.
Я не уверена точно, что означает "очевидная часть", насколько я могу судить, она фактически щеголяет своим... чем бы это ни было.
Она безразлично всматривается в свои ногти, но напряженность искрит в воздухе, и это похоже на довольно неудачную попытку.
— Я подозревала, что ты что-то заметила, когда, что я возвращала пастель, упавшую на пол, — продолжает она, либо не обращая внимания на моё откровенное выражение ужаса, либо не обращая на это внимания вообще. — Но ух, этот всплеск энергии, который ты приняла во время урока? Что это было? Это было удивительно.
Моё сердце так сильно стучит, что я боюсь как бы не сломать ребро. Я уже знаю, что не доверяю никому, кто знает, что я могу делать. В последний раз, когда я это сделала, я убил четырёх детей. В прошлом году — но только потому, что сейчас февраль.
Мои воспоминания о прошлом году так же остры, как только что разбившееся стекло.
Прошлый год, когда меня выпустили из одной тюрьмы и заперли в другой.
Кто, чёрт возьми, эта девушка?
Она предупреждающе протягивает руку.
— Просто чтобы ты знала, я недоступна.
Что?
— Я оправляюсь от последней катастрофы, которую я предотвратила, на случай, если это не очевидно. — Она заканчивает своё предложение тихим голосом и потирает руку другой рукой, останавливаясь на острос, даже через подогнанную куртку, которая на самом деле не выглядит достаточно тёплой. Она выпрямляется и улыбается, затем скользит на скамейку напротив меня, как будто её пригласили.
— Я не просила тебя присоединиться ко мне, — говорю я, наконец, отыскав свой голос. Несколько недель назад я обнаружила этот стол за школой. Он надломленный-шаткий, но не так плохо, чтобы я не могла справиться с этим. Моя собственная маленькая крепость ... ну, может быть, не именно слишком уединенная, но я никогда не вижу здесь Линдена, и других — редко. Я не прихожу сюда каждый день; Я стараюсь не быть совсем асоциальной, потому что это привлекает почти такое же внимание, как и супер популярность. Я должна стремиться к золотой середине. Вот что я пыталась сделать с моей жизнью последние два месяца: найти золотую середину.
Простите за каламбур.