— Разве я виноват в том, что они не держат слова?
— Настоящий отец сделал бы что-нибудь для своего ребенка. Он не позволил бы так долго тянуть с этим делом. Ты же знаешь, что за болтуны в нашей общине, ты же знаешь, что на них нельзя положиться. Вот что я тебе скажу. — Тон супруги рабби изменился. — Они собираются назначить твоим помощником Шабсая Гетцеля. И когда твой час пробьет — да случится это через сто лет, — он сядет на твое место. А что до Пессахии, то он останется без хлеба. — Хрипло прокричав последние слова, она сжала пальцы в крошечные кулачки. Она вся дрожала: чепец, серьги, впалый рот, в котором не осталось ни одного зуба, пустая кожа двойного подбородка.
Реб Касриэл Дан скорбно наблюдал за ней. Ему было жаль сына, который за последние двадцать лет так и не сумел найти себе заработка и жил за счет отца. Реб Касриэл Дан боялся, как бы у жены не начался приступ — у нее были желчные камни, — эти приступы неминуемо случались, если она перевозбуждалась. И действительно, уже раздались стоны, предвещавшие первые спазмы.
Реб Касриэл Дан прекрасно понимал, что почтенные люди города вовсе не нуждались в Пессахии. Пессахия не умел льстить старейшинам общины. Он держался отчужденно. Его назначение помощником постоянно откладывалось под различными предлогами. Но в конце концов, разве можно против воли навязывать общине человека?
Однако о назначении Шабсая Гетцеля на место Пессахии реб Касриэл Дан слышал впервые. «В тихом омуте черти водятся, — подумал он. — Шабсай Гетцель, мой ученик, стал моим смертным врагом. Он хочет отнять у меня все».
Помимо воли что-то внутри реба Касриэла Дана прокричало: «Да не доживет он до того дня!» Но рабби тотчас вспомнил, что непозволительно проклинать кого-либо даже в мыслях. Вслух он сказал жене:
— Не кипятись. Откуда нам знать, верно ли все это. Люди могут выдумать что угодно.
— Все правда. Весь город знает. Куда ни пойдешь, только об этом и слышишь. Начиная со следующей Субботы Шабсай Гетцель будет проповедовать в доме учения. Он будет получать двадцать гульденов в неделю, на два гульдена больше, чем ты, чтобы всем было ясно, кто здесь хозяин.
Реб Касриэл Дан почувствовал пустоту, стеснившую его сердце. «Вот так Авессалом восстал на Давида, — пронеслось у него в мозгу. — Да разделит он участь Авессалома».
Реб Касриэл Дан больше не мог сдержать в себе досаду. Он нагнул голову, веки его опустились. Чуть погодя он поднялся.
— Да свершится воля небес!
— Ай, пока ты сидишь сложа руки, люди заняты делом. И небеса о тебе не очень-то пекутся.
— Большего я не заслужил.
— Старый дурак!
Никогда прежде реб Касриэл Дан не слышал от жены таких слов. Конечно, она скоро пожалеет о сказанном. Внезапно он услышал, как та задыхается, стараясь подавить рыдания. Она стала покачиваться, словно вот-вот упадет. Реб Касриэл Дан вскочил и схватил ее за руки. Она дрожала и стонала. Он довел или, скорее, доволок ее до лавки. В смятении позвал на помощь.
Открылась дверь, и в комнату вбежала Телца Миндель, разведенная дочь раввина. Муж Телцы Миндель стал хасидом и ушел жить ко двору праведника из Бельц, откуда он прислал жене уведомление о разводе. Когда Шабсай Гетцель, будучи учеником ешивы и сиротой, стал учиться и столоваться у реба Касриэла Дана, люди в городе предполагали, что он женится на Телце Миндель, несмотря на то что она была на несколько лет старше его. Реб Касриэл Дан сам одобрил бы такой брак.
Но вместо этого Шабсай Гетцель обручился с дочерью реба Тэвье, богача, руководившего общиной. Реб Касриэл Дан не выказал своему ученику неудовольствия. Он сам сочетал их браком. Когда жена раввина бранила Шабсая Гетцеля, называя его лицемером и волком в овечьей шкуре, раввин журил ее, напоминал о том, что браки заключаются на небесах.
Но историю с изданием книги, а теперь еще и попытку стать помощником раввина вместо Пессахии он не мог простить Шабсаю Гетцелю так легко. Реб Касриэл Дан мельком взглянул на дочь и приказал:
— Уложи мать в постель. Сделай грелку. Позови Фейтеля-лекаря.
— Не тащи меня! Я еще не померла! — кричала жена. — Горе мне! Увы и горе мне со всеми моими напастями!
Реб Касриэл Дан вновь взглянул на дочь. Кажется, еще недавно она была маленькой девочкой, и реб Касриэл Дан играл с ней, сажал ее на колени, покачивая вверх-вниз на воображаемых дрожках. Теперь перед ним стояла женщина с покрытой грязным платком головой, в стоптанных шлепанцах и замаранном фартуке. Она была низкорослой, как мать. У нее были светлые брови и веснушки. Ее бледно-голубые глаза выражали молчаливое уныние, печаль оставленной женщины. Она толстела. И выглядела старше своих лет.
Реба Касриэла Дана мало радовали его дети. Одни умерли в младенчестве. Он потерял взрослого сына и взрослую дочь. Пессахия был очень одаренным мальчиком, но после женитьбы стал неразговорчив. Слова невозможно было добиться от него. Он спал днем и бодрствовал ночью. Пессахия был поглощен каббалой.
Что же удивительного в том, что община отвергла его. В наши дни раввин должен быть деловым человеком, он должен уметь вести счета и даже немного говорить по-русски. До реба Касриэла Дана доходили слухи о том, что в больших городах раввины сами имеют дело с властями и ездят в Люблин к губернатору. Они пользуются гостеприимством богачей. Один раввин даже опубликовал обращение к евреям, в котором призвал их переселяться в колонии на земле Израиля, где они смогут говорить на иврите каждый день, а не только в Субботу. Созывались конференции, люди читали газеты. Мархлев же был захолустьем, отрезанным от мира.
И все же почему Шабсай Гетцель, у которого такой богатый тесть, должен отнимать у бедняка его заработок?
Мать и дочь мелкими шажками вышли из комнаты. Реб Касриэл Дан стал ходить взад-вперед. «Зло еще не одержало верх, — бормотал он себе под нос. — Есть Творец, есть Промысел Божий, Тора все еще Тора…»
Мысленно реб Касриэл Дан вновь вернулся к книге Шабсая Гетцеля. После этого случая с плагиатом единственное, что мог сделать раввин со своими трудами, — это раз и навсегда скрыть их от посторонних глаз. Иначе их найдут после его смерти, и Шабсай Гетцель будет разоблачен и опозорен или, хуже того, реба Касриэла Дана самого заподозрят в плагиате у этого молодого человека. Но где спрятать рукописи так, чтобы их никто не обнаружил?! Остается только сжечь их.
Реб Касриэл Дан взглянул на печь. В конце концов, какая разница, кто автор? Главное, комментарии опубликованы, и их будут изучать. Небу известна правда.
Всю ночь рабби лежал в постели, не смыкая глаз. Он прочел «Слушай, Израиль» и затем произнес благословение «Наводящий узы сна», после которого нельзя вымолвить ни слова. Но сон не приходил.
Реб Касриэл Дан знал, что ему должно делать. В библейском предписании говорилось: «Обличи близкого твоего, и не понесешь за него греха». Он должен вызвать Шабсая Гетцеля и открыто высказать ему свое недовольство. Что пользы? Реб Касриэл Дан уже сейчас слышал скользкие оправдания Шабсая Гетцеля. Он будет прикидываться невинным, пожимать плечами, утверждать, что это община навязывает ему должность. Что касается рукописей, то у рабби их больше не было. Все рукописи обратились в дым. Реб Касриэл Дан ворочался с боку на бок. Он то мерз под пуховиком, то его бросало в жар. То хотелось пить, то помочиться. Он надел свежее белье, но зуд не проходил. Подушка и перина, хоть и пуховые, так ломили затылок и спину, словно кто-то набил их камнями.
Безумные мысли овладели им, такие мысли, которые уменьшали его шансы в будущей жизни. Кто знает? Возможно, еретики правы, возможно, ни Судии, ни Суда не существует. Возможно, Небеса тоже на стороне сильных. Разве не сказано в Талмуде: «Тот, кто сильней, к тому идет победа…» Может быть, евреи потому и должны терпеть изгнание, что они самый слабый из всех народов. Может быть, убийство животных разрешено только потому, что человек сообразил, как держать в руке нож? Возможно даже, что сильный восседает в раю, а слабый терзается в аду…
«Меня влечет к погибели», — остерегся реб Касриэл Дан. Он положил руку на лоб. «Отец Небесный, спаси меня… Я погружаюсь, Боже, в адские пучины…» Рабби так резко поднялся, что доски под периной заскрипели. «Почему я лежу здесь и даю злым духам рвать меня на части? Есть лишь одно лекарство — Тора!»
Рабби поспешно оделся. Он зажег лампу и вошел в кабинет. Тени колебались на стене и потолочных балках. Хотя печь была протоплена, зубы у реба Касриэла Дана стучали от холода. Обычно, поднимаясь до рассвета, он ставил самовар и заваривал чай, но сейчас у него не было сил наполнить самовар углями и налить в него воду. Он открыл книгу, но буквы прыгали перед глазами, вызывая головокружение. Они метались из стороны в сторону, прыгали друг через друга, меняли цвет.
«Или я слепну, упаси Господи? — спросил себя реб Касриэл Дан. — Или это пришел мой конец? Ну что же, тем лучше. Кажется, у меня нет больше сил держать себя в руках…»
Голова реба Касриэла Дана медленно опустилась на книгу, он задремал. Видимо, он проспал несколько часов, потому что, когда проснулся, серый дневной свет прочертил щели в ставнях. Снаружи шел снег.
«Что это мне снилось? — спросил себя рабби. — Крики, и вопли, и звон колоколов. Пожар, похороны, резня — все сразу и все одновременно…» Озноб пробежал у него по спине. Отнялись ноги. Он хотел вымыть руки и произнести утренние молитвы, но ему не удавалось подняться на ноги.
Дверь медленно отворилась, и вошел Пессахия, небольшого роста малый с серым лицом, широко расставленными глазами, над которыми почти не было бровей, с округлой бородкой, обычно желтоватой, но этим зимним утром походившей на серую вату. Пессахия не шел, а волочил ноги в шлепанцах. Расстегнутый кафтан открывал длинные кисти талеса и потрепанные брюки, подпоясанные тесьмой. Рубаха широко распахнулась на груди, к ермолке прилипли клочья пуха.
— Что ты хочешь? — спросил рабби.
Пессахия ответил не тотчас. Его желтые глаза моргали, и губы дергались, как у заики.
— Отец!
— В чем дело?
— Шабсай Гетцель болен… Очень болен… Он при последнем издыхании… Он нуждается в милосердии.
Реб Касриэл Дан почувствовал острую боль от горла до самых внутренностей.
— Что с ним случилось?
— Послали за доктором… Пока неизвестно… Жена Шабсая пришла просить тебя помолиться за него…