- А, так это всё из-за недоговорённости моей мамы! - рыжий и белобрысый мальчишки в углу магазина, где находились печенье, чипсы и прочее, смеясь, ударили друг друга по рукам.
Евсенеев, стоявший неподалёку, слегка поморщился.
За окном магазина ручейки поздней весны струились по асфальту от гигантской снеговой кучи, будто у уснувшей на улице пьяной шлюхи вдруг "прорвало днище".
Евсенеев только уткнулся было взглядом в когорту ценников на замороженные полуфабрикаты, когда услышал этот галдёж - и слова-то какие у сопляков, "недоговорённость". Евсенеев слегка улыбнулся в воротник куртки.
"Недоговорённость мамы" рыжего, как стало известно Евсенееву и любому, кто сейчас услышал бы щебет этих двух птенцов, проистекала из того, что, оказывается, позавчера мамочка мальчика неверно информировала его друга по домашнему телефону - что сынок спит, обуянный простудой, а вовсе не шляется невесть где.
Простуда... Евсенеев выбрал с прилавка-морозильника лоток с куриными крылышками и большую пачку вареников, закинул в проволочную корзинку в левой руке, где уже лежали два пакета макарон, и занял очередь в кассу.
Его-то мать раз вылечила ему простуду, да. Лет в тринадцать, - столько, наверное, сейчас этим двоим юнцам. Когда уже вторые сутки он бился в ознобе - раздев догола, завернула в две простыни, вымоченные в ледяной воде и, придерживая сына руками, чтобы сильно не дрожал, начала шептать что-то вроде "потрясёт, оставит, останется - коли до ада не доставится" - Евсенеев не мог дословно воспроизвести слова матери, и ныне помнящееся в голове крутилось лишь благодаря отменной детской памяти.
Евсенеев ощущал тогда страшный холод, метнувшийся изо всего тела в виски, и навязчивую мысль, что мать его, уже взрослеющего, тогда видела голым, как маленького - а потом вдруг потеплело; из ледяного простынного кокона он словно нырнул в зелёную ряску и всплыл среди огромных листов кувшинок, на которых вольготно расположились лягушки, что при его появлении вдруг запели на разные голоса:
- Староста, староста, рассуди пожалуйста!
А совершенно больной мальчик Евсенеев подхватил, словно знал весь век эту песню:
-Староста рассудил - пизду на хуй посадил!
И как только пропел срамные слова - середина болотной глади вспухла, вынырнул кто-то - мальчик Евсенеев лишь мельком увидел отвратительную чёрную голову с четырьмя рогами и огромными выпученными глазами быка или коровы, и обмочился от ужаса прямо в ледяную простыню.
Голова с коровьими глазами несколько секунд смотрел на него - потом начала раздуваться, пока не лопнула. Куда-то пропали лягушки, болото, вода, а его несколько раз выкрутило из мокрых простыней, и под конец край простыни ударил раза два по заду под материно шипение "не болей, не помирай!"...
Тем временем мальчики занялись выбором чипсов - больших пакетов с жизнерадостными картинками на них, галдя на весь магазинчик, обсуждая преимущества продукта "с луком и сметаной" перед "паприкой с огурцом".
Евсенеева вдруг обуяла совершенно безотчётная злоба на двоих маленьких ублюдков, на то, что по крайней мере у одного из них есть такая любящая и добрая мама, которая даёт ему деньги на эти гадкие чипсы и прочую дрянь, нимало не заботясь о здоровье сына, а чтобы только сынку-потребителю, одетому в попугайскую одежду и узенькие штанишки, было хорошо!
Он, напомнив стоящему перед ним мужчине с пакетом болгарских перцев и буханкой серого хлеба, что занял очередь за ним, - подошёл к соплякам и, злобно глядя в глаза рыжего, того, у которого мама с недоговорённостью, зашипел что они вот так не имеют права даже тратить деньги, данные им матерями, на всякую ерунду вроде чипсов и ядовитых сластей в пакетиках.
Серые глаза мальчишки испуганно расширились - а Евсенеев всё бубнил про потребительскую суть современного общества, про избалованность поколения, зачатого на алкоголе и наркотиках.
Неожиданно нахлынуло из детства - как он лет в девять потерял два рубля, полновесных советских, с которыми мама его отправила в магазин за молоком, хлебом и картошкой.
Маленький Евсенеев около получаса наверное, сдерживая слёзы и шмыгая носом, ходил по магазину, спрашивая у продавцов, хватая за полы покупателей и заглядывая им в глаза, не видели ли они эти деньги, "знаете, они были вместе сложенные два рубля, один совсем новый был, отдайте - а то меня мама за них...", пока одна из продавщиц что-то не рявкнула, и грузчик с красным пропитым лицом, в чёрном халате, пахнущем рыбой, поймав мальчика за воротник затрещавшей рубашки с корабликом на груди, не вышвырнул его из магазина.
Солнце так натужно, словно в издёвку над Евсенеевым, веселило окружающий мир, когда он брёл домой с волочащейся по земле пустой авоськой.
Он заранее помочился в подъезде, чтобы не случился конфуз и ещё больший срам после разговора с матерью о потерянных деньгах и полуоторванном воротнике почти новой рубашки.
- Дяденька, а почему вы такой злой? - неожиданно спросил второй мальчик, пока его рыжий друг с широченными глазами слушал нравоучения. У Евсенеева сразу пропал куда-то пыл - он, ссутулившись, едва не выронив железную корзинку с продуктами, побрёл снова в очередь, вспоминая, как тогда, в детстве, открыл ключом, висевшем на капроновой верёвочке на шее, дверь квартиры, и опустив голову, прошаркал в их с матерью типовую "однушку", как старичок. Авоська, тянущаяся по полу, зацепилась за коврик у входа и потянула в квартиру. Мальчик сердито пнул коврик обратно в коридор, подняв клубы пыли на полу, и тихонько прикрыл входную дверь, чуть не запнувшись о босоножки какой-то материной визитёрши.
Из кухни, где Евсенеев обычно спал, доносились голоса матери и незнакомой тёти: мать "ворожила", как соседки перешёптывались, и к ней изредка приходили такие же, её годов, женщины - грузные, в платьях с вырезом, открывающим морщинистую шею с какой-нибудь цепочкой и кулоном. Мать им гадала, как он понимал, слыша из кухоньки разговоры про валета на сердце и короля при бубновом тузе; изредка мать давала им какие-то советы, диктовала молитвы - женщины шуршали листочками бумаги, записывая.
- ...А потом на перекрёстке подожги да уходи не оглядываясь - мать сейчас наставляла очередную клиентку. - Деньгу мне в руки не давай, ты что? На стол, на угол ложи! - мать зашипела вслед за этим. - А завтра в церкви поставишь четыре свечки...
Обессилевший от слёз и ужаса предстоящего, мальчик присел на пуфик возле комода в коридорчике. Авоська, которую он так и держал в руках, грустной паутиной легла на колени.
Из кухни выплыла очередная клиентка, жаждущая чудес и, видимо, получившая их, мимоходом потрепала Евсенеева по хохолку на голове: "и мальчик у вас милый!". Мать шла следом, как две молнии блеснули глаза, едва увидела пустую авоську.
Сын поднялся навстречу матери, едва та закрыла за гостьей дверь - красное лицо вниз, слёзы падают на потёртый коврик, полуоторванный воротник рубашки свисает вперёд.
- Ах, потерял, говоришь, потерял - сильные пальцы выдернули авоську, первый удар ею пришёлся по лицу, и второй, Евсенеев закрывался руками; после экзекуции рассказал, захлёбываясь в соплях, историю с оторванным воротником.
Мать быстро оделась и погнала его в магазин - там грузчик в пахнувшем рыбой халате едва не был разорван не хуже той самой рубашки; и сколь не натренированы в брани были продавцы - мать сумела их перекричать, на потеху посетителям-покупателям. Под конец заведующая магазина подбежав, втиснула в ладонь матери скомканные, синенькие и потные пять рублей, компенсацию за мальчишеский предмет гардероба, но мать ещё около минуты поминала ОБХСС и "торгашеские морды".
Вот в тот вечер Евсенеев, отстояв после прихода домой час коленями на гречке, и понял настоящую ответственность по отношению к деньгам, тем более к тем, что даёт мать.
...Касса забарахлила, мужик с перцами и буханкой хлеба завозмущался, тем более что кассир выскочила из-за кассы и куда-то в подсобку побежала. Очередь в несколько человек за спиной Евсенеева принялась роптать. Он оглянулся на давешних мальчишек - те держали в руках пакет ядовито-оранжевого цвета. Рыжий, выслушавший нотацию, отвёл глаза в сторону, а белобрысый, осадивший Евсенеева ненароком своим детским вопросом, вдруг заулыбался.
Евсенеев взглянул в окно - снеговая куча-"шлюха", кажется, решила умереть окончательно - её отчаянно насиловали ледорубом и лопатой двое мужиков в фуфайках и оранжевых жилетах поверх них.
Он снова подошёл к ребятам:
- И есть желание на такую отраву мамкины деньги гробить? - раздражение Евсенеева уже давно прошло, как всегда, когда выговорится.
Рыжий паренёк смолчал - серые глаза смотрят в сторону с опаской, видно задел его этот лысоватый дядька. А белобрысый весело вскинул зелёные зрачки:
- А это мои деньги, ну то есть папки моего!
- А мамка не в курсе, стало быть, на что тебе папка деньги...
- А у нас мамки нет теперь! - Зелёный глаз озорно смотрит.
- Умерла... - Евсенеев, при всей брюзгливости своей натуры, всё же не мог выслушивать про такое чужое горе - у него мать хоть живая, и живёт всё так же вместе с ним, в полученной ими позднее двухкомнатной квартире со всеми удобствами; с удовольствием возится с пятилетним внуком, Кирюшкой, которого раз в неделю привозит бывшая жена - развелись два года назад, а право видеться с внуком и сыном мать и Евсенеев отстояли в суде. Но к чужому горю, к сиротству, Евсенеев всегда был неравнодушен. Мать часто приговаривала ему в детстве: "вот подохну, в детском доме уж сопли на кулак помотаешь!", и Евсенеев тогда плакал и исполнил свой детский зарок - никогда не бросить мать одну, даже когда вырастет.
- Да не умерла, вы что? - белобрысый цинично хохотнул - ушла она от нас с папкой! Да и пускай валит, прошма...
- Ты как о матери говоришь, сопляк зелёный! - от святотатства юного собеседника Евстенеева перекорёжило. Родная мать ушла от сына и мужа, скорее всего оттого что была шалавой, а муженёк тупорылым обалдуем, а сынок, вот что тут сейчас ругает родную мать - сын шалавы!
Евсенеев размахнулся было левой рукой - в правой находилась корзинка с продуктами, - но не смог ударить. Белобрысый зажмурился, а рыжий неожиданно тонко вскрикнул.
- Проблемы? - мордатый охранник поигрывал брелоком с ключами. Из очереди завопила какая-то клуша:
- Да он уже битый час ребятишкам покоя не даёт - подойдёт да отойдёт, да снова! Вы его проверьте, может этот... педофилец какой!