Мы пожали друг другу руки, потом Валерий отвез меня домой и поехал обратно в пансионат – огорошить коллег горестной вестью и вытряхнуть из них все, что они вспомнят о последних днях Серегиной жизни. Я же, оказавшись дома, сварила себе кофейник крепкого кофе и принялась составлять план.
Первым делом нужно было придумать, как добраться до Радки. Насколько я знала, до окончания следствия свидания с ней дозволены только адвокату. По невероятному везению, среди моих весьма немногочисленных клиентов была дама-адвокат, специалист по уголовному праву. Я понятия не имела, насколько она хороший специалист и какие у нее гонорары, но это меня не пугало. Мне требовалось только одно: чтобы дама встретилась с Радкой и получила от нее ответы на мои вопросы. Я была уверена, что в такой небольшой услуге Лидия Шварцман мне не откажет и не запросит за нее состояние – хотя бы из благодарности за то, что я избавила адвокатессу от приступов болезненной подозрительности по отношению к супругу и тем самым спасла их брак. А если Радка поладит с Лидией и захочет ее нанять, тогда пусть решает вопрос с гонораром сама. Итак, первым пунктом я записала звонок адвокату.
Далее следовал список вопросов к Радке. Он включал просьбу подробно описать события вчерашнего вечера, перечислить знакомых, которые по каким-то причинам могли бы затаить злобу против Сергея, Радки или против них обоих, вспомнить, не случалось ли за последние недели чего-нибудь необычного. И еще десяток вопросов, в том числе довольно странных. Например, не снились ли Радке в последнее время кошмары, не чувствовала ли она себя в чьем-либо обществе неуютно, не замечала ли признаков пристального внимания к себе. Истерики, как правило, обладают очень хорошим чутьем на людей, и потому Радкино подсознание могло уловить исходящую от кого-нибудь угрозу. Завершали список вопросы о Валерии, которого я не собиралась исключать из списка подозреваемых лишь на том основании, что они с Серегой всю жизнь дружили. Дружба вовсе не исключает конкуренции, тайной зависти, ревности и прочих темных страстей.
Следующий пункт назывался "кругом общения". Поскольку я не могла твердо рассчитывать на то, что получу какие-либо сведения от Радки, мне предстояло самой выяснить, с кем ее связывали сколько-нибудь значимые отношения. Знакомства "школьного" периода трудностей не представляли: я точно знала, с кем из одноклассников Радка поддерживает связь. Со мной, с Луньковой и с двумя мальчиками, которые когда-то были влюблены в Зимину, а потом, поостыв, легко перешли в разряд ее доверенных друзей и кавалеров "по случаю". "Замужний" период тоже не сулил сложностей: мы с Радкой регулярно встречались и созванивались, а потому я была в курсе, что она весьма тесно общается со своими соучениками по Школе изящных искусств и время от времени – с приятелями и коллегами мужа. А вот промежуток между этими двумя периодами был для меня белым пятном. Четыре года между окончанием школы и замужеством Радка порхала с места на место и рассказывала о своей жизни весьма неохотно. Мне было известно, что она провалилась на вступительных экзаменах в "Щуку" и в "Щепку", поступила на факультет русского языка и литературы в педагогический, в ужасе удрала оттуда через два месяца, работала в "Макдональдсе", раздавала рекламные листовки, два года училась на редактора в Полиграфе. Но обзавелась ли она за это время приятелями и неприятелями, встречалась ли, перезванивалась ли с ними хотя бы от случая к случаю – этого я не знала. И со вздохом внесла в список тех, кому собиралась нанести визит, пиявку Лунькову. Лушка со свойственной ей цепкостью никогда не упускала Радку из виду и могла заполнить этот пробел в моих знаниях.
С еще более тяжелым вздохом я внесла в список Марину Захаровну – мать Радмилы. Холеная, умная, холодная и недобрая, эта женщина была полным антиподом моей маменьки – вечно растрепанной, непутевой, суетливой и добродушной. Наверное, поэтому я побаивалась и недолюбливала мадам Зимину. А может быть, потому что она никогда не понимала и не одобряла родную дочь. Неудивительно, что Радка старалась держаться от нее подальше. Но навестить Марину Захаровну было необходимо. Хотя бы потому, что именно ее светлый образ возник перед моим внутренним взором, когда я описывала Валере убийцу второго типа: безжалостного, холодного, расчетливого и хорошо знающего Радку. Кроме того, только мадам Зимина могла рассказать мне про своих родственников и прояснить вопрос, нет ли у кого-нибудь из них мотива надолго упечь Радку в тюрьму или в психушку.
Лидии Шварцман я позвонила в восемь. К моему огромному облегчению, адвокатесса, видимо, не относилась к числу людей, которые отсыпаются по субботам. Во всяком случае, ее голос звучал бодро, и она легко согласилась взяться за мое поручение немедленно. Сказала, что заполнит и подпишет от моего имени договор на оказание адвокатских услуг Зиминой. Я продиктовала ей Радкины данные и свои вопросы, пообещала, что буду на связи, поблагодарила и распрощалась.
Теперь предстояло решить, кому нанести визит сначала – Луньковой или Марине Захаровне. Поколебавшись, я выбрала Радкину мать. Во-первых, Зимина жила в соседнем доме, а во-вторых,ей почти наверняка позвонили вчера из милиции и сообщили об убийстве зятя и состоянии дочери, а потому она, скорее всего, не спала.
Я оказалась права лишь наполовину. Марина Захаровна действительно не спала, но об убийстве Сергея и помещении Радки в спецбольницу не знала. Выслушав меня, она вцепилась в брошь, приколотую у ворота платья, и переменилась в лице так, что на какую-то секунду мне даже стало ее жалко. Пока она не пробормотала себе под нос: "Я так и знала, что эта истеричка плохо кончит. Проклятые отцовские гены!"
У меня мелькнула мысль: уж не ослышалась ли я? На моей памяти мадам Зимина отзывалась о Радкином отце исключительно в превосходной степени. Его всю жизнь приводили Радке в пример, добавляя, впрочем, что такого совершенства ей все равно не достичь, к нему можно лишь стремиться. Я, конечно, догадывалась, что Марина Захаровна привирает, но до сих пор полагала, что это самообман, обычное стремление идеализировать дорогого человека, который ушел слишком рано. А теперь… теперь я даже не знала, что и подумать.
Но тут Марина Захаровна опомнилась и натянула привычную маску прохладной сдержанности.
– Извини, Василиса, я немного не в себе. Ты не знаешь, что в таких случаях принято делать?
– Нанимать адвоката, но это уже сделано. Лидия Борисовна сейчас пытается добиться свидания с Радмилой. Она позвонит мне, как только будут новости.
– Наверное, я должна тебя поблагодарить? Прости, я совершенно непозволительно растерялась.
– Благодарить меня не за что. Радмила – моя подруга. Но мне хотелось бы с вами поговорить.
– Да? О чем? О боже, я веду себя как дремучая деревенщина. Проходи, пожалуйста. Сюда, в гостиную. Присаживайся. Я тебя слушаю.
Поколебавшись, я выбрала самую простую тактику – прямоту.
– Марина Захаровна, я не верю, что Рада убила мужа, и собираюсь найти того, кто это сделал.
– Вот как? И каким же образом?
– Задавая разным людям разные вопросы. У меня есть подозрение, что убийца намеренно действовал так, чтобы в смерти мужа обвинили Радмилу. Поэтому мне необходимо знать, у кого есть причины ее посадить. Кто может до такой степени желать ей зла? Кому выгодно, чтобы ее сочли психопаткой и убийцей?
– Боюсь, что ничем не могу тебе помочь. Ты же знаешь, Радмила не посвящает меня в свои дела. Я понятия не имею, с кем она якшается и каким подонкам могла перейти дорогу.
– Но три года назад она жила здесь, с вами. Возможно, вы сумеете припомнить, с кем она общалась тогда. Кто захаживал к ней? С кем она имела обыкновение болтать по телефону?
Марина Захаровна покачала головой.
– Не помню. Время от времени появлялась эта несносная особа с завидущими глазами… как же ее?.. Ваша одноклассница.
– Лунькова?
– Вот-вот. А больше никого не помню. Были какие-то мальчики, по-моему, всякий раз – разные. Захаживала еще одна блеклая девица… если я ничего не путаю, они вместе с Радмилой готовиись к сессии. Ну, и болтали, разумеется. Так, пустой никчемный треп. Я даже приблизительно не могу вспомнить о чем. Если моя и дочь и вела с кем-то серьезные разговоры, то не при мне. Меня она давно уже не пускает в свою жизнь.
– Понятно. А с кем-нибудь из родственников она общалась?
– Нет у нее родственников, кроме меня. Мои родители умерли, когда Радмиле было четыре года. Один за другим: сначала мама, через три месяца – отец. Братьев и сестер у меня нет. У мамы был брат, но погиб еще в войну, от голода. А отец был единственным ребенком, его отца и моего деда репрессировали, когда папе и года не испонилось. От бабушки вся родня отвернулась, поддерживать отношения с женой "врага народа" считалось опасным. Так что если у меня и есть где-то троюродные родственники, то мне о них ничего не известно. Радмиле – тем более.
– А ее родные со стороны отца?
Марина Захаровна резанула по мне острым взглядом.
– Они даже не подозревают о ее рождении. Неужели Радмила тебе не рассказывала? Мы с Георгием вместе учились. Полюбили друг друга, подали заявление в загс. И тут его внезапно отчисляют из университета и велят в сорок восемь часов покинуть страну. Он пытался выяснить, что ему инкриминируют, но с ним просто не стали разговаривать. Подозреваю, что дело в каких-то службистских играх, ведь СССР с Югославией не очень ладили. Короче говоря, Георгия выслали, а я только после его отъезда поняла, что у нас будет ребенок. Хотела разыскать его через посольство, но папа с мамой запретили. Боялись, что меня тоже отчислят с последнего курса. В восемьдесят девятом я все-таки сходила в посольство, они послали запрос. А через месяц сообщили мне, что Георгий погиб. Разыскивать его родственников я не стала: у меня тогда уже мама болела, не до того было.
– А потом?
– А потом решила, что ни к чему это, – отрезала Марина Захаровна и, словно предупреждая мой следующий вопрос, напустилась на меня: – Не понимаю, зачем тебе понадобились наши родственники! На Радмилу даже не покушались, так что о наследстве речь не идет. Зачем бы родственникам убивать ее мужа и подстраивать, чтобы Раду за это посадили?
Я пожала плечами.
– Ненависть между родственниками – обычное, в общем-то, дело. Поссорившись с неродным человеком, можно разойтись в разные стороны, а от родственника, тем более близкого, никуда не денешься.
Мадам Зимина недобро усмехнулась.
– Так. Ясно. Тебе, случайно, мое алиби не требуется?
– А оно у вас есть?
– Смотря на какое время.
– На вчерашний вечер, промежуток от двадцати двух до двадцати трех.
– Тогда нет. Вчера вечером у меня была ученица, но она ушла в начале десятого. До Митино добираться час с небольшим, так что я вполне могла уложиться.
– А что вы делали после ученицы?
– Поела. Вымыла посуду. Посмотрела "Новости культуры" и фильм про Гендельштейна. Потом легла спать.
– И к вам никто не заходил? Не звонил?
– Нет… Ах, да! Я вышла вынести мусор и встретила на лестнице соседку с эрделем.